— Я сбегаю, поищу? — с готовностью предложил змееголовый мутант.
— Тока втихаря. Да скажи, шкуру сдеру!
Змеёныш бесшумно, как те самые змеи, пополз по камням. Но недалеко. Стоило ему обогнуть стену, как стал виден ещё мутант. Он не выделялся ни великим ростом, ни какими-то особенными уродствами. Даже конечности были вполне соразмерными, и заканчивались, пусть коротенькими и слабыми, но пальчиками. Что он тоже мутант, напоминала лишь покрывающая всё тело серая, отливающая металлом шерсть. Единственный, зато огромный, как у Отшельника, глаз. Сейчас глаз закрыт ворсистым веком с длинными ресницами. Лапы раскинуты, рот приоткрыт, волосатик спит прямо на покрытых слизью обломках, да ещё блаженно похрапывает. Ему не было дело ни до Чудовища, что непонятно копошилось за стеной, ни до остальных, готовившихся не то к нападению, не то ещё к чему. Этот казался самым младшим, и было ему, как понял Мэтхен, всего-то год-два. По забарьерным меркам — лет шесть-восемь. «Волосатый Грюня» — «услышал» имя Мэтхен.
Змееголовый осторожно подполз, тонкие губы расплылись в мерзкой усмешке. Подобравшись поближе и зажав спящему рот, он куснул волосатика.
Огромный глаз открылся — и бешено завращался, соня отчаянно, но безуспешно вырывался, потом обмяк. Для острастки змееголовый ещё раз куснул, посильнее:
— Пак тебе рожу поскоблит-то щас! Где сеть?
Грюня затрясся всем пухленьким тельцем — и Мэтхен был уверен: так случается частенько. Маленький, беззащитный толстяк, слепыш и соня, всеми обижаемый, храбростью он не отличался. Да ещё постоянно засыпал, иной раз прямо на ходу. Вот и теперь, забыв среди камней сумку с сетью, Волосатый Грюня спал без задних ног. А без сети могло сорваться задуманное главным — тем четырёхглазым умником.
— Мероприятию срываешь, жлобина! Убью!
Заспанный Грюня подслеповато моргнул, мохнатое тело затряслось ещё сильнее, голова испуганно вжалась в плечи. И поплёлся к вожаку, вслед за змееголовым…
…Дальше они накинули на Чудовище сеть, прикрепили её к земле найденными тут же ржавыми железяками, в огромный голово-горб полетели камни. Следом главный придумал кое-что похитрее. Наконец, сорванцам надоело, и они убежали назад, в посёлок…
…Ночью, когда все спали, Грюня приполз на развалины и, к удивлению Мэтхена, принялся раскачивать вбитые приятелями крючья, пытаясь освободить сеть — и Чудовище. Он отчаянно трусил — больше, чем днём: рядом не было ватаги. Во тьме огромный подслеповатый глаз почти не видел. Но, дрожа от страха и подслеповато щуря бесполезный глаз, Грюня продолжал делать своё дело. О чём-то говорил… Чудовище отвечало…
Мэтхен не слушал. Стоило заглянуть в огромный, завораживающий синевой, будто светящийся добротой и пониманием глаз — и он утонул. Грюне было всего-то годика два, по меркам Забарьерья что-то около шести-семи лет. Только жить начал. Малыш и не подозревал о своих способностях, остальные считали его нелепым маленьким соней, толку от которого чуть. Но Мэтхен понял: Отшельник прав на все сто. Он мог не просто стать вторым Отшельником. Больше того — пророком, мудрецом, который способен вывести из тупика людскую цивилизацию — и заново научить ей жителей Подкуполья. Он был рождён, чтобы изменить мир, чтобы отвести надвигающуюся беду. Он был послан… Кем? Какая разница? Неважно, кем. Важно — зачем.
Сделать мир гармоничнее, добрее, гуманнее — и разнообразнее, ибо жизнь всегда разнообразна. Одинакова и одна на всех только смерть. Конечно, прямо сейчас он был лишь болезненным, всего боящимся малышом, затюканным и неуклюжим. Но со временем, лет через десять, может, двадцать…
— Теперь смотри, что с ним стало, — глухо, хрипло вымолвил Отшельник.
Тот же пустырь, та же каменная коробка, та же ночь… Или не та?
…Блеск прожекторов, рёв моторов, треск очередей в упор. Старый-престарый бронетранспортёр с крупнокалиберным пулемётом. Конструкцию во тьме не различить: может, эту машинку сработали русские, а возможно, американцы. Или ещё кто-нибудь, теперь неважно. Мэтхен видел, как умчался во тьму четырёхглазый, как, выпучив в агонии глаза, сполз по окровавленной стене граблерукий, судорожно вытянулась и замерла шея змееголового. Броневик отъехал — и доверчивые Сидоровы, пригибаясь, потрусили во тьму. Треск очередей — Мэтхен хотел закричать, предупредить, чтобы это ловушка, и надо пригнуться, а лучше со всех сил броситься во тьму, что убийцы не только безжалостны, но и коварны. Пули пробили сперва одну, потом и другую головы Близнецов, брызнули выбитые кровь и мозги… Грузное тело медленно и неуклюже завалилось набок, обмякло, будто сдувшийся воздушный шар. Почему-то именно Близнецов, простодушных и незлых, было особенно жалко. Мэтхен стистнул кулаки.
Внезапно автоматные очереди стихли. Из мрака выдвинулось щупальце — неужто и Чудовище тут? Поистине, мир тесен. Оно яростно бросилось на броневик, но опоздало.
Выплюнул длинную, паническую очередь крупнокалиберный пулемёт. Отброшенный здоровенной пулей, молча повалился клювастый. Крикливый недомерок завизжал ещё громче и отчаяннее — но визг тут же оборвался: тяжёлая пуля прошила хиленькое тельце насквозь, только брызнуло на стену густой кровью. Грюня вскрикнул, сполз по стене — и, оставляя кровавую дорожку, пополз к выходу. Фары покорёженного броневика продолжали светить, в их свете Мэтхен в мельчайших подробностях рассмотрел последние минуты Волосатого. Чудовище уползло во мрак, похоже, там были ещё враги. Ненадолго Грюня остался один. Огромный глаз широко раскрыт, смотрит с мольбой, кажется, прямо в сердце Мэтхену. Обжигая, сводя с ума, хлынули чувства — боль, ужас, нечеловеческое отчаяние и тоска, обида, непонимание: за что вы меня так?! Что мы вам сделали?! Кому мы мешали?!
Вернулось Чудовище, похоже, оно разобралось с «туристами» радикально. Истекающий кровью малыш что-то лепетал, из огромного глаза катились слёзы, Чудовище отвечало. Мэтхен не слышал: казалось, это он ползёт по залитому кровью, заваленному трупами пустырю. Вспомнилась первая ночь в Подкуполье, когда он и Ярцефф побывали на самом краю… Чудовище хотело утешить малыша, ободрить, успокоить — но увидело, как невероятный глаз начинает стекленеть, уступая однообразию смерти, — и отвернулось. В тот же миг видение погасло, Мэтхен устало оглядел тесную кабину. Даже Ярцефф не отпускал обычных шуточек — проняло, похоже, и его. А Отшельник, кажется, постарел на десятилетия.
— Вы поняли, что произошло? Он был Посланцем. Уж не знаю, чьим — но этот Кто-то хотел всем добра. А его убили — не потому, что он им угрожал, даже не потому, что захотелось свежего мяса — его у вас за Барьером навалом. Детишек убивали от скуки — ты заметил камеры за спинами стрелков? Похвастаться перед девчонками: мол, очищаем планету от чудовищ. Очистили, ага… И что интересно: прошлого Посланца вы тоже убили, но хоть дали сказать, что должен был. Записали даже. А Грюню и слушать не стали. Просто застрелили — от скуки. Теперь ждите последствий.
— Не может быть, чтобы он один был! — возразил Мэтхен. — Ты говоришь, будто никого больше такого… способного, что ли… нет. А сам-то? А Биг?
— Биг был лишь равен мне, не больше. И то — потенциально. К тому же, и Бига убили. Я видел его тело Там. На свалке — изуродованное и осквернённое, над ним глумились после смерти, резали на куски, потом выкинули на помойку. Голову я не нашёл, её отрезали и куда-то дели. Вот тебе и Биг… А я тоже не жилец. Сами видите, сдохну скоро. Как не вовремя! Сейчас, когда, кроме меня, никого не осталось… Когда я так нужен…
Отшельник замолчал, огромный глаз невидяще уставился в качающуюся железную стену. Такое отчаяние не нуждается ни в слезах, ни в стонах, ни в заломленных руках и дрожании глаза. Оно просо осязаемо сочится изо всех пор, как чёрная ледяная вода сквозь крепи тоннеля.
— Грюня был не только нашим — и вашим спасением. Я видел это, только не спешил взваливать на него такой груз. Это ведь вечная пытка: видеть, как мир захлёстывает безумие, знать, что надо сделать — и не иметь возможности. Думал, пусть побудет просто ребёнком, наиграется, вырастет… Дождался, дурак старый! Никогда себе не прощу, что опоздал.
Мэтхен не знал, как отвлечь мудреца от смертного, такого, что запросто остановится сердце, отчаяния. Разве что… Он ведь сам говорил…
— Отшельник, — начал он. — Ты говорил, видишь будущее. Скажи, что с нами будет? Что будет с Подкупольем?
Старец судорожно, будто провалившийся под лёд на зимней реке, вынырнул из омута отчаяния. Взгляд снова сделался осмысленным, в нём осталась лишь тень пережитой боли.
— Я вижу, но не всё. Иначе спас бы… И Грюню, и Бига, и остальных. Я… не знаю, будет ли это нашей победой. Но точно — поражением людей.
— Но как? Как такое может получиться?! — допытывался Мэтхен. — Нам нужно знать, к чему готовиться!
— Я видел будущее… До определённого предела. Заглянуть дальше — не могу, и до этого предела осталось всего ничего. Всё, что я теперь вижу — Бойня. Отлов последних по подземельям, болотам и развалинам. Некоторые борются… И вы среди них. Такие проживут дольше остальных, но не очень: месяцев пять самое большее, скорее — три. Как это остановить, и возможно ли такое вообще… Я не знаю. Похоже, мы к посёлку подъезжаем. Как его прежде называли? — замялся он, но тут же вспомнил. — А, Ярцево! Наверное, в честь нашего капитана, ха!
