Бей своих!.. - Александр Александрович Бобров

Дед прочел, усмехнулся криво

И давай за стихи корить:

Разве счастье у вас от пива?

Ты не вздумай, пострел, варить!

Всех он любит… Язви тя в душу!

Да с тобой в лесном далеке

Не на тракторе, друг Петруша,

Нас прокатят — на «воронке».

А в окно хохочет соседка:

«Бог не выдаст — свинья не съест».

Говорю ему:

— Что ты, дедко,

Это лишь поэтический жест!

Кто ж попрет по всему Союзу

Через Обшу и Лучесу

В комариный зуд, за Вазузу,

Чтоб такую хлестать бузу?

Что тут делать — пугать медведей?

На безрыбье хлебать беды?

Ах, как жаль, что никто не едет!

Дед смеется:

— Тады лады!

Когда я на почте служил ямщиком,

Блукая честным Подмосковьем,

То ездил к девчонке одной прямиком,

Доверясь лепехам коровьим.

Копыто ли чавкало или нога,

Я путь находил без помехи.

Грибные места заметали снега,

Скрывались спасавшие вехи.

Дорога к девчонке уже не видна,

И холодно очень. Короче:

«Налейте, налейте скорее вина,

Рассказывать больше нет мочи…»

Но я ведь смекалистым рос пареньком,

Кумекаю: как же согреться?

Тогда и оформился истопником

Отапливать личное сердце.

Шампанское — пеной! Спокойно, народ!

Теплеют столичные ночи…

А где-то в деревне корова вздохнет —

Закрылися карие очи.

Но сколько имен в цветастой афише!

Как ходят, почти что земли не касаясь.

Я к сцене пытаюсь пробиться поближе,

Взираю на конкурс московских красавиц.

Хрупки, ослепительны, необычайны!

И нету загадки печальней на свете:

От этих красавиц рождаются тайны,

А вот от кого же рождаются дети?

Завидую собрату: в этот миг

он хлопнул старки на троих в подъезде

и, сохраняя петербургский шик,

отправился вдоль Мойки с музой вместе.

Он гоголем шатается сейчас,

глядит, как на Исакий льется солнце,

а под Москвой безрадостно у нас,

почти приют убогого чухонца.

Так вот, скажу: не приглашаю вас,

друзья мои, —

в провинции тоскливо,

и в Павловом Посаде только квас,

 а в подлые года давали пиво.

А, все равно! Случилось, что должно,

как и всегда случается, что должно.

Я тоже пил перцовку и вино,

теперь уж перестраиваться можно

и, глядя в идиллическую даль,

на Мойке ли, на Клязьме ли — повсюду —

готовить операцию «Хрусталь»,

то бишь сдаваться и сдавать посуду.

Прикоснуться рукой к тишине,

К вдохновенью щекою прижаться,

В слякоть плакать о прошлой весне,

 А весной о зиме сокрушаться.

Но потом, если это издать,

Ощущенья оттиснуть петитом,

С удовольствием можно рыдать

И публично страдать с аппетитом.

Что поделать! — прием одинаков,

Но метафорой этой живу:

По реке вопросительных знаков

Под окошко любимой плыву.

И, вздыхая над долею тяжкой,

Я нарушу опять тишину,

Средний палец, чтоб стукнуть костяшкой,

Вопросительным знаком согну.

Но часы ожидания длятся,

А от милой внимания нет.

Только пальцы земли шевелятся

На призывные стуки в ответ.

А особенно три ее пальца,

Чтоб извечный вопрос разрешить,

Чтоб из всех мировых комбинаций

Погрубей и понятней

сложить.

В буфете Дома литераторов

Пьет кофе молодой поэт,

Как будто