на волю выпустили, чтоб в лесу жили и размножались?.. Вот так и у нас под Пензой решили львов разводить. Привезли из джунглей десять самых породистых, подержали здесь месяц, чтоб к людям привыкли, и выпустили на волю. И что ты думаешь? На следующий день все десять возвратились обратно.
— Почему?
— Вкус к спокойной жизни почуяли. На хрена полдня гоняться по лесу за каким-то зайцем, если здесь им два раза в день телятину подносят. Там, в лесу, жизнь под открытым небом, дождь, снег, град… А то еще лихой браконьер на шкуру польстится… А здесь — отдельные стойла, паровое отопление и никаких забот, никакой опасности.
— А они не мерзнут? В нашем климате?
— Что ты! Им специальные меховые набрюшники сшили, вот такие.
На Валерии была надета дубленка-безрукавка, застегивающаяся на спине.
— Ну, а дальше что? — спросил я.
— Ничего. Уже целый год так живут. Еще разок пробовали их выгнать в лес и не пускать обратно, так они восемь суток под воротами скулили, потом стали без еды доходить, но охотиться никто из них не пошел. Лежали и демонстративно пухли от голода. Жалко их стало, да и деньги, знаешь, какие уплачены!.. Впустили обратно — вот с тех пор при них и состою.
— А они не тоскуют по родине, по джунглям?
— Да в них уже ничего львиного не осталось. Жирные, как свиньи… Ленивые, как сурки… Не бегают, не охотятся, не дерутся… Даже детей не рожают. Лень!.. Да и незачем им заботиться о продолжении рода— смертности-то нет. Если кто-то из них и захочет подохнуть — мы его новокаином в долгожители вытянем!
В этот момент дверь домика отворилась и вошел огромный лев. Он широко зевнул, обнажив страшные клыки. Я вздрогнул.
— Да не бойся, — успокоил меня Валерий.
— Все-таки царь зверей.
— Какой там царь! В нем уже ни капли гордости не осталось.
Валерий поднял с пола туфлю и швырнул ее льву в физиономию. Тот взвизгнул, поджал хвост и удрал.
— Видал? Вот тебе опасность, вот тебе ответственность. А ты говоришь: институт, полеты, мечты… Да если хочешь знать, моя работа и есть голубая мечта цивилизованного человека. Вот только бы сменщика найти…
Я помолчал, подумал и спросил:
— А сменщику тоже одежду выдадут?
— Конечно. Летнюю и зимнюю.
— И пенсия раньше?
— На пять лет.
— И никакой ответственности?
— Ни-ка-кой!
И Валерий повел меня в отдел кадров.
Я до сих пор свеклу от капусты отличаю только по цвету, как в гражданскую войну противников отличали: это красные, а это белые. Готовлю только то, что можно бросить в кастрюлю не глядя. В основном концентраты, на завтрак, на обед и на ужин. Муж у меня уже плачет концентратами… А наша собачка Пеппи вообще из дому сбежала, все дни просиживает под соседской дверью: оттуда супом пахнет, так Пеппи от незнакомого запаха дуреет. Соседка для нее миску завела, выставляет на площадку, подкармливает. Однажды слышу, ест Пеппи, аж давится. Неужели, думаю, такая маленькая собачка так громко чавкает? Заглянула в глазок, а это мой муж к миске припал, а собачку ногой отталкивает… Вижу, он без нормальной еды уже звереет.
— Давай, — говорю, — в субботу в ресторан пойдем, всей семьей.
Пришли. Сели. Ждем. А мимо нас официанты проносятся: вжик, вжик… Муж пробовал к ним взывать: «Товарищ!.» Товарищ!..» Но без результата. Пока произнесет: «Това» — «рищ» уже в конце зала. Наконец, удалось перехватить девушку-практикантку: она еще так быстро бегать не научилась.
Подает она нам горошек черного цвета.
— Я заказывал маслины, — говорит муж.
А девица успокаивает:
— Это они и есть. Перележали на складе и чуток усохли. Но не волнуйтесь: артикул остался прежний и цена тоже.
— Мы просили еще и икру.
— Вот.
— А почему такая странная пропорция: одна икринка — одно яйцо?
— Потому что яйца — тоже икра, только птичья.
— Почему апельсинового сока так мало? — спросила я. — Не в фужерах, а в рюмочках?
— Это не сок, — догадалась наша маленькая дочь. — Это сокин сын.
А потом официантка моему мужу свой номер телефона подсунула, московский, семизначный. Я, конечно, от подобной наглости возмутилась. А она оправдывается: это не номер телефона — это счет за обед. Тут уже возмутился муж.
Пришли домой, подвели итог: время ушло, деньги ушли, только чувство голода осталось. Пришлось его забивать концентратами.
В следующую субботу решили в столовой пообедать. Там был рыбный день. Сперва подали нам рыбу-саблю, зажаренную вместе с ножнами. Потом свиные отбивные: в них запах мяса навсегда отбит, поэтому их и в рыбные дни подают. На третье принесли кисель. Но он был какой-то запуганный: только тронь — трясется… Разрезать его нельзя, зачерпнуть — невозможно: с ложки соскальзывает, как ртуть.
Я говорю официантке:
— Ваш повар незаменим в оборонном отношении: если его в тыл к противнику забросить — через неделю врагов не останется.
А мужу не до шуток.
— Мне эту гадость чем-нибудь заесть надо. Если от тебя нормальной еды не дождешься — сам сварю. Я хочу есть! Хочу кушать! Хочу ням-ням!..
Пошел он по магазинам, принес петуха. Где такого выбрал — ума не приложу. Пьеса есть «Синяя птица» — так это про него. Не петух— сплошной синяк. Шея — во! Ноги — во! Весь, устремлен к рекордам — Олимпийский петух. В нем вообще мяса нет — одни мускулы, твердый, как утюг. Варил его муж сутки, с субботы до воскресенья. На обед сослуживца пригласил, похвастаться своими кулинарными способностями. Обедали они вдвоем: я детей предусмотрительно в кино отправила, а сама больной притворилась. Намерился муж гостю петушиную ножку оторвать, а она не отрывается. Начали они тянуть в разные стороны. Растянули того петуха метра на полтора, а разорвать не смогли. Стали есть его с разных сторон, сближаясь. Жуют, жуют, а проглотить не могут. Злятся, нервничают. А я их утешаю: мол, вспомните Олимпийский девиз. Главное — не проглотить, главное — участвовать.
А теперь давайте всерьез поговорим. Даже если мы наведем полный порядок в столовых и ресторанах, увеличим количество полуфабрикатов и концентратов — все равно проблему не решим. Семья должна есть пищу, приготовленную любящими руками, с радостью и доброжелательством, то есть женой и матерью. А меня этому не научили. Мать была ударницей и общественницей, ей было не до нас. Она всю жизнь кормила семью только готовыми пельменями, зимой, летом, весной и осенью. Отец не выдержал и удрал. На прощание поцеловал меня и
