«Я не могла тогда сообразить, что это самодельные гробы и везут их на кладбище, – вспоминает она. – Потом этих деревянных „шкафов“ уже не стало, покойных завертывали в простыни, а в самую лютую зиму уже никого никуда не везли – не было сил. Но когда в марте засветило солнце и стало теплее, принялись за очистку города. Извлекали огромное количество трупов из квартир, подворотен и даже трансформаторных будок, грузили на машины и везли на разные кладбища, но больше всего на Пискаревку. Было жутко видеть такие горы трупов, причем некоторые умершие были полностью раздеты. Но к весне мы все уже привыкли к смерти».
Сразу же после окончания войны на Пискаревке решили создать грандиозный мемориал. Архитекторы A.B. Васильев и Е.А. Левинсон (им поручили создание проекта художественно-архитектурного ансамбля на Пискаревке) вспоминали: «Получив задание от Архитектурного управления, мы выехали для ознакомления на место. Перед нами встала печальная картина. Братские могилы были неравномерно разбросаны по территории кладбища… Зеленые насаждения не имели никакого плана, на месте бывшего песчаного карьера образовался большой пруд». Начались подготовительные работы, однако помешало «ленинградское дело». О подвиге и трагедии ленинградской блокады приказано молчать. Только в 1955 году началось создание мемориала.
…Официально открытое 9 мая 1960 года Пискаревское мемориальное кладбище стало символом трагедии ленинградской блокады и самым большим в мире кладбищем жертв Второй мировой войны. Однако преданный не так давно гласности факт позволяет посмотреть на Пискаревское кладбище еще с одной стороны: как бы неправдоподобно и фантастично это ни звучало, но в братских могилах Пискаревского мемориала вместе с мирными жителями и воинами-защитниками Ленинграда покоятся, вероятнее всего, и военнопленные германского вермахта.
Неизвестные ранее архивные материалы предоставил автору этой книги исследователь Виктор Кунтарев – председатель Ленинградской комиссии поиска и увековечения памяти защитников Отечества, при Комитете межрегиональной общественной организации ленинградских ветеранов войны и военной службы-однополчан. В ее материалах сохранились выписки из архивных документов, сделанных членами комиссии в 1970–1980-х годах.
По этим данным, именно на Пискаревском кладбище захоронили военнопленных германского вермахта, умерших от ран в госпитале № 2222, находившемся во время войны, с 1941 года по январь 1945 года, в больнице имени Мечникова. «Спецгоспитали» для пленных в системе НКВД появились только в конце 1944 года, а до этого раненых пленных помещали в «спецпалатах» обычных госпиталей и медсанбатов. Госпиталь в больнице имени Мечникова не был исключением.
По воспоминаниям военного хирурга Марии Михайловны Усовой, госпиталь № 2222 занимал павильоны (с 14-го по 21-й) больницы имени Мечникова. «Моей основной работой был прием вновь поступающих с „летучки“ раненых и их обработка, – вспоминала она. – Кроме того, меня назначили главным хирургом отделения в 14-м павильоне на 3-м этаже. В этом павильоне лечили раненых немцев. Немецкого языка я не знала. Среди раненых немцев был филолог, хорошо говорящий по-русски. Я составила фразы, необходимые для общения с немцами, он мне их перевел, я записала их немецкое произношение по-русски… Конечно, произношение мое было неважное, но раненые меня понимали и удивлялись, как русский доктор хорошо говорит на их языке».
Попытка найти документы о точном месте захоронения всех умерших в этом госпитале не увенчалась успехом. По спискам умершие числятся на Пискаревском кладбище, начиная с 1 сентября 1941 года. По предположению бывшего начальника архива Военно-медицинского музея Министерства обороны Ю.В. Волкова, там же захоронены и военнопленные.
Умершие в госпитале № 2222 военнопленные числятся в тех же списках со сквозной нумерацией по журналам учета раненых и больных в госпитальной книге погребений, что и наши воины, похороненные на Пискаревке. Против имен пленных нет пометок, что их захоронили где-то отдельно. И этому есть простое объяснение: в Мечниковской больнице имелся только один, общий, морг – отдельного для пленных не было. В него складывали всех умерших в госпитале, причем без одежды – в простынях. А мертвые, обернутые в простыню, без знаков отличия – одинаковы. На них не написано, кто они – наши или враги. Поэтому, когда трупы грузили на машины и везли на Пискаревку, уже невозможно разобрать – кто тут свой, а кто чужой. Это в большей степени относится к зиме 1941–1942 годов, когда существовало ограничение на все: на бензин, на производство работ по захоронению и т. д.
Война возвращается бумерангом к тем, кто ее начал, и пленные немцы в лагерях и в «спецпалатах» госпиталей в полной мере разделили судьбу жителей блокадного Ленинграда, умирая от ран, голода и истощения.
По обнаруженным архивным данным, с октября 1941 года по январь 1945 года в госпитале № 2222 умерло 47 военнопленных, среди них: четыре финна, один чех, два поляка, один голландец, один испанец и один фламандец. Остальные 37 человек – немцы. Эти сведения с полными выписками умерших в госпитале на все несколько тысяч человек Виктор Кунтарев передал в архив Пискаревского мемориала для занесения в электронный банк данных.
Похороненные на Пискаревке пленные воевали в составе дивизий, осаждали Ленинград. Голландец, испанец и фламандец, представители национальных легионов, также участвовавших в боях под Ленинградом. Все – молодые люди в возрасте от 19 до 35 лет.
Один из тех, кто умер в «спецпалате» госпиталя № 2222 и похоронен на Пискаревке, – 24-летний немецкий летчик, командир экипажа бомбардировщика, Курт Обермейер. Во фронтовом дневнике журналиста Павла Лукницкого есть эпизод о встрече с этим раненым летчиком, сбитым 16 октября 1941 года над Ладогой, когда он бомбил водную «Дорогу жизни». Разговор состоялся в ночь на 18 октября 1941 года в полевом передвижном госпитале в Осиновой Роще. Несмотря на переливание крови, Курт Обермейер не пережил русского плена и первой, самой страшной, блокадной зимы. Виктору Кунтареву по архивным документам Военно-Медицинского музея удалось выяснить, что пленный летчик умер 31 декабря 1941 года в «спецпалате» госпиталя № 2222.
Конечно, полсотни пленных германского вермахта – лишь песчинка среди десятков тысяч жителей и защитников Ленинграда, похороненных на Пискаревке…
Вскоре после окончания блокады вместе со всем городом началось и возрождение мирной жизни в Лесном. Кстати, несколько домов на южной стороне Большой Спасской улицы, за заводом «Красный Октябрь», после войны строили немецкие военнопленные. Эти строения – комплекс зданий-общежитий – сохранились до наших дней, на одном из них отмечен год постройки – «1948».
Один из домов, построенных после войны немецкими военнопленными на проспекте Непокоренных. Фото автора, март 2006 года
В 1945–1949 годах пленные осуществляли все работы по наружной и внутренней переделке бывшего здания церкви Преображения Господня на Большой Объездной улице (ныне улица Орбели). (По воспоминаниям старожилов, в свободное время немцы изготовляли скамейки и табуретки и меняли их на еду у местных жителей.)
* * *
В сентябре 1945 года возобновились занятия в школе № 121 на Большой Спасской улице (ныне пр. Непокоренных, дом № 12, с 1963 года школа имеет № 514). До 1954 года она была мужской. «Я пришла в школу 3 сентября 1945 года, – вспоминала Вера Арсеньевна Веденисова, отдавшая работе здесь тридцать лет жизни. – Мне дали 2-й класс „Г“, где училось 45 мальчиков от 8 до 16 лет – детдомовцы, дети из общежитий, из совхоза „Лесное“, Гражданки, дети сотрудников Политехнического института. Было шумно, бумажные птички летали по классу, навести порядок оказалось непросто».
По свидетельству Полины Павловны Разговоровой, проработавшей в этой школе 23 года (с 1948 года), после войны было очень трудно устроиться на работу учителем – существовала очередь. Учителям, побывавшим на фронте, давали талоны на бесплатное питание в столовой и на одежду.
Школа являлась физико-математической, работала в три смены. (Третья смена – вечерняя школа № 43 завода «Красный Октябрь», со своими учителями и собственным директором).
Педагогический состав школы № 121 был очень сильным. Душа коллектива – блестящий педагог Николай Павлович Галицкий, он десять лет работал директором этой школы – с 1945 по 1955 год. Учителя буквально боготворили его, считали чуть ли не «вторым Макаренко». Учительскому делу он отдал всю жизнь. Больше четверти века он проработал в школах Выборгского района, оставив о себе добрую память.
На личности этого замечательного и, к сожалению, сегодня почти забытого человека (в декабре 2004 года исполнилось 100 лет со дня его рождения!) необходимо остановиться более подробно. Он – выпускник Педагогического техникума имени Ушинского (бывшей учительской семинарии). Здесь работали прекрасные педагоги, один из них – дед нынешнего директора Эрмитажа – Борис Брониславович Пиотровский. Несомненно, бывшая учительская семинария, переименованная в «техникум», добротно научила Николая Галицкого основам педагогической системы, которой позже он следовал всю жизнь. После окончания техникума Галицкий учительствовал в сельской школе Кингисеппского района и в самом городе Кингисеппе, а с 1938 года работал в Ленинграде.
