Наконец ливень стихает. Тучи медленно уплывают к горам. Временами вдалеке еще раздаются раскаты грома, сверкают молнии.
Чудесная пора!
* * *
— Мама, послезавтра мы идем за город с учителем. Навруз! — говорю я, чувствуя радостное биение сердца. — . Учитель наказывал приодеться получше.
— Да? Правда? — улыбается мать. — Ну что ж, вымоешься хорошенько и наденешь то, что есть.
Помявшись минуту, я продолжаю, потупясь:
— Мама, учитель велел принести два рубля…
Я несмело поднимаю голову… Радость на лице матери вдруг исчезла: улыбка показалась мне вымученной.
— Учитель твой, чтоб ему, чудной он какой-то… Ладно уж, денег дам, только рубль тебе, а рубль Исабаю. Что поделаю, и два дала бы, да… нужда…
— О чем там речь опять? — спрашивает бабушка.
Мать объясняет. Старуха выходит из себя, проклинает учителя:
— Чтоб он околел, твой учитель! Каверзник и хитрец, сгинуть ему, выдумывает всякое…
— А я у вас и не прошу, денег мне мама даст! — грубо огрызаюсь я. — Весна, Новый год, погуляем там. Дома могут сидеть такие старухи, как вы!..
— Замолчи! Не смей так! Разве можно грубить старшим? Нехороша! — сердится на меня мать. Потом обращается к бабушке, говорит мягко, с покорностью: — Праздник ведь. Все ребята поедут, разве он один останется.
* * *
Пятница. Одни более нарядные, другие менее, третьи в обычном, будничном, старом, латаном, но чисто выстиранном, — все мы, приодетые, каждый по своим возможностям, во главе с учителем отправляемся в путь. Пиалы, чайники и все взятое с базара — мясо, сало, рис, лепешки, изюм — везет на арбе один древний старик, приятель учителя.
По пути мы минуем несколько перекрестков с мелочными лавками и чайханами. Чайханы по случаю пятницы переполнены. В лавках — пряники, сушки, парварда… Глаза разбегаются. Кто побогаче, тем — лафа, останавливаются, где захотят, жуют пряники…
Выходим за город и, пешком, усталые, в конце концов добираемся до местечка Камолон. Здесь всюду зелень. Много великанов-деревьев. Вокруг красивой древней мечети — мавзолеи святых.
Учитель наш, чтоб ему, и тут вздумал читать коран, Наши кары читают нараспев, покачиваясь и закрыв глаза. Чтение корана в мечети продолжается довольно долго. Так долго, что в животе уже начинает посасывать от голода, Когда чтение кончается, учитель говорит нам мягко:
— Ребята! Идите, погуляйте, пока самовар вскипит. Поле просторное, воды много. Резвитесь в свое удовольствие, дети мои. Мы все шумной толпой выходим из мечети. Одни тотчас затевают игру в чижика, в мяч, другие отправляются на прогулку. А мы, кучка малышей, обходим темные, наводящие страх пещеры отшельников.
В первой пещере в глубоком молчании сидел какой-то человек: длинная беспорядочно разросшаяся борода, горящие огнем глаза, с виду похож на дервиша. Во второй пещере — какой-то полуголый старик в одних грязных штанах. У этого такая же длинная борода, но глаза закрыты, а рядом — грязная глиняная чашка. Сидел он молча, не издавая ни звука, погруженный в созерцание, словно забыл о существовании мира. Мы стоим притихшие, затаив дыхание. Но старик, видно, все-таки услышал нас, он хмуро глянул, и черты лица его вдруг исказились гневом. Мы бросились наутек.
Идем по полю. Воздух чистый, прозрачный. Урюковые ветки усыпаны еще не зрелыми, но уже приятнокислыми плодами, черешня еще совсем зеленая. Бродим мы долго, но в конце концов, проголодавшись, торопимся к учителю, Самовар уже бурно кипит. Учитель и старик-арбакеш рассаживают нас и раздают всем по одной лепешке и по горсти червивого сорного изюма.
После чая учитель подзывает группу старших учеников и подает им знак. Ребята вдруг хором, чистыми звонкими голосами начинают читать на память стихи Навои, Хафиза. Прочитав одну за другой несколько газелей, они переходят к Физули:
Чтобы сразить соловья, роза бутон свой в стрелу превратила,
Венчик цветка соловей себе сделал щитом.
Но чтобы дело закончилось сладостным миром,
Он обручился с бутоном, в листве затаившись потом.
И чтоб стрела лепестками зарделася розы.
Он песнею стал, разливая то радость, то слезы.
Газель звучит захватывающе. Особенно приятны и мелодичны голоса трех-четырех мальчиков. Все мы слушаем, притихли. Я был растроган до умиления. Я очень любил стихи Физули. Сам знал несколько прекрасных стихов о розе и возлюбленном. Сестренка научила. Вместе с другими малышами я тоже понемногу начинаю подпевать старшим. Музыки у нас нет, ни бубна, ни дутара, ни танбура нет, но зато есть стихи, есть мелодия! Одними лишь чистыми молодыми голосами, напевом, мы даем стихам дыхание жизни, музыку, трогающую сердце! Учитель наш не признавал музыкальных инструментов. Наставлял нас: «Грех! Все это великий грех. Никогда, никогда не берите в руки инструментов!»
— Хватит, довольно! Молодцы! — говорит учитель и с насмешливой улыбкой обращается к старику: — Время уже, старина! Вы, я вижу, совсем растаяли. Разжигайте очаг для плова!
Старик сидит с закрытыми глазами, низко опустив голову.
— Бой-бой-бой. Какой замечательный поэт Физули! — говорит он, растирая колени.
Мы снова идем в поле. Разбившись на кучки, долго бродим. Весна. Много всяких цветов. Я набираю их целую охапку.
Когда мы, усталые, возвращаемся к мечети, плов уже готов. Хоть мяса, сала маловато в нем, но все же это плов. Мы с аппетитом поедаем разложенные по блюдам порции. Но не наедаемся. Очень уж проголодались.
Солнце уже клонилось к закату, а учитель снова вздумал читать коран.
— Опять! — шепчутся ребята.
После молитвы мы все дружно поднимаемся и отправляемся в обратный путь.
* * *
Июнь. Жара. Огнем пышет воздух.
Много скороспелых дынь, огурцов. Время массового созревания ранней сливы, черешни, вишни. Но где взять денег?.. Хорошо, что во дворе у нас есть единственное урюковое дерево. Оно огромное, в его тени укрывается почти весь двор. Ветви урюка унизаны плодами. Сестренка Каромат, Иса и я лакомимся ими, чуть только они начинают поблескивать от прилива соков. Есть у нас еще одна яблоня, но яблоки на ней прямо-таки ядовитой кислоты.
Сегодня бабушка с утра собирается из дому. Решила сходить к моей тетке. Я тоже надумал идти вместе с нею, поэтому в школу не спешу. Большинство ребят перекочевали в загородные усадьбы, учеников в школе осталось мало.
— Тебе в школу пора! — напоминает мать.
Но за меня неожиданно заступается бабушка.
— Пусть сходит со мной, Шаходат-бану, развлечется немного бедный мальчик, — говорит она, накидывая паранджу. — Все — кто в горах, кто в загородных садах, а он извелся тут, бедняжка…
«Сегодня бабушка очень добрая!» — отмечаю я про себя и бегу впереди, радуясь неожиданной прогулке.
Бабушка поминутно задерживается, с каждой встречной женщиной здоровается, расспрашивает до мелочей: «Откуда вы? С базара? Какая цена на тюбетейки? Хорошо ли продали?» Если попадется на пути дом получше, она обязательно остановится. Полюбовавшись, скажет, обращаясь ко мне: «Л довольно-таки красивый и добротный!»
Немного времени спустя мы выходим к большому каналу. Идем живописным берегом. У воды — мельницы, крупорушки. По каналу плавают стаи уток. Я останавливаюсь, опускаюсь на корточки у самой воды, пугаю их. Птицы, хлопая по воде крыльями, убегают на середину канала. Утки красивые. Особенно нравятся мне селезни. Разыграется, нырнет и окатит себя водой до самого хвоста с яркими завитками, блестящими на солнце. Я видел, такие перышки носят молодые женщины, заложив за ухо…
— Вай, ну и проказник же ты! Осторожнее, свалишься поскользнувшись! — испуганно кричит бабушка.
Мы идем вдоль берега, то и дело останавливаемся: бабушке, как и мне, любопытно понаблюдать, как работают мельницы и крупорушки. Когда доходим до мостка, перекинутого через канал, я пропускаю бабушку вперед, а сам с разбега одним махом добираюсь до половины бревна и останавливаюсь как раз на середине канала, на пути плывущих по течению уток. Сажусь верхом на бревно, пускаю в дело руки, ноги, кричу: «Кыш-кыш-кыш!» Бабушка бледнеет, сердится:
— Он же чуть держится, шаткий, как волосяной мост через ад. Как ты не боишься, сорванец? Сейчас же переходи сюда! Второй раз ни за что не возьму тебя в гости….
Мосток, и правда, шаткий, ненадежный. Одно гнилое бревно! Люди по необходимости пользуются им иногда. А ребята из озорства перебегают по нему ради забавы. Я прислушиваюсь к хлюпанью воды под бревном, и в сердце мое забирается страх. Тихонько перехожу на другой берег к бабушке.
— Глупый! Никак, ну, никак не наберёшься ума. Пусть только отец приедет, обязательно нажалуюсь ему! — журит меня бабушка, качая головой. — Вот увидит хозяин уток и отхлещет тебя лозиной.
