В кабинете директрисы, просторной комнате на первом этаже с большим окном на улицу, без двадцати девять зазвонил телефон. Секретарша архитектора Де Флондера сообщила, что господа, которых ожидают в половине двенадцатого для осмотра дома, прибудут на полчаса раньше в связи с изменением программы. Рена ван Стратен, недовольная тем, что ломается намеченный распорядок дня, немедля позвонила на кухню и попросила прислать к ней Бин Хейманс.
Домоправительница, крупная женщина с рыжими курчавыми волосами, круглым лицом и сизо-красными руками, присела на краешек стула, готовая вскочить и бежать дальше.
— Мы сейчас все как есть занимаемся комнатой для приемов. — Она не могла сообразить, зачем Рена отрывает ее от работы, ведь все можно решить по телефону. — Полчаса нам погоды не испортят.
— Я не люблю, когда в последнюю минуту переносят сроки. Мы это мероприятие запланировали очень точно. — Раздраженное постукивание ручкой по промокашке.
— Да ничего, обойдется.
— Ты ведь собиралась накрывать столы на полчаса позже?
— Да, как договорились.
— Ну и подавай обед в обычное время.
— Но ведь все уже настроились по-другому. Нельзя оставить как есть?
— Нет. Пусть день идет заведенным порядком.
— Тогда нам придется здорово спешить.
— Еще только утро, Бин.
Директриса вскинула тщательно выщипанные брови и взяла письмо из подставки письменного прибора. Сей канцелярский атрибут во всех отношениях отвечал геометрической схеме, царящей в ее кабинете. Со своим культом порядка и уравновешенным темпераментом она была полной противоположностью несобранной, импульсивной Хейманс, чьи концерты давали всему дому хорошую встряску. Впрочем, обе дамы излучали завидную энергию. Повседневное общение с престарелыми было им явно на пользу.
Бин стиснула сплетенные пальцы. В любом случае скандал устраивать еще рано, подумала она и сказала:
— Последнее время нам грех жаловаться на недостаток внимания. Даже в Швеции о нас знают.
— Для начала неплохо. Наши акции растут. — Рена ван Стратен улыбнулась. Вверенное ей учреждение было известно не только своей рациональной архитектурной планировкой, привлекало внимание и то, как ведется в нем хозяйство, а свою заслугу в этом деле Рена отлично сознавала.
— Архитектор с ними тоже приедет?
— Да, конечно, опять наш собственный, Де Флондер. Он с двумя шведами совершает поездку по всем приютам. Стал настоящим специалистом в этом вопросе.
— Уж он-то знает, чем потрафить старичкам.
— А кому еще знать? — Это прозвучало как порицание, которое она тотчас же нейтрализовала цитатой из письма: — "Архитектор Ландгрен прибудет в сопровождении геронтолога, доктора Энквиста из Гётеборга". Ну, и с ними, конечно, какой-нибудь надзиратель из провинциального управления по социальному обеспечению престарелых.
— Ритмейер?
— Нет, вместо него кто-то другой.
— Увидим. — Хейманс поднялась уходить.
— Около одиннадцати я сама еще раз все проверю. Во время осмотра приберегу двухместные номера напоследок. Это наша гордость. — Снова самодовольная улыбка на тонких губах. — И еще у меня есть кое-что для тебя.
— Правда? — Уже у дверей Бин резко повернулась, едва не сказав: "Ну, что там еще?"
— Мефрау Борхстейн была у меня на неделе. Завтра ей исполняется восемьдесят пять, и она хочет сама устроить день рождения.
— Так вот вдруг? Ну что ж, надо в таком случае отметить как следует.
— Она уже все продумала, собирается угостить весь наш дом, делает колоссальный заказ кондитеру. Я не сумела ее отговорить.
— Если уж эта Борхстейн возьмет себе что-нибудь в голову, дело известное.
— Не забудь, спроси, чем ее угостить.
— Ладно. — Это замечание зацепило Бин, нечего ей на такие вещи указывать, она знает свои обязанности. Но ее обрадовало, что старая Борхстейн наконец-то решила отпраздновать юбилей. В свои годы она еще держится молодцом, хотя из-за упрямой прихоти все подготовить самой хлопот не оберется. — Только бы не надорвалась.
— С чего ты взяла? Осмотр ведь ее не коснется. Мы ее побережем.
— Да нет, но возраст…
— Они тоже имеют право. Бин, особенно мефрау Борхстейн.
— Как знать, как знать.
Она сама не поняла, зачем это сказала, ей захотелось тут же постучать от сглазу по некрашеному дереву директорского стола, но возвращаться из-за этого казалось верхом глупости, и она вышла из кабинета.
Рена ван Стратен пропустила мимо ушей последнее замечание Бин Хейманс. Несмотря на суровую зиму, все пока шло нормально. Никто серьезно не болел, и за последние месяцы не было ни одного смертного случая. Сторонним посетителям предлагался показательный образчик прогрессивных методов ухода за престарелыми. Она решительно взяла со стола папки, подошла с ними к шкафу для архивов, стоящему у стены возле окна, и мимоходом заметила на улице серый автомобиль и двух чем-то занятых около него мужчин.
Пока Бин Хейманс информировала персонал насчет визита гостей, Фрида Борхстейн стояла у платяного шкафа, откуда только что извлекла старое свое платье, черное в голубенький цветочек. Она совсем про него забыла, не могла припомнить, когда надевала в последний раз, помнила только, что купила его незадолго до прощального ужина у Остервеенов, в доме которых скрывалась во время оккупации. Их эмиграция в Австралию означала для нее потерю верных друзей, они бы никогда не оставили ее в беде. Они чуть ли не вынуждали ее эмигрировать вместе с ними, продолжали уговаривать и позже, в письмах. "Приезжай к нам, Фрида, — писали они оттуда, — начнешь жить заново, как и мы". Но она не хотела этого. Ее место было здесь. В этом городе.
Когда они поженились, Якоб только что открыл маклерскую контору, и весь первый год после свадьбы Фрида помогала ему вести бухгалтерский учет. Потом предприятие стало разрастаться, пришли более квалифицированные служащие, у Фриды уже были дети, и она полностью ушла в семейные заботы.
После войны она училась на бухгалтерских курсах, быстро освоила эту профессию и поступила на службу в крупную торговую фирму. С тех пор и захватила ее страсть к цифрам. Она зачастую брала конторские книги на дом и сидела над ними до поздней ночи. Ее трудолюбие было фанатическим, она находила удовольствие в самых сложных расчетах и вычислениях, она не желала ни над чем другим задумываться. Цифры, нейтральные, холодные, полые цифры давали ей внутреннюю опору, отгораживали, заслоняли от нее рой образов и воспоминаний, которые тогда для нее были еще невыносимы.
Перед зеркалом она дрожащими руками приложила к себе найденное платье. Годится ли оно ей, как встарь? Якоб считал, что черное ей идет, хотя ему больше нравилось, когда она носила пастельные тона. Однажды он привез из Брюсселя бежевую блузку, шелковую, отделанную кружевами и мелким жемчугом. "Какая прелесть!" — воскликнула она тогда. "Станет прелестью, когда ты ее наденешь", — сказал он. Она отвернулась от зеркала и посмотрела на него. Не сводя глаз с фотографии, пошла к шкафчику; платье вздувалось от каждого шага, словно за ним была пустота. Она взяла в руки фотографию и забыла про платье, которое бесшумно опустилось у ее ног.
"Ну, как теперь наши дела, Якоб?"
"Я окончательно договорился с Хейном. Он может отвезти нас в Швейцарию".
"Что он за это просит?"
"Кучу денег".
"Сколько?"
"Шесть тысяч гульденов".
"Но как ты с ним рассчитаешься? Твоя контора отдана в ведение оккупационных властей, ты не можешь взять ни цента. А ведь там тоже понадобятся деньги!"
"Ты же знаешь, я кое-что отложил. Но нам придется все-таки продать фамильные драгоценности и столовое серебро".
"Думаешь, удастся?"
"Должно удаться, Фрида. Порядки станут скоро еще суровее; мы не сможем вообще никуда деться. Нужно ехать сейчас".
"А парень надежный?"
"Хейн? Готов дать за него руку на отсечение. Такой же основательный, как и его отец. Знает прекрасно весь маршрут беженцев. Мы не первые, кому он помогает".
Его широкий лоб, волнистые волосы, рот с приподнятым левым уголком, глаза с яркими точками световых бликов, лица детей и других членов семьи представлялись ей теперь сероватыми, неясными, требовалось усилие, чтобы вспомнить все это в красках. Наверное, в конце жизни первым исчезает из восприятия цвет, и, прежде чем навеки закрыть глаза, видишь перед собой мир как серию расплывчатых черно-белых фотографий.
Она с трудом нагнулась, подобрала лежащее на полу платье, застыла в нерешительности, держа его в руке. Стоит ли продолжать? Чего она добилась?
За два часа до комендантского часа пришел Хейн и велел им через полчаса спуститься к выходу, взяв с собой минимальный багаж, только самое необходимое. В Швейцарии о них позаботятся. Сначала их разместят в приемном центре. Фальшивые документы он приготовил. Они лихорадочно стали выбрасывать из сумок вещи, совать взамен другие, носились по комнатам, ища что-нибудь важное, что еще можно взять с собой. Лео выбрал книгу, Ольга взяла летнюю блузку, Якоб свой дорожный будильничек, что показалось ей смешным. "Ты разве забыл, куда мы собираемся?" Примерно через полчаса она поспешила с детьми вниз, к выходу. Якоб спускался не торопясь, призывал их к спокойствию.
