— Какая разница!
— Шум и беспорядки — это две разные вещи, господин Дэвис. Шум стоит в порту каждый день, поэтому я вас спрашиваю, что вы имеете в виду, когда говорите о беспорядках в порту?
Вконец запутавшийся полицейский невнятно бормотал:
— Мы приехали, а они беспорядки устраивают, на работу не хотят идти.
— Так были беспорядки или нет?
— Были.
— И когда вы приехали в порт, они уже начались?
— Да, — неуверенно ответил полицейский.
— Откуда же вы узнали, что именно я зачинщик?
— Ты не откликнулся, когда я тебя позвал.
— Я вас не об этом спрашиваю, — сказал Рашиди, улыбнувшись и презрительно посмотрев на Дэвиса.
— Ваша честь, считаю дальнейшие вопросы обвиняемого излишними, — вмешался прокурор. — Ему не удалось доказать, что он не нанес свидетелю побоев.
Рашиди безнадежно махнул рукой и сел.
Потом вызвали других свидетелей, каждый говорил то, чего от него хотел прокурор, и Рашиди почти не задавал им вопросов. Наконец прокурор встал и обратился к судье:
— Ваша честь! Только что вы прослушали свидетельские показания, которые наглядно подтверждают, что столкновения в порту произошли по вине подсудимого. Как явствует из этих показаний, подсудимый набросился на господина Дэвиса, что и спровоцировало столкновение между рабочими и полицией, в ходе которого многие получили ранения…
В своей длинной речи прокурор обвинил Рашиди во всех смертных грехах. Наконец, закончив ее, он сел. Тогда судья сказал:
— Суд объявит свое решение в пятницу на следующей неделе.
…Рашиди лежал на жесткой койке в тюремной камере, но мысли его были далеко. Вдруг окошко в двери камеры открылось и кто-то позвал его:
— Рашиди!
Он поднял голову и увидел, как в окошко просунули небольшой бумажный сверток. Рашиди даже не успел заметить, кто передал его: когда он вскочил и шагнул в двери, окошко закрылось. Подняв сверток, он обнаружил, что это пачка сигарет, завернутая в исписанный листок бумаги, который оказался письмом от Амины. Он сел и стал читать:
"Мой дорогой, любимый муж! Я очень печалюсь и горюю и хочу, чтобы все у тебя закончилось хорошо. Как я живу, ты знаешь. Слышала, что твои друзья на этот раз проиграли, но они будут продолжать борьбу и обязательно победят. Я много думала и поняла, что ты делал важное дело и я зря ругала тебя за то, что ты поздно возвращался домой. Обещаю, что, когда ты вернешься, я больше не буду обижаться на тебя и сразу буду открывать тебе дверь, когда бы ты ни пришел.
(Это место в письме рассмешило Рашиди до слез.)
Я слышала, что приговор будет объявлен в пятницу, и решила во что бы то ни стало прийти в суд, хотя сейчас мне трудно ходить. Желаю тебе счастья и благополучия. Всегда твоя, Амина".
Прочитав письмо, Рашиди некоторое время сидел в каком-то оцепенении, со смешанным чувством радости и отчаяния, а потом принялся перечитывать его снова и снова. Наконец он спрятал его в укромное место и туда же положил пачку сигарет. Сам он не курил, но здесь, в тюрьме, сигареты ценились на вес золота.
Когда Рашиди ввели в зал суда, он сразу начал искать глазами жену и расстроился, не найдя ее. Амина немного опоздала, и для нее не нашлось места в переполненном зале. Она сидела во дворе, не спуская глаз с двери, из которой должны были вывести ее мужа.
Судья прочел приговор:
— Исходя из показаний свидетелей, Рашиди бин-Маджалива признается виновным в том, что он спровоцировал беспорядки в порту. Кроме того, он признается виновным в нападении на полицейского офицера и в нанесении ему побоев. В связи с вышеизложенным Рашиди бин-Маджалива приговаривается к трем годам каторжных работ.
Когда Рашиди выводили из здания суда, он лицом к лицу столкнулся с Аминой. Она заплакала, увидев мужа в наручниках и под конвоем. Рашиди хотел остановиться, но полицейские потащили его вперед. Он уперся ногами в землю и оглянулся назад, на Амину, которая стояла, беспомощно опустив руки и выставив вперед большой живот.
— Иди давай! Чего смотришь! — гаркнул на него один из конвоиров.
— Ничего, недолго вам осталось мучить нас, — прошептал Рашиди.
Полицейский подтолкнул его к машине.
Киджакази происходила из ватумва[31]. Ее родители, которые умерли, когда она была еще маленькой, служили господину Малику верой и правдой. И сама Киджакази работала на своего хозяина не за страх, а за совесть. С детства она считала, что рождена быть служанкой и что прислуживать господину — главная цель ее жизни. Поэтому она всегда с готовностью выполняла любое его поручение.
Господа частенько помыкали своей служанкой. Ей приказывали сделать то одно, то другое, посылали то туда, то сюда — и так целый день. Словом, в доме господина Малика она не знала ни минуты отдыха.
Бывало, господин Малик зовет Киджакази:
— Эй ты! Пойди привяжи козу, пусть попасется.
— Она уже паслась сегодня, господин!
— Ты еще будешь мне перечить, собака! Делай, что тебе говорят!
Киджакази идет выполнять приказание хозяина, но тут госпожа Маимуна, жена господина Малика, дает ей свое задание:
— Киджакази! Пойди принеси воды из колодца. Я хочу помыться, что-то жарко сегодня.
— Госпожа, я уже принесла воды, но если вы хотите, я пойду и принесу еще.
— Иди, если приказывают!
Киджакази останавливается в нерешительности, не зная, привязывать ли ей козу или идти за водой, а господин Малик и госпожа Маимуна знай ругаются да осыпают ее бранными словами…
Вот так и проходила жизнь Киджакази: с утра и до позднего вечера работала она на хозяев, но на судьбу не роптала. Она делала все, чтобы угодить господину Малику и госпоже Маимуне, а если те все-таки сердились, то винила во всем только себя.
Усадьба господина Малика находилась посреди его большого, знаменитого во всей округе имения Коани. Гостиная помещичьего дома была богато обставлена. Стулья из черного дерева с бархатными сиденьями были украшены резьбой. На стенах висели картины, изображавшие правивших в незапамятные времена арабских султанов. Полы были застелены персидскими коврами, а в углу стоял большой резной сундук из тикового дерева. Здесь, в этом огромном зале, любила проводить время госпожа Маимуна, развалясь на бархатных подушках и умащая свое тело благовониями.
Вокруг усадьбы простирались поля, ежегодно дававшие обильный урожай. Над землей витал приятный запах цветущей гвоздики, крестьяне с усердием собирали плоды фруктовых деревьев, в долинах всходили посевы риса — и все это наполняло сердце Киджакази радостью, хотя ей не доставалось ничего из того, что выращивалось в имении господина Малика.
От забот и переживаний красота Киджакази поблекла рано. Девушка казалась гораздо старше своих лет. Лишь изредка, когда что-то вызывало ее улыбку, усталое лицо Киджакази вдруг озарялось тихим светом и на щеках появлялись ямочки.
Пятилетнего хозяйского сына звали Фуад. Это был капризный и избалованный ребенок. То он целыми днями бегал по дому и ломал родительские вещи, то вдруг требовал, чтобы его носили на руках. Он мог делать что угодно, говорить все, что ему вздумается. Родители во всем потакали мальчику, и от его проказ не было житья.
Как-то раз Фуад вдруг расшалился на руках у матери: он вырывался, хватал ее за волосы, тянул за ухо. И тогда госпожа Маимуна, уставшая увещевать своего непослушного сына, отшвырнула его от себя. Трудно сказать, что произошло бы, если бы мальчика не подхватила оказавшаяся неподалеку Киджакази. У нее на руках расшалившийся было ребенок вдруг замолчал. Госпожа Маимуна поспешно отняла сына у служанки и тяжело опустилась на стул. На руках у матери мальчик снова заплакал, и Киджакази принялась успокаивать его.
С того памятного дня Киджакази перевели работать со скотного двора на кухню. Это, конечно, не означало, что ей было дозволено воспитывать господского сына — такого хозяева не могли доверить никому из своих слуг. Они просто хотели, чтобы она находилась поближе к госпоже Маимуне и помогала ей ухаживать за ребенком.
Фуад очень привязался к Киджакази. Было совершенно непонятно, почему этот избалованный мальчик слушался простую служанку и успокаивался в ее присутствии. Этого не понимала и сама Киджакази, но стоило ей взять плачущего ребенка на руки, как он умолкал. Теперь она и думать боялась о том времени, когда мальчик вырастет и ее снова отправят на скотный двор.
Однажды утром Фуад, как обычно, пошел на кухню поздороваться с Киджакази. Когда лениво бродившая по дому госпожа Маимуна услышала доносящийся из кухни радостный смех, она бросилась туда и увидела, что Киджакази целует в лоб ее сына. Взбешенная, с перекошенным от ярости лицом, она оттолкнула служанку и вырвала сына у нее из рук. Бедная Киджакази споткнулась о стоящие позади нее горшки, упала, но тут же вскочила на ноги, испуганно глядя на разгневанную хозяйку. Она знала, что теперь ее накажут, хотя и не вполне понимала за что.
