— Да ей к парикмахеру нужно, Луи, — крикнула из-за соседнего стола женщина с гронингенским акцентом, двоюродная сестра Маркса. Она не скрывала своей неприязни к Фриде, потому что этой Борхстейн он оказывал больше внимания.
— Селма, прошу тебя!
Ему не хотелось омрачать светлое настроение, в котором, судя по всему, пребывала Фрида. Последнее время она все больше держалась особняком. Когда оба они только что попали в это заведение, то называли друг друга по имени, выходили вместе погулять, посидеть в кафе за чашкой чая. Она казалась ему интеллигентной и умной женщиной, и, несмотря на ее скрытность, у них были самые добрые отношения. Однажды он мимоходом спросил, как бы она посмотрела, если бы он сделал ей предложение. Он понимает, сказал он, что застал ее врасплох, но ведь в их судьбах так много общего, по сути, они перенесли одни и те же беды. Они могут попросить у директрисы прекрасный двухместный номер, и он должен честно признаться, одиночество его тяготит. Разве им не было бы лучше вдвоем?
Фрида и слышать ничего не захотела, коротко отвергнув предложение Маркса: ей нравится ее комната и дорога личная свобода. Гулять вдвоем они выходили все реже. Ему осталось только место за одним с нею столом в гостиной, где они пили кофе, и в столовой, где обедали.
Впоследствии он меньше жалел о ее отказе, так как Фрида вела себя все своенравнее и серьезного интереса к нему не выказывала, как, впрочем, и к другим жильцам этого дома. Единственный, с кем она по-прежнему была на дружеской ноге, — это здешний фактотум Абелс.
— Меня так сегодня и палкой не выгонишь на улицу. Подцепишь как минимум простуду, — сказал менеер Маркс. Расправив газетный лист, он вытер ладонь и притворно закашлялся.
— Верно. Да вам и нет необходимости. Но я не могу себе позволить оставаться сегодня взаперти.
— Взаперти? А мы должны сидеть взаперти? — Это был неестественно громкий голос маленькой худенькой женщины с короткой стрижкой, чье ярко-зеленое платье почти вызывающе выделялось среди приглушенных тонов гостиной. — Мы и так долго сидели взаперти.
— Это время прошло, — утешил ее кто-то.
— Ничего не прошло, ничего не прошло! — Она вскочила на ноги и, размахивая руками, с тревогой огляделась вокруг. Хотя такие сцены она устраивала не впервые, сидящие за столиками наблюдали за ней с видимым смущением. Кто-то пытался ее успокоить, однако большинство старалось просто не замечать. Во всяком случае, Фрида Борхстейн не удостоила ее вниманием; следом за сервировочной тележкой она первая увидела в коридоре голубой костюм директрисы.
Было четыре минуты одиннадцатого. Пока подносы балансировали между белыми колпаками подавальщиц, Рена ван Стратен вышла на середину зала и объявила, что зарубежные гости приедут на полчаса раньше. Так что обедать все сядут как обычно, то есть в половине первого.
— Им, наверное, очень некогда, — сказала уроженка Гронингена и добавила, обращаясь к своему двоюродному брату: — Луи, мы тоже сядем за бридж в обычное время.
— А откуда они приехали? — спросила дама в огромных очках.
— Из Швеции, мефрау Крейхер. — Ван Стратен, улыбаясь, дефилировала между столиками, тут поправила вазочку, там придвинула свободный стул и каждого, кто ее спрашивал, коротко и точно информировала, и все таким легким, непринужденным тоном, словно без конца отпускала шуточки.
— Они будут делать обыск? — крикнула женщина в ярко-зеленом платье. — У меня все равно ничего не найдут. Я все попрятала.
— Вам не следует волноваться, здесь с вами ничего не может произойти. — Директриса взяла ее за руку и, успокаивая, легонько потрепала. — Пейте спокойно свой кофе.
— Влага, творящая чудеса. — Маркс подмигнул Фриде, но она этого не увидела, сейчас для нее существовала только дверь. Что она собиралась делать, кого ждала?
Рена ван Стратен знала, что возбуждение, каким встретила ее гостиная, уляжется после второй чашки кофе.
— Мы просто будем жить по своему распорядку, — сказала она с нажимом. — В конце концов, мы ведь уже привыкли к подобным визитам? — Проходя через зал к двери, она увидела на стуле шубу Фриды. — Вы хотите сегодня выйти, мефрау Борхстейн?
— Дождусь мефрау Хейманс, а потом выйду.
— Наверное, вы сегодня единственная, кто решится на это.
— Вполне возможно.
— А с вами за компанию кто-нибудь идет? — И, поскольку никто не откликнулся, Рена ван Стратен добавила: — Может быть, попросим наших девушек?
— Я всегда выхожу одна, вы ведь знаете. Мне так приятней. — Обеими ладонями она сжимала кофейную чашку и пила маленькими глотками, с сочувствием глядя на развернутую газету, за которой демонстративно укрылся Маркс.
— Мефрау Борхстейн знать не хочет этих господ, не так ли, мефрау Борхстейн? Когда они приедут, вы уже уйдете, а к тому времени, когда вы вернетесь, уйдут они. Такие вот дела, — ехидно вставила мефрау Крейхер.
— На всякий случай оденьтесь потеплей, — посоветовала директриса, — обязательно вязаную кофту поверх платья.
— А наши комнаты будут осматривать? — опять спросил кто-то.
— Я ведь все уже объяснила. — Голос ван Стратен звучал преувеличенно терпеливо, когда она еще раз втолковывала, что никому не причинят ни малейшего беспокойства. — Если господа пожелают заглянуть в одну из комнат, вас это нисколько не обременит.
Фрида Борхстейн поставила чашку на стол, взяла сумочку и поднялась.
— Я кое-что забыла, — сказала она менееру Марксу.
К счастью, она вовремя сообразила, что оставила все вещи как попало. Такого с ней раньше не бывало, она никогда не выходила из комнаты, не прибравшись. Стол был завален семейными фотографиями, которые она регулярно раскладывала, как пасьянс. Блокнот с калькуляцией лежал раскрытый. Уже одна мысль, что посторонний сунет в него свой нос, вызвала у нее сердцебиение. Она спрятала фотографии в кожаный футляр, а блокнот — в ящик шкафа. Когда задвигала ящик, он перекосился, и фотографии поехали назад. Она поправила их и взяла в руки портрет Якоба.
Ни за что на свете она не скажет, что делала с этим портретом последние два года, иначе ее непременно запишут в сумасшедшие. Но ведь сколько же всего она была уже не в состоянии себе позволить, дожив до этих лет! И в один прекрасный день, уступая безотчетному порыву, она просто положила портрет вместе с рамкой в сумочку — он уместился там в самый раз — и отправилась с ним гулять. Это вошло в привычку. Если позволяла погода, она шла на реку, туда, где прежде стоял их дом, садилась на скамейку и смотрела с набережной на суда, плывущие мимо, вверх и вниз по течению, в размеренном ритме, на это вечное движение, что всегда было, есть и будет. И у нее было такое чувство, будто Якоб тоже с нею, смотрит на реку, как прежде, когда они вдвоем смотрели из верхнего окна их дома.
Без колебаний она положила в сумочку портрет и кожаный футляр с фотографиями, открыла серебряный портсигар с инициалами "Я. Б.", вдохнула запах сигарет, потянула за эластичные полоски, прижимающие сигареты, и спрятала портсигар в сумочку, рядом с портретом. За завтраком она решила, что после всех покупок сходит на реку прогуляться по набережной. Вот о чем хотела она рассказать Бену Абелсу! Они шли, взявшись за руки, и наблюдали за Лео, который все время убегал вперед, играл в чехарду с причальными тумбами, даже пытался пройти, раскинув руки, по узкому гранитному парапету, но тут им пришлось его одернуть. В тот вечер, когда она сама стояла на парапете, не горел ни один фонарь. Фрида сочла это предзнаменованием. Но сделать единственный шаг в пустоту она была не в силах.
Ища в шкафу теплую кофту, она чувствовала раздражение из-за того, что директриса советовала ей одеться потеплее. Почему она сама об этом не подумала? У нее была идиосинкразия к добрым советам. Надевая кофту, она увидела, как над крышами конторских зданий, словно занавес, раздвигаются облака и тонкая полоска солнечного света спешит вырваться на свободу.
Внизу она услышала от менеера Маркса, что ее спрашивала Бин Хейманс.
— Какая жалость. А дождаться меня она не могла?
— Хейманс — и дождаться? Это взаимоисключается. Но она сказала, что еще вернется.
— Надеюсь.
— Хорошо, что вы в теплой кофте. Я хотел вам сказать, но ван Стратен меня, разумеется, опередила.
На это она не стала отвечать. Одна из горничных подала ей еще чашку кофе, которую она приняла трясущимися руками. Ничто не ускользало от его внимания, он был готов ей помочь когда угодно. "Могу ли я вам ассистировать?" — таков был его стереотипный вопрос. Она была рада, что выйдет сейчас за дверь, прочь из этого зала, где каждому есть дело до других. Вокруг говорили о Швеции, о том, что все они мало знают эту страну. И тем подробней распространялись о других странах, где побывали в отпуске, например об Израиле, — тут они были на своем коньке, козыряли друг перед другом. Потом дошла очередь до стран Европы, их столиц, достопримечательностей, средств сообщения. Прямо как на уроке географии.
