Я вскочил с постели:
— Правда?!
— Конечно! Белый царь, он, знаешь, в самом Петербурге живет! — поясняет всегда и обо всем осведомленный Тургун.
— А на Шейхантауре — все до одной лампочки поту — шили. Шуму поднялось! Народ сразу врассыпную, — говорит один из мальчишек.
— Что там такое? — спрашивает со двора мать.
В это время из-за дувала доносится звонкий голос тети Рохат:
— Подружка, слышали? — Стоя на лестнице, она продолжает громким шепотом: — Война, говорят, начинается. Белый царь указ дал. Муж только что прибежал с улицы. Говорит, несколько больших царств вступают в войну…
— Аллах да отвратит от нас лик войны! — печально говорит мать.
Спотыкаясь в темноте, во дворе появляется учительница:
— Несчастье обрушилось на голову парода, слышали, Шаходат-бану?
— Да-да, слышали, — разом отвечают мать и тетя Рохат.
Учительница всходит на террасу, садится у чирака. Обернув вокруг головы один конец платка, другой забрасывает за спину. Говорит:
— Россия — далекая огромная страна. Ни конца ей, ни края нет. Вот, Туркестаном враз овладела. Младший брат мой говорит, что сила царя Николая велика, как у орла, к примеру, и солдатам его будто бы счету нет, как муравьи кишмя-кишат. Но брат говорит, что царь германов, он тоже хитер и коварен. Словом, светопреставление начинается, Шаходат-бану. Пусть сам всевышний сохранит нас, мусульман, пусть он сам будет нам прибежищем и защитой!
— Мусульмане смирные, как овцы, они самые кроткие из всех рабов божьих, — говорит мать.
В разговор вступает из-за дувала тетя Рохат:
— Трудно, ой как трудно будет беднякам! Цены теперь, вот посмотрите, подскочат до самых небес.
Обменявшись новостями, они расстаются — учительница уходит со двора, тетя Рохат слезает с лестницы. Расходятся по домам и мои товарищи. А я еще долго лежу, предаваясь размышлениям.
Приготовив плов, мать велит будить бабушку.
— Бабушка, бабушка, война началась! — тихо шепчу я.
— А? Что он болтает тут? Не накликай лиха! — вздрагивает бабушка.
Я подтверждаю новость. Бабушка сурово хмурит брови:
— Недаром сон у меня был беспокойным, кошмары всякие виделись. Всевышний да смилуется над нами, мусульманами! Николай здорово-таки давил народ, вот ему и наказание. — Она подходит к арыку и шумно плещется, умываясь.
* * *
Баи Туркестана, помещики, кулаки радуются. Вопят: «Его величество белый царь вступил в войну. Мы безусловно одолеем врага, закончим поход победой!» Царская полиция держит жителей Ташкента в еще большей строгости. В народе нарастают беспокойство, тревога.
— Остерегаться надо! — шепотом наставляет дед своих подмастерьев и учеников. — В последнее время полиция рыщет всюду, шпионов-соглядатаев развелось видимо-невидимо. У них есть тысячи всяких способов, хитростью, обманом наведут на разговор, а потом возьмут да и схватят. Никогда не жалуйтесь, что жизнь стала тяжелой, что на голову нашу обрушилось много бед и несчастий. Знаю, жизнь наша стала трудной, очень трудной. Но горе и гнев надо таить в себе. В чайханах, на улице помалкивайте. А если заприметите какого соглядатая, сейчас же вставайте и уходите.
— Э, отец, что суждено, того не минуешь, — говорит пожилой подмастерье.
В доме у нас еще чаще, чем прежде, стали собираться соседки. Раньше говорили о ворах, бродягах, о распутных мужьях. Но с началом войны такие разговоры были забыты. «Матка» этих посиделок, старая учительница, рассказывает все, что слышит от родни, от своего младшего брата..
— Слушайте! Нет конца ужасам. Все государства разделились на две стороны. Всюду начались жестокие сражения, — говорит старуха. — Тяжко, тяжко народу, очень тяжко! Сгинуть им, царям, разве нельзя было всем государствам жить в ладу, в дружбе?! У каждой стороны солдатами хоть пруд пруди. На морях корабли гибнут, тонут. Да, все, что я говорю вам, сущая правда, от младшего брата своего слыхала. Особенно велики коварство и хитрость германа: разные там исполинские пушки у них, всякое уму непостижимое оружие. Словом, всего и не счесть.
У всех только и разговоров, что о войне, и о том, что происходит в Ташкенте.
— Ваш Гаффар, сдохнуть ему, принес откуда-то новость, — говорит тетя Рохат, вскидывая сплошные, наведенные усьмой брови и продолжая заниматься разложенной па коленях вышивкой. — Несколько мужчин пили будто бы в чайхане чай. Один бедняга возьми да и пожалуйся на трудность жизни. А в сторонке, неподалеку от них, сидел какой-то незнакомый человек, с виду простачок будто бы, невзрачный такой, с бельмом на глазу, с коротко подстриженной бородкой. А на самом деле он был шпионом-доносчиком, подслушивал, о чем говорят люди. Вот сидит он, будто ничто его не касается, даже нарочно задремал вроде. А тут вдруг как вскочит. «А ну-ка, идем, говорит. Здорово, говорит, ты нажаловался тут, смуту поднял!»— И тащит того беднягу. Тот рот раскрыл, ничего не понимает, дрожит весь с ног до бороды. Люди вокруг незаметно по одному, по одному начали разбегаться. Тот бедняга умоляет со слезами: «У меня, говорит, детишек много. Я допустил ошибку, простите, господин! Я парикмахер многосемейный, каюсь, простите!» А доносчик, сгореть его могиле, и внимания не обращает, все грозит ему. Тут вступились старики, тоже стали просить: «Сынок, говорят, не обижай несчастного, смилуйся!» А доносчик подлый, кричит будто бы: «Идем, говорит, в полицию!»— и тянет того беднягу за руку. Там же, в чайхане был какой-то джигит. Сидел он молча, опустив голову и не вмешиваясь в разговор, а тут вдруг вскочил со своего места и манит доносчика, мол, отойдем, разговор есть к вам. Отвел его в сторону, что-то начал шептать ему нарочно. А тем временем тот бедняга кинулся в окно и убежал. Доносчик набросился было на людей, мол: это вы, Помогли ему бежать, да так ни с чем и ушел. Ваш Гаффар каждый день мешок всяких слухов приносит. Выйдет на базар с вязанкой веников и пока продаст, целую арбу новостей соберет. А что до цен, то они каждый час скачут — все выше и выше.
— Да, тяжко нам, худо нам, — говорит мать. — Цены и правда до небес подскочили. Сердце у всех горем-заботой до краев переполнилось. Вот доносчики и настораживают уши во все углы.
— У баев, сгинуть им, всегда нож в сале, потому что едят жирно. Перебесились все, щеголяют нарядами, кичатся, нос задирают, — говорит Сара Длинная. Широкое платье на ней все в заплатках, на голове грязная затасканная повязка. — Сгинуть им, строят роскошные дома, подворья, сады, покупают по тридцать-сорок танапов. Как началась война, столько новых богатеев объявилось из тех, какие торгуют мукой, маслом, всякими припасами. Короче: худые времена настали, видно, скоро свету конец…
— Все улемы, подвижники и те за деньгами гонятся, в распутстве погрязли. Вот, на Себзаре есть большой ишан, — вступает в разговор учительница. — Сам святой подвижник будто бы, много мюридов-учеников имеет, а на поверку оказался бабским угодником. Четыре жены у несчастного, одна другой красивее, так он недавно прогнал старшую и женился на пятнадцатилетней девчонке. По обету была отдана ему бедняжка.
— Э-э, — говорит Сара Длинная, — святых подвижников, какие были прежде, совсем не осталось. Рушится белый свет.
Бабушка, копошившаяся во дворе, строго прикрикнула:.
— Довольно, довольно. Улемов, святых подвижников не касайтесь, злословие и смута к хорошему не приведут. Улемы — служители шариата. А вот на баев, на кровопийцу царя пусть обрушит аллах гнев свой!
Соседки на минуту умолкают. А Сара Длинная возражает:
— От жалоб наших стон стоит. Жизнь день ото дня становится труднее. Что ж нам таить свои печали, мы говорим то, что есть.
Но разговор уже не клеится. Соседки расходятся. Близится вечер. Мать идет к очагу и разжигает огон. Поджарив немого луку на масле, затевает постную похлебку из маша и рисовой сечки.
— Опять машхурда? — злюсь я. — Опротивела она уже!
— А что я могу поделать? Если сегодня приготовить плов, потом целую неделю котелок не с чем будет кипятить. Изведет, видно, меня беспечность твоего отца, — тихо говорит мать.
— Зачем клянешь его? — сердито взглянув на мать, говорит бабушка. — Если он скитается, то не ради забавы, а ради заботы о пропитании, тебя, меня, детишек ради. Терпи. Добрая жена, говорят, если дом вода зальет, воду выпьет всю, если камень свалится, камень изгложет.
* * *
Народ в тревоге, волнуется. На базарах, на улицах, в трамвае, — всюду только и разговоров: «Его величество белый царь издал указ мобилизовать на тыловые работы, на рытье окопов джигитов мусульман по всему Туркестанскому краю. Его превосходительство губернатор уже разослал указ по городам всех уездов, по кишлакам и в степь по аулам».
Элликбаши — правитель квартала, и все элликбаши будто бы дали губернатору такое обещание: «Это указ его величества белого царя, значит, наш долг — повиноваться.
