Была и другая немаловажная причина, вызвавшая необходимость срочной женитьбы. Пролезть Маркелу в институт нечего было и пытаться: едва девятый класс дотянул, поэтому угроза призыва в армию стала совершенно очевидной. А если женится и появится ребенок, то, возможно, дадут отсрочку, а там жизнь покажет.
Все обдумала и рассчитала тетка Фиса, все учла и сладила. Не исполнилось Валюхе и семнадцати, когда она родила. Мертвого родила. Ее оперировали, и врач сказал, что детей у нее больше не будет. Ух, и разозлилась же тетка на Валюху! Разрушила, неблагодарная, все ее расчеты, пришлось Меркелу отправляться на службу. А Валюха пошла работать дворником — в другое место тетка не пустила. «Там, — говорила, — мужиков как на базаре, соблазна много, а здесь всегда на глазах. Да если и увидит кто с метлой на улице — не очень‑то польстится…»
Через год Валюхе, как дочери погибшего воина, предоставили в Нагорном комнату. Валюха уехала от тетки, бросила подметать улицы и поступила в ЖЭК сразу на две должности: истопницы и уборщицы. Как раз ей исполнилось восемнадцать лет, когда Маркел закончил службу. Расписались, но радостей не прибавилось. В необставленной комнате неуют, одежды приличной нет, заработки низкие. Что за жизнь для молодых! По настоянию Валюхи поменяли комнату в Нагорном на двухкомнатную квартиру в Нефтедольске, где жизнь подешевле и заработки выше.
Заговорила как‑то Валюха, на других глядя, что надо и ей десятилетку закончить, годы‑то еще какие!
«Дело твое, — сказал Маркел, — учись. Лаборантку по растворам, Зойку, знаешь? Та тоже училась, училась, а теперь хоть жара, хоть потоп, она — язык на плечо и — по бурилкам! Ты вот простая истопница, а получаешь вдвое больше ученой Зойки».
Или:
«Геолог Анна Филипповна? Да… Докатилась… Кожа да кости остались… А получает что? Смех сказать! Ты наполовину больше огребаешь».
«Молчал бы уж! — взрывалась Валюха. — Анна Филипповна радость имеет! От дела своего».
«От дела… — посмеивался Маркел. — Самое лучшее дело, когда его не надо делать, гы–гы!»
«По себе меряешь!» — парировала Валюха, знавшая, с какой натугой давалось супругу любое учение. Хвастался «подвигом»: как едва дотянул девятый класс, ночью с великим наслаждением перебил кирпичами школьные окна. За все муки многолетние.
Немало понадобилось Валюхе времени, чтобы разобраться, что на уме у Маркела, понять, чем он живет и чем интересуется. В себе перемен она не замечала, для этого необходимо было особое зеркало. Так шло время, пока не появился Карцев. Поглощенный своими жизненными неудачами и конфликтами на буровой, он все же с первых дней приметил Валюху и…
Несколько минут Карцев сидел молча, подавленный ее рассказом. Потом погладил нежно по голове, как обиженного ребенка, и крепко поцеловал.
За окном начала прорезаться заря. Затарахтел по улице ранний самосвал. Валюха встрепенулась, встала порывисто, постояла, не двигаясь. Плечи ее опустились, руки повисли. Вздохнуда:
— Не могу… Не хочу уходить от тебя… Не хочу! — и упала опять ему на грудь.
Сюрпризы и буровые нюансы
Не зря волжские речники называют вахту с полуночи «собакой». Женщины, отработав ее, стареют к утру, а мужчины становятся сварливы и раздражительны, точно старые девы…
Карцев не любил ночных смен, не любил темноту, а на полатях верхового она облепляет тебя со всех сторон, и только внизу, словно высвеченная лучом потайноного фонаря, видна тройка буровиков: Бек, Шалонов и Маркел.
В понедельник утром рабочие устало потянулись к будке, чтобы ехать по домам. В это время к буровой подкатил директорский «газик», из него выбрались директор Хвалынский, Искря–Дубняцкий и двое рабочих ремонтно–прокатной базы. Ни с кем не здороваясь, Хвалынский оказал что‑то через плечо Искре–Дубняцкому, тот, в свою очередь, рабочим, и все четверо гуськом прошествовали мимо вышки.
Вахта Бека наблюдала за странным поведением приезжих, ничего не понимая, — что‑то не припоминался случай, чтобы Хвалынский прошел и не расспросил о делах и нуждах. Карцев, видевший директора всего два-три раза, с интересом рассматривал знаменитого нефтеразведчика.
Ему было за пятьдесят. Леонид Нилыч рассказывал, что Хвалынский восемнадцатилетним юношей успел повоевать с басмачами, был ранен, а закончив службу, переправился в Баку и поступил на нефтепромыслы осваивать буровое дело — истощенной стране нужна была нефть.
К началу стахановского движения он был опытным буровым мастером, учился в вечернем нефтяном институте.
Буровая бригада, которой он руководил, славилась на все промыслы. Ему поручили проходку глубоких скважин, и он отлично справился с заданиями. Его наградили орденом и премировали автомобилем М-1. На собраниях, на конференциях постоянно ставили в пример остальным, присылали к нему на выучку.
Один из тогдашних руководителей был прямо‑таки влюблен в молодого специалиста и поручал ему все новые, сложные задания.
Как‑то руководитель тот отрапортовал в Москву о новом рекордном достижении, отрапортовал с опережением — ради того, чтобы самому выдвинуться и попасть в центр на высшую должность. Скважина еще не была готова, и тут случилась авария из‑за ошибки в географических расчетах. И козлом отпущения стал Хвалынский. Руководитель, лично прибыв на буровую и не выслушав объяснений своего любимца, выругался свирепо, погрозил: «Ты испортил мне дело! Ты головой заплатишь!» — и уехал, перечеркнув одним махом все труды и старания Хвалынского. Тот знал: у человека этого рука тяжелая, скорый на расправу.
По тем временам можно было ожидать всего, вплоть до ареста за саботаж. Но ареста не последовало. Ночной телефонный звонок и краткий приказ решили за несколько секунд дальнейшую судьбу молодого специалиста:
«Пошел вон из Баку! Чтоб духу твоего до утра здесь не было!»
Солнце только вынырнуло из вод Каспия, а Хвалынский уже плыл на пароходе в Красноводск. Потянулись годы бродячей жизни с изыскательскими партиями, с разведочными буровыми конторами по Средней Азии, по Сибири, Дальнему Востоку. Началась война, на западе гремели бои, а Хвалынский бурил, искал нефть, нужную и в дни войны, и в дни мира. Долго кружил он по стране, но на исходе пятнадцатого года все острее стал чувствовать что‑то похожее на ностальгию: болезненную тоску по родным местам. Настоятельно тянуло туда, где прошло детство и юность, — на Волгу. Он добился перевода в Нагорное, стал директором конторы разведочного бурения.
И вот внимательный, приветливый директор прошел мимо удивленных рабочих, даже не поглядел в их сторону.
Наперерез ему из‑под навеса возле вышки выскочил Середавин, засеменил сбоку, здороваясь и что–то спрашивая. Хвалынский не то ответил, не то нет, но остановился, скривив язвительно рот. Несколько секунд смотрел Середавину в лицо строго и тяжело, затем перевел взгляд в сторону оврага, как бы прикидывая на глаз расстояние до кучи железного хлама, полузасыпанного снегом, и решительно направился туда. За ним двинулась его свита, увязая по колено в снегу. Возле поломанных ржавых труб и выброшенных в утиль долот Хвалынский, повернувшись к Середавину, спросил с неприятной усмешкой:
— Что‑то вы вроде не рады приезду нашему, Петр Матвеич?
Середавин похлопал глазами, но не растерялся, ответил в тон директору:
— Так ведь начальство не для радости приезжает…
— Это вы как в воду смотрели…
На лице Середавина мелькнул испуг и стал еще заметней, когда Хвалынский потребовал лопату.
Середавин поднес ее на вытянутых руках, точно это не лопата, а почетный рыцарский меч. Хвалынский воткнул ее у своих ног и велел рабочим копать. Но копать, собственно, не пришлось: достаточно было разгрести снег, поднять доски, и через минуту новые буровые рукава, точно два голодных удава, лежали у его ног.
— Что это, Петр Матвеич? — спросил Хвалынский.
— Это? Сэкономленные запасные части бурового оборудования, Петр Павлович, — ответил Середавин кротко.
— А почему запчасти не на складе, где им надлежит быть, а здесь в образе м–м… подснежников?
— Дефицитные вещи следует держать под рукой, иначе уплывут, к тем, кто свои растранжирил.
— Вот как! А не кажется ли вам, товарищ Середавин, что вы довольно беззастенчиво присваиваете себе функции начальника базы и всего руководства конторы, отвечающего за распределение материалов?
— Нет, Петр Павлович, не кажется. Руководство конторы обязано обеспечить бригады всем необходимым для бесперебойной работы, чего пока не наблюдается. А мое дело давать метраж проходки и обеспечивать людям заработок, что я и делаю.
— Именно об этом и речь, о ваших, так оказать, методах обеспечения…
— Не от хорошей жизни.
— Мы в другом месте поговорим о моральной стороне ваших методов. Об утаивании излишков — тоже.
