Карцев онемел. Он был крайне смущен и вместе с тем глубоко растроган доверием, выраженным Тимофеевной так наивно и откровенно. Сам факт, что мать, потерявшая единственного сына, так печется о судьбе вдовой снохи, факт, выглядевший противоестественным с точки зрения житейских обычаев, был достаточно впечатляющ, чтобы взволновать Карцева. Он ничего не успел ответить старухе — послышались шаги Саши, подумал только: «Что ж, надо постараться понять человека. Понять и принять, каков он есть».
Саша поставила чашки с чаем на стол. Тимофеевна наскоро выпила свою и встала.
— Ты уж тут, Саня, сама… А я еще разок сбегаю к соседке, больно уж плоха она нынче, как бы вовсе не померла. Запри за мной.
И, поворачиваясь, незаметно, заговорщицки кивнула Карцеву.
Саша затворила дверь, остановилась у порога. Карцев ступил к ней, обнял, как умел нежнее, напрягшуюся и покорную, и, приподняв ей подбородок, заглянул в глаза. Сквозь темные ресницы просвечивались с серебряным блеском камушки. Поцеловал теплые мягкие губы. Одна рука Саши обвилась вокруг его шеи, другая уперлась ему в грудь — отталкивала. Он вскинул ее на руки, прижал к себе.
Взволнованный близостью горячего тела, копившейся многие месяцы тоской по женщине, он, светясь и ликуя, понес ее через дверь с портьерой, вышитой тюльпанами.
Вдруг Саша резко рванулась, толкнула изо всех сил в грудь Карцева и, почувствовав его секундную растерянность, выскользнула из обручей рук.
Часто дыша, прижавшись спиной к стене, она застыла колючим ежом. Карцев смотрел ошеломленно на ее искаженное лицо и словно просыпался… Тягостно было и стыдно оттого, что потерял меру, перестал чувствовать в унисон с Сашей, и вот она внесла свою поправку.
Меньше всего на свете хотел он обидеть ее, просто он ошибся, приняв мимолетный порыв за безмолвный зов сердца, тоскующего по большой ласке. Просто он судил по себе и мерил на свой аршин.
Прислонившись к стене, Карцев смотрел исподлобья на Сашино отражение в темном стекле окна. Саша почти успокоилась, заговорила сдержанно, с нотками примирения в голосе:
— Ну, ладно, ты поступил, как большинство мужчин… Но поверь, мне было б очень тяжко, если бы все хорошее, что было до этих пор, рухнуло. Да что говорить! Мы перестали бы уважать друг друга и самих себя. Я не могу иначе. Если и ты так смотришь, то зачем спешить? На все свое время.
Карцев смотрел на Сашу отсутствующим взглядом, словно перед ним не человек, а стакан с жиденьким чаем, сквозь который видно все, что по ту сторону. «Да кто она на самом деле, живой человек или истукан?» — спросил он себя в замешательстве.
И тут он внезапно понял или почти понял, что эта, казалось бы, мягкая покладистая женщина обладает такой выдержкой, т)акой твердостью, которым можно позавидовать. Уж в на‑то не потеряет голову от восторгов минутных, от яркого впечатления или увлечения. Она чиста, как новый фарфор. Такую женщину можно брать в жены не задумываясь.
А Карцев почему‑то вдруг задумался. Почему? Или ему больше под стать отчаянная, идущая напролом Валюха? Или потому, что понял, каким следует быть, чтобы нравиться Саше? Ну и что? Разве трудно, если любишь, быть послушным, ходить по струнке? Нет. И все‑таки его что‑то настораживало. Невольно стали вспоминаться мелочи, которым он прежде не придавал значения, всякие случаи, когда Саша даже самому пустячному слову или движению придавала особое, просто‑таки невероятное значение и истолковывала его так, как это подсказывало присущее ей душевное целомудрие.
Нет, она ханжой не была и вплетала всякое лыко в строку потому, что не привыкла жить с оглядкой, опасаясь, как бы не сделали ей гадость, не обманули.
А копать вглубь, предусматривать, анализировать: разве это не прекрасная черта характера?
Стремление жить размеренной, безупречной, спокойной жизнью вполне естественно и похвально. Но черт побери! Надо иметь особый дар, чтобы жить так скучно!
Карцеву пришло на ум чье‑то высказывание, будто бы психология человека, его внутренний мир проявляются и проверяются не столько на работе, сколько на досуге. Мысль сомнительная, ибо психология труда отражается на всем жизненном укладе человека в целом. Но нет правил без исключений, особенно когда люди впадают в крайности. Карцев ощутил вдруг странную усталость и с облегчением вздохнул, когда раздался стук в дверь.
Саша взглянула мельком в зеркало, поправила на себе платье, провела рукой по волосам, пошла отворять, а Карцев сел на свое место у стола. Вошла Тимофеевна, радостно сообщила, что соседке Николаевне полегчало и что она еще протянет.
Карцев стал прощаться: в двадцать три часа в сторону Венеры уходил вахтовый автобус. Саша проводила его до калитки и тут же вернулась. Не зажигая свет в своей комнатушке, скинула платье и притаилась в постели.
Тимофеевна сделала вид, что спит, но так и не уснула до утра, ворочалась осторожно, чтоб не скрипели пружины кровати, глядела печально на синеватые щели в закрытом ставнями окне, перебирала в памяти свою жизнь и тихонько всхлипывала.
Середавин «шевелит мозгой»
Карцев недоуменно вскинул брови и расписался в ведомости — заработок в этот раз почему‑то оказался выше, чем ожидалось. Величавая кассирша отсчитала деньги и сунула в окошко.
«Может, вкралась какая ошибка? — подумал Карцев и покосился в графу других рабочих. Похоже, ошибки нет. И Шалонову и Алмазову причитались также изрядные суммы. Что ж, остается только радоваться. Радоваться, что у бригады наибольший метраж проходки, а значит, и «мерило радостей жизни» — зарплата — самая высокая. Пожалуй, зря грешил Карцев на мастера, когда предсказывал на конференции, что обязательства безответственны и невыполнимы. Оказывается, все идет хорошо, хотя вспомогательное время сократилось с гулькин нос.
«Учитесь, товарищи, у мастера Середавина, у старого зубра, Петра Матвеича, как надо работать!» — хвалил его директор на оперативке.
Да разве кто угонится за таким мастером! Нужна особая сноровка, профессиональная интуиция. Иначе, каким образом пронюхаешь, что творится там, в глубине?
Или взять отбор кернов. Это ли не сложнейшая, не кропотливейшая работа! Но и она проходит^ бригаде как‑то незаметно, не тормозит бурение.
В свое время Бек объяснял Карцеву на доходчивом примере, зачем нужны эти керны и как их берут:
«Привозят, скажем, на склад зерно неизвестной кондиции. Нужно взять пробы, а оно в мешках. Что делать? Развязывать сотни мешков? Конечно, нет. Существует немудреное приспособленьице: полный щуп с боковой прорезью и острым концом. Втыкай щуп в мешок, и пустота в нем заполнится зерном. Выдергивай, высыпай, и вся операция — три–четыре секунды.
Земная твердь, разумеется, не конопляный мешок, но принцип похож. Если хочешь знать, какого пласта достиг турбобур, надо взять и вынести со дна скважины столбик породы — керн.
Взять его — не шутка, а вот с выносом возни не оберешься: то размоет струей раствора, то потеряешь от ударов труб при подъеме, то сам по себе раскрошится, и тогда — все сначала. Проходка резко снижается, а с. уменьшением метража, естественно, и заработок. Канительная, невыгодная работа, но не делать ее нельзя. Бурение разведочных скважин без выноса керна равносильно игре в карты втемную»…
У Середавина на буровой до нефтеносного горизонта еще дай бог! Потому и редко справлялся мастер в лаборатории, какова структура пробуренных пластов. Много ли смыслят в тонкостях бурения девчонки–лаборантки! Он без них умел великолепно определять любые породы по шламу, вынесенному наверх промывочной жидкостью.
Карцев просто диву давался, глядя, как ловко он колдует. Возьмет комочек, высушит, разотрет, поглядит под лупой, на зуб попробует, понюхает — и анализ готов. Не веришь — отдай в лабораторию, и можешь не сомневаться, что результат получишь тот же.
* * *
Который уж день стояла мглистая, ненастная погода. По крышам нудно скребло, мелкий густой дождь сеялся без продыху. Вода по балкам и оврагам устремилась в Кирюшку, и степная речушка вздулась, как в весеннее половодье. Все раскисло, дороги расползлись так, что Маркел с трудом вытягивал из липкой грязищи своп монументальные сапоги.
Часов в десять утра на буровую позвонил диспетчер конторы и потребовал немедленно прекратить бурение и подать ему мастера. Срочно!
Приказ диспетчера поверг всех в великое изумление. Середавин в этот день обретался на базе в Нефтедольске, и вместо него переговоры вел Карцев.
— Как так прекратить бурение? — кричал он в трубку. — Возможен выброс? Откуда? От сырости? Не иначе кто‑то спятил, извиняюсь… Хорошо, есть исполнять! — буркнул он сердито и пошел к вышке.
Карцев поведал вахте, из‑за чего переполох. Обнаружена якобы грубая ошибка в геологическом прогнозе. Последний керн, доставленный с их буровой в лабораторию, состоит из нефтеносного песка, и это в тот момент, когда скважина едва дошла до Сакмар–Артынского яруса, в котором нефти вообще не бывает. Чушь какая‑то!
