– Зачем Галю?! – Ольга приподнялась на колени. – Патроны девать некуда? Мудак! Тьфу! – она плюнула в автоматчика.
– Уходите через зал, на заднем и в винном все обложено, – пробормотал автоматчик, сменил рожок и выбежал. Сережа снял с Ольги наручники, вдвоем они освободили Реброва и Штаубе. Из пробитой бочки тек капустный сок, шарие каталось по полу, мягко жужжа.
– Ой… не могу, простите… – Штаубе шагнул в угол, расстегнул брюки и присел, подхватив полы полушубка. Его прослабило. Ребров поднял шарие, сиял с зубов продавщицы дестнитку:
– Тогда быстро.
– Какой гад! – Ольга вынула пистолет из сумки, сунула за пояс, запахнула шубу. – Вот вам и Злотников!
– Злотников пашет на Пастухова, – Штаубе палкой поддел слетевшую с головы грузчика вязаную шапочку, подтерся ей. – Один говнюк напиздел, а другие поверили…
– Быстро! Быстро! – Ребров выглянул за дверь. Штаубе подтянул штаны, захромал к двери. Они вышли и двинулись по коридору. Возле кабинета товароведа лежали убитые автоматчики и человек в штатском. Чуть поодаль лежала полная продавщица в белом халате со страшнои рубленой раной в пол-лица: ее пальцы сжимали кусок арматуры, ноги в войлочных ботинках слабо подрагивали, подплывая мочой. Возле двери в зал стояли автоматчик и молодая продавщица с окровавленным топором в руке.
– Давайте, пока они не прочухались, – автоматчик оттянул дверную задвижку. Ольга плюнула ему в лицо.
– Дура! – засмеялся он, вытираясь. Продавщица зло посмотрела на Ольгу, открыла дверь. Ребров, Ольга, Штаубе и Сережа вошли в зал. Здесь было много народа: выстроившись в три длинные очереди, участники войны получали посылки гуманитарной помощи. Слева у прилавков дрались, слышались крики женщин и мужская брань; у стены лежала женщина, дружинник и милиционер подносили ей нашатырь; у выхода шел обмен продуктами из только что полученных посылок. Ребров протискивался сквозь толпу, прокладывая дорогу остальным.
– Сынок, помоги! – низкорослый, полный инвалид на костылях схватил Реброва за руку. – Мне одному не уволочь! – Помоги, Христа ради!
– Не Христа ради, браток, – Штаубе подхватил посылку инвалида с одного края, Ребров с другого, – а ради славы советского солдата!
– Бот спасибо, братцы, вот спасибо! – взволнованно улыбаясь, инвалид ковылял за ними. – Ты где воевал, друг?
– 1-ый Белорусский, – Штаубе шел, бодро опираясь на палку, – начал под Прохоровкой, кончил Берлином.
– На рейхстаге расписался?
– И расписался и насрал между колоннами. От души.
– Танкист?
– Никак нет. Бог войны.
– Артиллеристы, Сталин дал приказ! А как же!
– Артиллеристы, зовет Отчизна на-а-ас! – пропел Штаубе.
Ребров, Ольга и Сережа громко подхватили:
– Из сотни тысяч батарей, за слезы наших матерей, за нашу Родину – огонь, ого-о-онь!
Перед ними расступились. Они вышли из магазина.
– А теперь, слышь, немец посылки шлет! – оживленно засмеялся инвалид.
– Да. Хочет колбасой рот заткнуть, – Штаубе настороженно огляделся. – Ну и хуй с ним…
Они бросили посылку на снег, прошли скаозь собравшуюся у магазина толпу и сели в красный «Москвич» с черно-желтой инвалидовской наклейкой. ЗИЛ стоял у газетного киоска, возле него суетились милиционеры и люди в штатском. Ребров завел мотор, вырулил на Голубинскую и осторожно поехал.
– Проскочили? – Ольга переложила пистолет в сумку, достала портсигар.
– Не торопитесь, Ольга Владимировна, – покосился в окно Штаубе, – у них пиздюли не залежатся.
– Сережа, ты челнок не потерял? – Ребров облизал пересохшие губы.
– Неа, – Сережа вынул челнок.
– Дай-ка мне, – Ольга взяла челнок, сунула в карман шубы, закурила. – Витя, а почему ты про Злотникова не сказал?
– Потому что Радченко Соловьеву не знал лично.
– И вы до конца не были уверены? – повернулся к нему Штаубе.
– И я до конца не был уверен.
– Значит это… крест?
– Значит это крест, – Ребров взял у Ольги папиросу, затянулся.
– Век живи, век учись! – зло усмехнулся Штаубе. – А здоровьем расплачивайся!
– У нас не было выбора, Генрих Иванович. Риск был оправдан, мы же смотрели по сегментам.
– Что сегменты… по раскладке выпала восьмерка. Тут не знаешь, чему верить…
– Верьте инструкции, Генрих Иванович. Внимание всем: на вокзале быть чрезвычайно осмотрительными.
– Мимикрия? – спросила Ольга.
– 6, 3. И легче, легче…
– Куда уж легче! – пробурчал Штаубе, отворачиваясь.
В 14.55 они подъехали к Казанскому вокзалу.
– Носильщик! – крикнул Ребров, вылезая из кабины. От группы носильщиков отделился один и подвез тележку к машине.
– 56-ой поезд, пожалуйста, – Ребров открыл багажник.
– «Енисей»? Сделаем… – носильщик вынул из багажника и поставил на тележку металлический ящик с промежуточным блоком, чемодан с жидкой матерью и рюкзак. Ребров взял «дипломат», Штаубе – портфель. Носильщик быстро повез тележку, – Давайте мороженое купим! – Сережа взял Ольгу за руку.
– Мороженое, Сережа, зимой не едят, – сухо проговорят Ребров. Когда подошли к подъезду, ушедший вперед носильщик обернулся:
– Какой вагон-то?
Ребров достал билеты:
– Седьмой. Места 9-12.
У вагона их встретила кудрявая татарка-проводница, с улыбкой посмотрела билеты:
– До Красноярска? Вот молодцы! А то все самолетом, да самолетом. Никак брильянты везете? – она кивнула на металлический ящик, с которым возится носильщик.
– Хуже. Киноаппаратуру, – Ребров взял у нее билеты.
– Кино про нас снимать? – засмеялась она, обнажив золотые зубы. – Давно пора!
Носильщик занес вещи в купе. Ребров дал ему 6 рублей.
Через 9 минут поезд тронулся.
– Слава Тебе, Господи, – перекрестился Штаубе.
– Поехали! – Сережа сдвинул оконную занавеску.
В дверь постучали.
– Открыто! – громко сказал Ребров. Вошла проводница, присела на край дивана.
– Разместились нормально? – не переставала улыбаться она, раскладывая на коленях кожаную папку с карманчиками для билетов.
– Вполне, – кивнул Ребров, отдавая ей билеты.
– Дорогуша, как у вас обстоит дело с ресторацией? – спросил Штаубе.
– Получше, чем у вас в Москве, – она свернула билеты и засунула в карманчик, – икорка, балычок, солянка, цыплята-табака. Коньяк, шампанское.
– Отлично! – Штаубе шлепнул себя по колену. Ребров дал ей 10 рублей:
– За постель и за чай.
– Сдачи не надо, – улыбнулась Ольга.
– Спасибо, – проводница убрала деньги, – а вы без шуток кино снимать едете?
– Без шуток.
– Про любовь?
– Про экологию.
– У-у-у-у. Я-то думала!
– Не нравится тема? – Ребров переглянулся с Ольгой.
– В зубах навязло, – проводница встала. – Будто в Сибири уж и чистого воздуха нет! Поезжай в тайгу, да дыши, сколько влезет. Я вам через полчасика чаек организую…
Она вышла. Штаубе сразу запер дверь:
– Все! Жрать! Умираю!
– В ресторан? – рассеянно потрогал усы Ребров.
– У нас полно продуктов, какой еще ресторан! – Ольга потянула из-под столика рюкзак.
Через час трапеза была закончена. Сережа помог Ольге собрать в пакет куриные кости, яичную шелуху, хлебные корки.
Вошла проводница со второй порцией чая, – Отлично! – Штаубе вытирал руки салфеткой.
– Я чай могу тоннами пить, – сказал Сережа.
– На здоровье! – засмеялась проводница, расставляя стаканы.
– Дорогуша, сколько же нам пилить до Красноярска? – Штаубе налил себе в чай коньяку из серебряной фляжки.
– Почти трое суток.
– С ума сойти, – покачала головой Ольга, – устанешь ехать…
– Да ничего не устанете, – проводница взяла у нее пакет с мусором, – в Горьком и Казани все посходят, одни с вами поедем, хоть в футбол играй. Будем чаи гонять, и в подкидного резаться.
– Ну, ну! – подмигнул ей Штаубе. Она вышла. Все посмотрели на Реброва.
– Иро, иро… – устало пробормотал он, расстегивая ворот рубашки.
– Мое дело – предупредить, – Штаубе отхлебнул чай, – с голутвинским тоже было иро.
– Ну хватит, хватит, хватит! – Ольга ударила ладонью по столику, расплескивая чай. – Вам приятно? Мне сидеть, хлопать глазами и повторять: ах, как вам приятно!?
– Да при чем здесь – приятно? – поморщился Штаубе.
– Скажите, я вам случайно не дочь, Генрих Иваныч? Или может – невестка? Вы мне поплакать разрешите? Поприседать? Или – так? – она сделала руками сложное движение.
– Ольга Владимировна… – вздохнул Ребров.
– Иро для вас, как для меня – моя болезнь! Как та самая больница, на «Соколе»! А я – медсестра?! Уборщица? Двигайся, двигайся, Оленька!
– Мы вместе работали! Я цифры с потолка не брал! – раздраженно выкрикнул Штаубе.
– Значит брали мы с покойной Галей?! Написали от фонаря и подсунули! Здорово!
– Да вы вообще тут ни при чем!
– Конечно ни при чем! Я нигде ни при чем! Мое дело нажимать на курок и на раскладке реветь белугой! Оленька, толкни треугольничек! Оленька, поставь на 18! Все! Все! Все! – оттолкнув Сережу, она бросилась к двери, но Ребров схватил ее за руку, притянул к себе, зажал рот. Ольга рыдала, вырываясь. Сережа навалился ей на ноги. Штаубе сунул ей в рот горлышко фляги, она поперхнулась конъяком и долго судорожно кашляла.
