Борьбу эту пришлось, правда, временно отложить — русский посланник в Турции и главнокомандующий всех русских вооруженных сил в Константинополе А.П. Бутенев срочно затребовал эскадру. Ибо египетские войска, несколько раз разгромив турок, приближались к столице Порты. И 8 февраля 1833 г. Лазарев привел в Константинополь 9 кораблей, среди которых был и его флагман — 84-пушечный линейный корабль «Память Евстафия» с командой в 835 человек.
Приход российской эскадры лишний раз подтвердил, что сила — всегда сила. Она, как известно, солому ломит. Исходя из этого, послы Англии и Франции не могли спокойно смотреть на столь грозный символ русского могущества — их корабли, — боясь, что содержание сего зрелища может отвратить султана от его обязательства и любви к их странам Они категорически потребовали вывода русских кораблей из Босфора, в противном случае угрожая поддержкой египетскому вассалу султана — паше Мехмету-Али.
Стамбул принял ультиматум из дипломатических соображений — не желая обострения отношений с европейскими дворами. И попросили Лазарева уйти из Проливов. Об этом же, также предвкушая возможные осложнения не только с европейскими странами, но и с самой Портой, просили Лазарева и Бутенев, и командующий десантными войсками в Турции генерал-лейтенант Муравьев. Но Лазарев был непреклонен и никуда подаваться из Проливов не желал.
Первое время он ссылался на противные ветры, разыгравшиеся в Черном море и препятствующие его выходу из Босфора. Это была версия для турок. Когда же свои принялись стращать его всеевропейской войной против России и монаршьим гневом, направленным лично на него, строптивого адмирала, то Лазарев прямо заявил, что не может уйти, так как не способен действовать во вред интересам России. А в чем здесь ее интересы, он видит весьма ясно. И надеется, что остальные тоже не слепцы.
Да, к тому же адмирал видел, что султан с выводом эскадры проявляет не собственную, а заемную, европейскую активность. И, стиснув зубы, решил ждать — что-то должно было произойти. И оказался прав — он дождался, что посланники перехитрили сами себя, решив поставить на всех лошадей сразу.
Французский посол Руссен, недавно подписавший документ, говоривший, что Франция обязуется поддерживать Порту, теперь написал письмо, из которого было ясно, что правительство Франции намеревается уступить трон в Стамбуле Мехмету-Али. Бумагу эту перехватили и доставили султану. Уязвленный и напуганный, он снова бомбардирует Лазарева своими чиновниками, у которых теперь иная просьба — не выводить эскадру из Проливов.
Русский адмирал на этот раз искренне обещает удовлетворить эту просьбу и сообщает, что для ее лучшего выполнения он даже затребовал подкреплений. Спустя малое время, 24 марта, действительно подошла эскадра контр-адмирала Кумани, а затем и третья — контр-адмирала Стожевского, еще более усилив плохое настроение европейских дипломатов.
Вскоре, 2 апреля 1833 г., Лазарев получает чин вице-адмирала. Теперь он объединяет под своим командованием 10 линейных кораблей, 5 фрегатов, 2 корвета, один бриг, 2 бомбардирских судна, 2 парохода и 4 транспорта. Здесь же размещен 10-тысячный десант.
Столь весомая сила обратила намерения Мехмета-Али в сторону, противоположную войне, и 26 июня в местечке Ункяр-Искелесси был подписан мирный договор. В соответствии с ним Порта обязывалась закрывать Дарданеллы для враждебных России сил. Босфором же русские могли пользоваться по собственному усмотрению. Россия и Турция обязывались помогать друг другу в случае нападения третьих держав и при внутренних беспорядках. Договор этот заставил европейских дипломатов призадуматься.
Турецкий же султан награждал помогавших ему сохранять престол: все русские морские офицеры получили по золотой памятной медали, матросы — по серебряной. Лазареву вручили высший орден Порты — орден Луны и громадную, густо обсыпанную крупными бриллиантами, медаль, смотрящуюся весьма солидно.
8 октября 1833 г. Лазарев вступил в исполнение обязанностей командира Черноморского флота, в каковой он и был утвержден 31 декабря следующего, 1834 г.
Об этом времени сохранились воспоминания адмирала И А Шестакова, одного из воспитанников и последователей Лазарева, сына старинного друга Михаила Петровича, брата его адъютанта Ивану Алексеевичу было доступно многое в том миропонимании Лазарева, которое для прочих так до конца и не прояснилось. Поэтому на его свидетельства стоит сослаться, и к ним, изреченным, прислушаться.
Итак, одним из неотложных дел по воссозданию подлинной боеспособности Черноморского флота посчитал Лазарев преследование греческого засилья — были корабли, где вся кают-кампания разговаривала лишь по-гречески, «там с большею ревностью, что нестрогие принципы местного греческого общества возмущали его как человека». Греки, по словам Шестакова, буквально «вползли» во флот, но, поскольку они «отделяли подданство от племенного происхождения», в военных делах полной веры им не было. «Поставленное между опасностью очутиться покинутым в час нужды, — объяснял мемуарист действия Лазарева, — теми, на кого рассчитывало, или необходимостью принять общую меру, всегда несправедливую и вдобавок оставляющую невосполнимые пробелы, и выгодою иметь в своем распоряжении людей народных душою, никакое правительство не задумается употребить все возможные меры и средства к слитию расчлененных племен в одну национальность — и слово “обрусение”, отданное ныне на поругание нашими злоумышленниками-консерваторами простякам-либералам, имеет глубокое значение. Это инстинктивный вопль государственного организма, полного средств и воли жить и чуящего, как в его жизненные силы всачиваются по капле губительные соки.
Массам, ищущим благосостояния за пределами отечества, свойствен партикуляризм. Чрез многие только поколения исчезает мало-помалу мысль о прежнем отечестве и зарождается привязанность к новому; но в промежуточный период царствует индеферентизм, при котором человек, считая себя свободным от всяких политических обязательств, прячется от них за наружною преданностию новому правительству, обеспечивающему его спокойствие, и преследует исключительно себялюбивые цели. Так было с греками, едва полвека переменившими свои опасные жилища на новый мирный приют в крае, купленном русской кровью, приобретенном способностью, энергиею, стойкостию, готовностию к жертвам, короче, лучшими качествами коренного русского люда».
Чистка назрела и из-за массового казнокрадства — вспомним «прелестную Юлию» и Критского. Шестаков по этому поводу меланхолически отмечал: «Соблазнительная близость арсенала и адмиралтейства, доставлявших огромные средства, вместе с властию распоряжаться рабочею государственною силою, смешали понятия о частной собственности с казенною и ввели тот гибельный для России коммунизм, против которого и теперь еще как-то слабо ведут войну».
Давно уже привыкший во всех случаях действовать решительно, командир Черноморского флота, военный губернатор Севастополя и Николаева не колебался и ныне. Все ненужное флоту российскому было с оного выброшено. И заменено надлежащим. Именно поэтому благодарная память потомков хранит имена тех, кто отдал всего себя державе, хранит имена лазаревцев: Нахимова, Корнилова, Истомина, Путятина, Лесовского, Унковского, Шестакова, Бутакова, Попова
Он строил множество малых кораблей и назначал их командирами совсем зеленых мичманов. Хлебнув романтики, приперченной ответственностью, молодой офицер уже никогда не был в силах расстаться с морем Не бояться доверять и не стесняться спрашивать за порученное — таков был девиз Лазарева.
Адмирал ввел очень строгую службу, во время которой не терпел фрондирующей самостоятельности, но допускал разбор действий начальствующих лиц в часы досуга — на «мысе свободных размышлений», как тогда называли обрыв бульвара, — и преимущественно на Графской пристани. Уметь командовать и подчиняться, считал он, — двойное достоинство человека военного. И оно неразделимо.
Отсюда его строгость, отсюда жесткое требование выполнения приказа — без рассуждения, без рассуждения по сути, но с непременным поиском оптимального решения. Отсюда и назначение лишь оперяющихся подчиненных на самостоятельные участки деятельности.
Эта метода была не академической блажью-экспериментом, а суровой необходимостью. Постройка малых судов — не для тренировок зарождающихся адмиралов, а для прозаической крейсерской службы, крейсерства.
Крейсерство служило фактически единственным способом противодействия усилиям Турции и Англии активизировать на Кавказе борьбу против присоединения его к России. Горцы на Черноморском побережье Кавказа от своих далеко смотрящих вперед доброхотов получали все необходимое, дабы развернуть борьбу за независимость: соль, огнестрельное оружие и даже будущих предводителей из числа польских эмигрантов и иных племен авантюристов. За один лишь 1830 г. к побережью прибыло до двухсот английских и турецких судов с подобного рода военными грузами.
