Сергей Ченнык - Противостояние

- подвезти снаряды к артиллерийским позициям.{1176}

В связи с нехваткой сил, для выполнения всех обозначенных работ, привлекли, как рабочую силу, армейские части с оборонительной линии и главного резерва. После учета расходования снарядов начальником гарнизона было указано всем батарейным командирам проявлять крайнюю бережливость.{1177} За неполный день на сухопутном фронте многие орудия сделали до 400 выстрелов — цифра невиданная, учитывая, что боезапас на орудие составлял на утро 150 выстрелов.{1178} Остальные почти 250 приходилось доставлять на себе и под огнем.

Но если штурм отменили — почему не отменили атаку с моря, потерявшую весь свой смысл и ставшую лишь бессмысленной тратой боезапаса и, то страшнее всего, гибели и ранениям сотен людей из числа корабельных экипажей. На этот вопрос не удалось найти ответ ни в одном из известных ныне источников, и, похоже, отвечать на него никто не хочет. На мой взгляд, союзников погубила их самоуверенность: может, город и не возьмем, но батареи сотрем в труху. Не получилось. А значит лучше молчать и не будоражить общественное мнение излишними откровениями.

К утру в основном все работы по восстановлению боеспособности оборонительной линии ценой титанических усилий и нечеловеческого мужества были выполнены. В 6 утра английские батареи открыли огонь. Многим участникам событий казалось, что ничего не изменилось, а «…канонада продолжалась безумолку».{1179}

Постепенно люди настолько привыкали постоянному нахождению под огнем, что даже смерть стала казаться не такой пугающе страшной. Капитан-лейтенант Лесли писал: «Престранное наше положение! Каждый день подвергаться бомбардировке и знать, что это ни к чему не поведет. Севастополя им не видать, как своих ушей! Батареи наши так же сильны, как и в первый день, а матросов и офицеров осталось еще довольно, чтобы выдерживать огонь неприятеля еще хоть месяц… Я сильно верую в Провидение и спокойно жду своей участи: если суждено пасть за Отечество, то я умру с честью, и нисколько не сожалея о жизни. Не желаю только одного — чтоб меня ранило, а то не слишком-то приятно будет остаться без руки или без ноги. Какие бывают славные смерти! Например, на нашем бастионе было два случая, что два матроса спали, и осколком от бомбы их хватило так, что они уже больше не просыпались. Лучше этой смерти и желать нечего».{1180}

Бомбардировка многому учила, а войска оказывались прилежными учениками, тем более, что мерилом усвоения науки воевать были человеческие жизни. На батареях освоили практику «махальных», то есть тех солдат, которые выставлялись для наблюдения за траекториями полета неприятельских снарядов и предупреждения людей, давая им возможность укрыться от осколков. Этот опыт использовали и потом, например, в кампании 1877–1878 гг.{1181}

С введением новых видов оружия не все было просто. В мае 1854 года по запросу командующего Южной армией из петербургского Ракетного заведения в Севастополь было отправлено 600 боевых ракет 2-дюймового калибра. С этой партией ракет отправились поручик Щербачев, фейерверкер и четыре рядовых, «ознакомленных с действием и употреблением боевых ракет». Обоз прибыл в Севастополь к 1 сентября.

Десять ракет были запущены по противнику с 4-го бастиона. Серьезного урона, однако, они не нанесли, в связи с чем, начальство обратило ракетную команду в прислугу крепостных пушек, а ракеты сдали на склад.

Начальник артиллерии 5-го отделения оборонительной линии Севастополя поручик Вроченский позднее писал: «Неповоротливость военного ведомства заставляла употреблять ракеты давнего изготовления, а партия новых ракет пришла поздно и, вероятно, поступила на хранение в артиллерийские склады, чтобы, пролежав там в забвении более или менее долгое время, и затем придя в негодность, служить потом при случае новыми доводами неблагонадежности и неправильности их действия…».

Утром 18 октября сражение возобновилось. Продолжать его взялись одни британцы. Во время бомбардировки 17 октября 28-й полк под прикрытием огня артиллерии вел инженерные работы, не прекращая их трое суток. Вечером к артиллерийскому огню присоединяется оживленный огонь английской пехоты: британцы стремятся выбить часть орудийной прислуги, пытающейся исправить разрушенные амбразуры.{1182}

Французские батареи стыдливо молчали. Саперы и артиллеристы суетливо исправляли ошибки. Им пришлось признать, что оппонируют им не дилетанты, а люди свое дело знающие туго, потому оплошности не прощающие.

В этот день французам удалось завершить и вооружить батареи №№7 и 8. Батарея №3, по сигналу с которой началось сражение, была восстановлена и усилена двумя 50-фт. мортирами.

Выведенные в начале бомбардировки из строя на батарее №4 пять 24-фт. пушек и на батарее №5 три 24-фт. пушки отремонтированы и снова готовы к действию. К 19 октября у французов были готовы вновь вести сражение 61 орудие. В том числе: 30 пушек большого калибра, 9 бомбовых пушек, 6 25-фт. гаубиц, 16 мортир большого калибра. По направлению огня их распределили: против 6-го бастиона — 15, против 5-го — 23, против 4-го — 23 орудия.

Третий день бомбардирования не принес союзникам радости. Русская артиллерия оправдывала высокое мнение о себе, заслуженное десятилетиями сражений на суше и море. Британский подполковник Лайсонс констатировал: «Если бы не их артиллерия, мы бы быстро очистили от них территорию, но в этой сфере они на голову выше».{1183}

He меньше поражала союзников способность русских восстанавливать разрушения. Особенно удивляла жертвенность на батареях — часть работ приходилось вести под огнем союзных пушек. Хотя к этому они скоро привыкнут. Российскому солдату и матросу удавалось то, чего хронически не хватало российскому генералу. Он не только стоически переносил лишения и трудности позиционной войны, но и стремился переиграть неприятеля, создавая тому невыносимые положения, удивляя своей сметкой, неприхотливостью, способностью к импровизации, часто в большей степени, чем его командиры.

Некоторые разрушения были не только тяжелыми, они были варварскими: под огнем оказались не только укрепления, снаряды попадали в перевязочные пункты и даже в госпитали. Он неприятельских снарядов горел Морской госпиталь.{1184}

С утра огонь вели все союзные батареи, но к 15 часам французы замолчали. Англичане с прежним упорством поддерживали его до темноты.{1185}

Неприятной для русских новостью стало начало продвижения французами осадных работ против 4-го бастиона, где пришлось принимать дополнительные меры для усиления обороны.{1186} Отныне война окончательно получала облик «кротовой», когда успех решал не только огонь, сколько кирка, лопата и лом.

Самым большим успехом русских и самой большой неудачей союзников в этот день было окончательное и полное приведение в молчание 4-орудийной французской батареи. Той самой, которая досаждала батарее №10 в первый день. Приведя ее в порядок (6 октября она молчала), французы с утра 7 числа решили напомнить о себе, но лучше бы они этого не делали. Русские артиллеристы уже поднаторевшие в стрельбе, двумя 5-пудовыми бомбами одновременно с батареи №10 и 6-го бастиона напомнили французам, что и они «не лаптем щи хлебают». Несколько взрывов на неприятельской батарее заставили ее замолчать. После сражения за столь удачное действие артиллеристов были выданы Георгиевские кресты нижним чинам как батареи №10, так и бастиона №6.{1187}

Уже после окончания боевых действий в 1856 г. Бабенчиков во время своего посещения французского лагеря в Камышовой бухте встретил своего оппонента с которым перебрасывался снарядами 5 и 7 октября 1854 г. Теперь они перебросились приветствиями и француз, будучи тоже морским артиллеристом, поинтересовался у русского коллеги: где и за что тот заслужил свой орден Св. Георгия.

«…когда я сказал ему, что заслужил крест Св. Георгия на батарее №10, или на Карантинном форте, как называли его французы, на котором находился 11 месяцев, то моряк, заявив, что и он также 11 месяцев находился на батарее, против этого форта, с увлечением, свойственным французу, не находил слов, чтобы выразить мне свое сочувствие. Трудно представить себе прием более задушевный. Он был обрадован, как будто встретил старого друга, с которым провел лучшие дни своей жизни, делил опасности и славу».{1188}

Тогда же последовало приказание главнокомандующего — перевести больных и раненых из помещений, подверженных неприятельским выстрелам, в более безопасные места; впоследствии же больных стали перевозить на Северную сторону. Весьма большую пользу в гигиеническом отношении принесло распоряжение князя Меншикова — выдавать войскам Севастопольского гарнизона ежедневно по фунту мяса и по две чарки водки. Эта мера имела большое влияние на поддержание бодрости и здоровья наших солдат при тех чрезвычайных трудах, которые они должны были переносить, работая денно и нощно на оборонительной линии.{1189}