Эта подходящая и для позднейших времен сцена, когда говорило не столько воодушевление общим делом, сколько желание показать преданность и ненависть к инакомыслящим, кончается, однако, общей растроганностью и слезами. После принятого дворянством решения о пожертвовании 10 человек с 1000 с полным обмундированием, растроганный Александр говорит дворянам короткую речь «дрогнувшим голосом». Речь купцам, собравшимся в том же здании, в другой зале, сопровождалась еще большей растроганностью. «Государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру: толстый откупщик, другой — голова с худым, узкобородым желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил: „И жизнь, и имущество возьми, ваше величество!“»
Гр. Н. А. Толстой.
И в полной гармонии с этим общим умилением безразличных, честных, шулеров и откупщиков было настроение «конституционалистов», подобных Пьеру. «Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему ни по чем и что он всем готов жертвовать (ранее волновавшиеся и ораторствовавшие дворяне также стремились „показать, что нам все ни по чем“). Как упрек ему представилась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это». И конституционалист, человек, искренно стремившийся к освобождению крестьян, «узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил Ростопчину, что он отдает 1000 человек и их содержание».
Долго ли держалось общее оживление? «На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении и удивлялись тому, что они сделали». Так изображает Толстой вспышки воодушевления со следовавшим за ними обычным, далеким от всей жизни государства, будничным существованием. Так было в барских усадьбах, так было и в Петербурге. «В Петербурге в это время в высших кругах с большим жаром, чем когда-нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Федоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по-старому; из-за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги». Конечно, жизнь общества идет своей непрерывной чредой, часто вне видимого общения ни с политической жизнью страны, ни даже с потрясающими ее внутренними или внешними катастрофами. В сильный разгар французского нашествия, когда неприятель был в немногих десятках часов перехода от усадьбы Лысые Горы, князь Андрей видел, как «две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы… Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его…» Конечно, другие интересы и другая жизнь, чуждые общегосударственным интересам, существуют и в минуты наиболее потрясающих национальных катастроф, конечно, для многих эти чуждые общей жизни интересы имеют большее значение, чем то, что переживает в данный момент родина, но оторваться от общей жизни нельзя, и эти, удивлявшиеся собственным жертвам, дворяне вскоре приняли участие в подготовлении того пути к поражению французов, который был выбран, по определению Толстого, «волею народа».
VI.Неприятель приближался. Если не воодушевление, то беспокойство должно было вносить его движение. Общество, не раздираемое внутренними конфликтами, согласное до такой степени, что даже противники крепостного права отдавали силой тысячи своих мужиков в солдаты, на свой счет обмундировывая их, не могло, конечно, разделяться в своих воззрениях на значение неприятельских побед. В торжестве французов было бедствие для всех, — бедствие, признаваемое и Пьером, и князем Андреем, и произносившим патриотическую речь шулером, и все время рыдавшим на дворянском собрании графом Ильей Андреевичем Ростовым. Никаких очевидных доказательств нашего дурного управления, черпаемых в успехах неприятельских войск, никто не хотел видеть. То, что мы не раз замечали потом в нашей истории (так же, как в истории других народов), — рост критического отношения к порядкам управления, идущий вместе с поражениями наших войск и становящийся тем очевиднее, чем громче неприятельские победы и чем ближе подходит неприятель, здесь совершенно не наблюдается. Князь Николай Андреевич Болконский, который мог после Аустерлица говорить: «мерзавцы, подлецы, погубили армию, погубили лучшие русские силы», протестовал против распоряжений, а не против порядков дарования. В 12-м году он, вопреки очевидности, отказывается верить успехам неприятеля и повторяет: «дальше Немана никогда не проникнет неприятель». Дух не падает от неудач. Уверенность в успехе растет вместе с победоносным шествием врага. Накануне Бородинского сражения, много выстрадавший, скептически настроенный, желчный и озлобленный князь Андрей, готовый признать необходимым расстрел пленных для того, чтобы поразить жестокое дело войны еще большей жестокостью, говорит Пьеру о своих разочарованиях и все-таки выражает уверенность в победе. «Хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, — говорит он Пьеру, — мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!» — «Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, — проговорил Тимохин, — что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку пить: не такой день, говорят…»
Н. В. Нарышкин. (Рис. Кауфман).
Эта уверенность в победе остается после победоносного шествия неприятеля, перед кровопролитнейшим сражением и даже после него несмотря на отступление. И, — в противоположность тому, что было много позднее, — чем больше успехи неприятеля, тем сильнее уверенность, что его необходимо и можно победить, тем более сознание всеобщего страшного бедствия в случае окончательной победы французов. И если есть какой-нибудь слой населения, возлагающий какие-то смутные надежды на благие последствия французского нашествия, то это — слой не интеллигентный, тот самый простой народ, которому обыкновенно приписываются в высокой степени патриотические и ненавидящие неприятеля чувства. Да и в этом слое лишь небольшая часть соединяет с французским нашествием какую-то смутную мысль о лучшей участи. Крестьяне князей Болконских поражены приходом неприятеля, но для них неизвестно, что сулит большую беду, неприятельское ли нашествие или русские казаки. «Противно тому, что происходило в полосе Лысых гор на шестидесятиверстном расстоянии, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в Богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношение с французами, получали какие-то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах… Ездивший на днях с казенною подводою мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают… Другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова, где стояли французы, бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что и им не будет сделано никакого вреда, и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено». Под влиянием этих слухов Богучаровские крестьяне решают не выезжать из деревни и даже не выпускать помещицу княжну Марью. «Когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпою к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатычу отвечали, что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть, а что пускай княжна остается, и они по-старому будут служить ей и во всем повиноваться»… Нескольких ругательств внезапно наехавшего Николая Ростова, однако, достаточно, чтобы мужики покорились и помогли вязать «зачинщиков».
Перед Москвой. Ожидание депутации бояр. (Верещагина).
