большим успехом. По настоянию Мерла Тьюва, друга детства Эрнеста Лоуренса и главного инициатора создания факультета земного магнетизма (ФЗМ) в вашингтонском Институте Карнеги, Институт Карнеги взял на себя совместное с Университетом Джорджа Вашингтона финансирование конференций, хотя оплачивали они очень скромные суммы, только на дорожные расходы и не более пяти или шести сотен долларов в год. Ученые приезжали на конференции, потому что им было интересно. Как вспоминает Эдвард Теллер, заседания были «обычно немногочисленными и увлекательными, совершенно захватывающими, но и немного утомительными. Каким-то образом Гамов перепоручил мне бо́льшую часть обязанностей по ведению конференций» [1212]. Они вдвоем попросту выбирали тему и составляли список приглашенных. Послушать выступления приходили толпы аспирантов. В этом году темой конференции была физика низких температур.
Вечером того же дня, как только Бор приехал в Вашингтон, он разыскал Гамова. Гамов, в свою очередь, позвонил Теллеру: «Только что пришел Бор. Он сошел с ума. Он говорит, что нейтрон может расщеплять уран». Теллер подумал о римских экспериментах Ферми и той неразберихе радиоактивных элементов, которая в них получалась, и «внезапно понял очевидное» [1213]. Приехавший в Вашингтон Ферми, к своему разочарованию, узнал от Бора, что Фриш, по-видимому, уже провел эксперимент, подобный тому, который он оставил незавершенным в Колумбийском университете. «Ферми… до этого понятия не имел, что Фриш выполнил этот эксперимент, – писал Бор Маргрете несколько дней спустя. – Я не имел права мешать другим ставить эксперименты, но я подчеркнул, что Фриш также говорил об эксперименте в своих записках. Я сказал, что сам виноват в том, что все они услышали об объяснении Фриша и Мейтнер, и настоятельно просил их подождать [с публичным объявлением результатов], пока я не получу экземпляра статьи Фриша в Nature, который, как я надеялся, должен был ждать меня в Принстоне [по возвращении с конференции]» [1214]. Ферми, по-видимому, возражал против дальнейших задержек – и его можно было понять.
Тем же вечером Герберт Андерсон вернулся в подвал Пьюпин-холла [1215]. Он достал свой нейтронный источник. Он рассчитал, сколько альфа-частиц должен самопроизвольно испускать в нормальном процессе альфа-распада слой оксида урана, нанесенный на металлическую пластину, помещенную в ионизационную камеру: три тысячи в минуту. Он вычислил вероятность одновременного появления десяти таких альфа-частиц, что дало бы нетипичный высокоэнергетический выброс сканирующего пучка осциллографа: «практически никогда», записал он в своем лабораторном журнале.
Чуть позже 9 вечера он установил нейтронный источник рядом с ионизационной камерой и стал наблюдать за эффектами, отражающимися на осциллографе. «Большинство выбросов связаны с α-част[ицами] с пробегом 0,4 см [и энергией около] 0,65 МэВ», – отметил он. А затем он увидел то, что искал: «Начались крупные выбросы, появляющиеся с малой частотой, около 1 раза в 2 минуты». Он засек время и стал их подсчитывать. За 60 минут он насчитал 33 крупных выброса. Он убрал нейтронный источник. «За 20 мин. [без нейтронного источника], – записал он, – 0 событий». Ядерный распад впервые наблюдался западнее Копенгагена.
Как вспоминает Андерсон, Даннинг пришел позже и «был очень взволнован результатом, который я получил». Андерсон думал, что Даннинг сразу же пошлет телеграмму Ферми, но тот, по-видимому, этого не сделал [1216]. Фриш, как он впоследствии объяснял Бору, не послал по телеграфу подтверждения своего копенгагенского эксперимента, потому что оно казалось ему «всего лишь дополнительным подтверждением уже сделанного открытия», и «мне казалось, что беспокоить вас телеграммой было бы нескромно». Возможно, несмотря на возбуждение, в которое пришел Даннинг, увидев новое явление собственными глазами, он думал так же.
Проснувшись, Бор оказался все перед той же дилеммой. Конференция начиналась в два часа. Всего за три дня до этого он снова написал Фришу, упрекая его за то, что тот не прислал копию своей с Мейтнер статьи для Nature [1217]. Но сейчас эта задержка беспокоила его меньше – если беспокоила вообще, – чем сохранение приоритета эксперимента Фриша. Он неохотно, но согласился на публичное объявление об открытии, подчеркнув, как он писал впоследствии Фришу, «что никакое публичное изложение… не будет правомерным без упоминания оригинальной интерпретации результатов Гана, принадлежащей Вам и Вашей тетушке» [1218].
На пятой Вашингтонской конференции для общей фотографии позировал пятьдесят один участник [1219], и даже по неполному перечню их имен видно, каким престижем пользовалось это мероприятие. Там были Отто Штерн, Ферми, Бор, Гарольд Юри из Колумбийского университета, получивший Нобелевскую премию по химии за 1934 год за выделение тяжелой формы водорода, дейтерия, ядро которого содержит нейтрон; желчный, но вдохновенный теоретик Грегори Брейт, Раби, Джордж Уленбек, работавший тогда в Колумбийском университете, а до того бывший ассистентом Пауля Эренфеста, Гамов, Теллер, Ханс Бете, приехавший из Корнелла, Леон Розенфельд, Мерл Тьюв. Заметно было отсутствие ученых с Западного побережья, вероятно связанное с тем, что две организации-спонсора решили не финансировать столь дальние переезды.
Гамов открыл заседание, представив собравшимся Бора [1220]. Его новость наэлектризовала аудиторию. Один молодой физик, наблюдавший из задней части зала, сразу увидел возможность приложения этого открытия. Принстонский выпускник Ричард Б. Робертс работал вместе с Тьювом на факультете земного магнетизма, экспериментальном отделении Института Карнеги, расположенном в похожем на парк столичном предместье Чеви-Чейз. Робертс – худой, энергичный, с волевой челюстью и вьющимися темными волосами – так же ясно вспоминал эти события в наброске автобиографии, написанном в 1979 году:
Темой Конференции по теорфизике 1939 года была физика низких температур, и мне не особенно хотелось на нее идти. Однако я пришел и сел в заднем ряду аудитории… Появились Бор и Ферми, и Бор стал рассказывать об экспериментах Гана и Штрассмана… Он рассказал также об интерпретации Мейтнер, предполагавшей, что происходит расщепление урана. Как обычно, он мямлил и запинался, так что в его выступлении не было почти ничего, кроме голых фактов. Затем слово взял Ферми и сделал доклад со свойственным ему изяществом, в том числе рассказав и обо всех возможных следствиях [1221].
В понедельник после окончания конференции Робертс отмечал в письме к отцу, что «Ферми также… описал очевидный эксперимент, позволяющий проверить теорию» – эксперимент Фриша, эксперимент Ферми, Даннинга и Андерсона. «Особенно замечательно то, что эта реакция приводит к высвобождению 200 миллионов вольт энергии и возвращает возможность создания атомной энергетики» [1222].
Бор называл образующиеся при делении фрагменты «отщепенцами» [1223]. В течение некоторого времени все использовали его комический термин. Рядом с Робертсом сидел Лоуренс Р. Хафстад, давний сотрудник Тьюва. Когда Ферми закончил свое выступление, они переглянулись, встали, вышли из зала и поспешили на ФЗМ. Если из урана выделялись «отщепенцы»,
