Почти всю зиму 1954 года Пастернак провел в Переделкине; он интенсивно работал над последними главами романа. Окна его кабинета выходили в сад. За широким лугом стояла маленькая церковь, куда поэт иногда заходил. В комнате, где он писал, стояли раскладушка, платяной шкаф, письменный стол и бюро, за которым можно было писать стоя, и узкая, потемневшая полка, на которой среди небольшого собрания книг стояли большой русско-английский словарь и Библия на русском языке. «…Я не храню фамильных драгоценностей[275], архивов, каких-либо коллекций, в том числе книг и мебели. Я не храню письма и черновики рукописей. Ничто не навалено в моей комнате. Моя жизнь напоминает студенческую». Он любил распорядок. Рано вставал, умывался на улице у колонки, даже зимой, в холода, когда от его лица и груди шел пар. Когда он был моложе, он регулярно купался в реке; он окунался с головой даже весной, едва сходил лед. Каждый день он ходил на долгую, быструю прогулку и всегда брал конфеты, которыми оделял всех встречных детей. Пастернак писал в кабинете на втором этаже, и Зинаида Николаевна охраняла его покой, отказывая посетителям, которые могли его потревожить. Особенно бдительной она была в ту зиму, после того как узнала, что ее муж возобновил отношения с Ивинской. Ахматова, видевшая тогда Пастернака, говорила, что он «полуболен, полуарестован»[276], и заметила, что «Зина очень груба с ним». Один гость вспоминал ее губы, «поджатые, как лук[277] обиженного Купидона». Самого Пастернака иногда раздражало то, что приходилось отвлекаться, — он спешил закончить «Живаго». Он нехотя переводил речь немецкого поэта Бертольта Брехта, который приехал в Москву для получения Сталинской премии, но, когда Союз писателей предложил ему перевести некоторые стихи Брехта, он откровенно возмутился: «Брехт наверняка понимает[278], что занятия переводами — позор. Я занят важной работой, время для которой еще не пришло, — в отличие от старого мусора Брехта». Он отказался ехать в Москву и принимать немецкого гостя.
Летом 1955 года Пастернак продолжал редактировать рукопись; роман близился к завершению. Прочитав свежеотпечатанный вариант, он сказал, что несколько «тяжелых и сложных абзацев[279] придется упростить и осветить». Даже в относительно мирной обстановке «оттепели» он не испытывал особенных иллюзий по поводу возможной публикации романа. Как-то осенью, прогуливаясь по мостику через Измалковский пруд с Ивинской, он сказал: «Ты мне верь, ни за что они роман этот не напечатают[280]. Не верю я, чтобы они его напечатали! Я пришел к убеждению, что надо давать его читать на все стороны, вот кто ни попросит — всем надо давать, пускай читают».
Последний раз он вычитал рукопись в ноябре, а 10 декабря 1955 года сказал, что роман окончен: «Вы не можете себе представить[281], чего я достиг! Я нашел и дал имена всему волшебству, которое было причиной страдания, трудностей, изумления и споров на протяжении нескольких десятилетий. Все названо простыми, прозрачными и печальными словами. А еще я снова обновил и переопределил самые дорогие и самые важные вещи: землю и небо, великую страсть, творческий дух, жизнь и смерть».
Глава 6. «Не издавать такой роман — совершить преступление против культуры»
Издатель Джанджакомо Фельтринелли был нетипичным коммунистом. Его предки-предприниматели[282] за несколько поколений, начиная с середины XIX века, сколотили крупное состояние. Эти бизнесмены, имевшие многонациональные интересы во многих отраслях, сделали фамилию Фельтринелли, подобно Аньелли, Мотта и Пирелли, созвучной промышленному развитию Северной Италии. Фельтринелли родился 19 июня 1926 года. С детства его окружали воспитатели и гувернантки, которые переезжали с семьей, в зависимости от времени года, в разные виллы и отели — на озере Комо, на озере Гарда, в отель «Бор о Лак» в Цюрихе или «Эксцельсиор» на венецианском Лидо. Родители Фельтринелли, подобно другим итальянским семьям крупных промышленников, сосуществовали — иногда через силу, иногда на вполне взаимовыгодных условиях — с фашистским правительством Муссолини, пришедшим к власти в 1922 году. Отец Фельтринелли, Карло, умер в 1935 году от инфаркта; власти предлагали ему перевести из-за границы часть активов. Ему было пятьдесят четыре года. Воспитанием Джанджакомо и его сестры Антонеллы занялась к их мать, Джаннализа. Она растила детей по своему разумению, когда у нее находилось на них время. Она «наказывала, а потом раскаивалась. Унижала, а потом осыпала поцелуями и объятиями». Мать записала Джанджакомо в молодежную фашистскую организацию «Итальянская дикторская молодежь». Кроме того, после чека на крупную сумму Муссолини пожаловал мальчику титул маркиза Гарньяно.
Позже Фельтринелли называл себя подростком, сотканным из противоречий; он радовался успехам фашистских армий, но был настроен против немцев, слушал «радио Лондона», как некоторый называли Всемирную службу Би-би-си во время войны. Дома на него почти не обращали внимания; он дружил с рабочими и крестьянами, которые трудились во владениях его матери. Новые друзья открыли для него прежде невидимый мир тяжкого труда и несправедливости. Авианалеты союзников и вторжение немцев в Италию для поддержки Муссолини также способствовали радикализации молодого человека, которому хотелось примкнуть к какому-нибудь лагерю.
Фельтринелли был большим энтузиастом как в политике, так и в литературе. Он нелегко приходил к верности определенным идеям, но, когда сталкивались различные точки зрения и системы ценностей, как в истории с «Доктором Живаго», он слушал свою совесть, а не указания партии. Один друг говорил, что его страсть легко возбуждалась и он был предан своим принципам, «но был так же готов бросить дело, без всяких церемоний, если ему казалось, что оно устарело или не соответствует его мышлению». В 1944 году, после освобождения Рима, Фельтринелли, которому исполнилось всего восемнадцать лет, прочел «Коммунистический манифест» и ленинский труд «Государство и революция». В ноябре того года он записался в боевое подразделение Леньяно, которое участвовало в боях вместе с американской 5-й армией; он стал свидетелем боевых действий в районе Болоньи.
В марте 1945 года Фельтринелли вступил в коммунистическую партию. Его мать, роялистка, пришла в ужас. Когда в Италии в июне 1946 года проводили референдум о том, сохранить ли монархию или принять республиканскую форму правления, Джаннализа Фельтринелли разъезжала по улицам в своем «роллс-ройсе» и разбрасывала из окошка листовки в поддержку Савойской династии. Узнав, что в доме матери проходят собрания монархистов, Фельтринелли бежал из Рима[283]. Он стал сотрудничать с газетой коммунистов «Унита». Вот что он написал: «На основе информации, полученной из достоверных источников, мы можем предоставить новости о важной встрече, проведенной в доме семьи крупных промышленных акул — Фельтринелли».
За период, прошедший между падением режима Муссолини (который ненадолго конфисковал виллу Фельтринелли на озере Гарда, когда был окружен охраной из отборных войск нацистов) и первыми послевоенными выборами Итальянская коммунистическая партия из небольшой подпольной организации, насчитывавшей менее 10 тысяч активистов, превратилась в массовое движение[284], насчитывавшее 1,7 миллиона членов. Многие члены партии принимали участие в движении Сопротивления; две трети всех партизанских отрядов в Италии можно было назвать прокоммунистическими. После войны ИКП, под руководством прагматичного Пальмиро Тольятти, отстаивала «прогрессивную демократию» и оказалась скорее антифашистской, чем антикапиталистической. Коммунисты приветствовали новые веяния в изобразительном искусстве, литературе и общественных науках. Они вступали в союз или управляли некоторыми самыми прогрессивными силами в стране, от феминистского движения[285] «Объединенные женщины Италии» до «Движения за возрождение юга» и «Союза за народный спорт». Компартия казалась привлекательной. В нее устремились интеллектуалы и идеалисты, пережившие долгие годы фашизма, и молодые люди вроде Фельтринелли. Им казалось, что они нашли ту силу, которая поддерживает их стремление изменить общество. Партия стала естественным пристанищем для тех, кого писатель Итало Кальвино называл «маленьким большим миром»[286] антифашистов. После войны к ним прибавились те, кто верил в новую Италию. Фельтринелли был дисциплинированным и серьезным молодым неофитом. «Я учился управлять[287], по крайней мере частично, своими порывистостью и запальчивостью; в спорах, в ходе убеждений и разъяснений я учился тому, что должен был делать среди товарищей».
В двадцать один год Фельтринелли получил наследство, в том числе крупные пакеты акций в строительных и других промышленных компаниях и банках; он превратился в спонсора ИКП. Как вспоминал один его соратник, «у нас были мечты[288]… Джанджакомо мог воплотить их в жизнь, и казалось чудом, что он на нашей стороне». На вилле на озере Гарда он устроил летний лагерь для молодых партийцев. Фельтринелли разъезжал повсюду в своем дымчато-синем «бьюике» с открытым верхом и расклеивал партийные плакаты. Дома Фельтринелли и его молодая жена, которую свекровь прозвала «московской Пассионарней»[289], повесили на стену, среди картин старых мастеров, портрет Сталина[290].
