Перехватив умоляющий Лизин взгляд, Мазур отобрал у Кацубы пистолет:
— Вася, Вася! Ты ж так в нее шмальнешь, а она ни при чем, чуешь? Лизавета, ты уж не темни, душевно тебя прошу, нашкодили — извольте выкручиваться… Я Ваську знаю…
— Они его завербовали! — выпалила Лиза с отчаянным лицом человека, прыгающего в одежде в холоднющую воду. — Вот и ходит теперь на поводке, как пудель!
Витек скорчился, зажимая ладонями виски, простонал:
— Ну, дура…
— Зря ты так, — сказал Мазур. — Она умная. Она тебя, дурака, от Васькиной пули спасает… Кто вербанул-то, Лиза? Ты тихонько, никто и не услышит… — и наклонился, подставив ухо.
«Ах, вот оно что, — подумал он, услышав произнесенную шепотом аббревиатуру — несколько честных советских букв. — Соседушки дорогие, конкуренты, мать вашу. То-то конторой за версту попахивало… Все сходится, господа офицеры! Вот только — зачем?
— Так, — сказал он. — Вася, захлопни пасть и посиди смирненько, тут обмозговать треба… Водки хочешь, Лиза?
— А давайте! Только вы его придержите…
Мазур, чувствуя, что смотрится в ее глазах не столь уж и скверно, галантно поднес рюмку вкупе с яблоком. Она лихо осушила, скупо куснула яблоко и заторопилась:
— Они его, дурака, вербанули на валюте. Все крутят дела с валютой, у всех проскакивает — а Витьку подловили по невезению, при всех уликах и свидетелях, и взялись раскручивать… Знаете, как они его пугали!
— Так ты еще и стукач? — рявкнул Кацуба.
В глазах у него явственно мелькнуло неприкрытое страдание — это ему следовало вести допрос, но опрометчиво выбранная роль пьяного скандалиста выйти из образа не позволяла…
— Тихо, Вась! — сказал Мазур. — Тут пошло заграничное кино, сам видишь… Витек, она нам мульку не гонит?
Витек, с лицом самоубийцы, старательно замотал головой.
— Так-так-так… — протянул Мазур, изобразив голосом некую долю сочувствия. — Значит, они тебя и подвязали газетку издавать? И статейку эту идиотскую они подсунули? Кино, бля… Что ж с тобой теперь делать-то? Не убивать же, в самом деле…
— Хоть попинать! — предложил Кацуба. — Нет, пусть он, выродок, точно опишет, кто его мотал, может, киска звездит, как нанятая, лапшу мне вешает…
— Да? — обиделась Лиза. Вскочила, распахнула секретер, бросила Мазуру на колени кипу листков, густо покрытых машинописными строчками. — Вот он с чего и переписывал!
— Р-разберемся, — промычал Кацуба, смяв листы и запихнув их в карман. — Ну, раз такие дела — полетели, Вова, комбату срочно жаловаться. Он им устроит клизьму с дохлыми ежиками… — Уже в дверях остановился, погрозил кулаком: — И смотри у меня, писатель! Если что, душу выну!
Мазур загромыхал следом за ним по лестнице. Отступление было проведено грамотно и вовремя, ничего не скажешь. Можно было, конечно, потрясти парнишечку насчет внешнего облика и фамилии совратившего его следователя — но нет гарантии, что фамилия настоящая. А если квартира на подслушивании, сюда уже могли выехать «соседи», пора уносить ноги, чтобы не влипнуть в излишние сложности…
На лавочке грустил потрепанный бомжик в клочковатой бороде. Кацуба мимоходом сунул ему в руку наполовину опустошенную бутылку и побежал к машине.
— А ведь не врут деточки, а? — спросил он, выворачивая на Кутеванова.
— Не врут, — кивнул Мазур. — По крайней мере, все это прекрасно ложится в гипотезу… Оперативнички, которые не привыкли защищаться от постороннего вторжения, чересчур уж наглый наезд на базу посредством разболтавшейся печати… Но зачем? Я понимаю, могли купить одного-двух — но против нас целое подразделение действует, ручаться можно…
— А может, купленный высоко сидит, — бросил Кацуба.
— Надо ж теперь к генералу…
— Успеется, — отмахнулся Кацуба не без легкомыслия. — Генерал все равно по делам смотался в штаб округа. Напишу на базе рапорт по всем правилам и хай оно идет, согласно бюрократии…
— А они его тем временем спрячут?
— Пусть прячут. — Кацуба правой рукой похлопал себя по карману. — Все на пленочке, друг мой. Да и не побежит он рассказыват — потолкуют сейчас со своей Лизкой по уму и решат сидеть тихо, как мышки. В Лизочке, помимо сексапильности, характер чувствуется, определенно. Ведь расколола, паршивочка, или, что вероятнее, сам ей в соплях и слезах признался, совета просил, как дальше жить…
…Зеленые створки разъехались в стороны, пропуская машину на базу, но часовой, вместо того, чтобы посторониться, вышагнул наперерез. Кацуба поневоле затормозил. Тут же из караулки вышел незнакомый пехотный капитан и распахнул дверцу со стороны Мазура:
— Выйдите, пожалуйста.
— В чем дело? — Мазур полез наружу, на ходу вытаскивая из кармана пропуск, — вполне возможно, после взрыва меры безопасности, как водится, удесятерили, все мы задним умом крепки. — Вот…
Капитан забрал у него пропуск и, не глядя, сунул в нагрудный карман:
— Мазур Кирилл Степанович?
— Так точно, — ответил Мазур, напрягшись.
— Личное оружие при вас?
— Да.
— Прошу сдать.
— Что-о?
— Сдайте оружие, — сухо приказал капитан, положив руку на кобуру.
Мазур огляделся по сторонам — сзади уже стояли двое, между ним и воротами, чернявый широкоплечий лейтенант и сержант, по возрасту годившийся скорее в капитаны. Они стояли в положении «вольно», оружия в руках не было — однако Мазуру хватило беглого взгляда, чтобы распознать хорошо подготовленных волков…
Он вытащил пистолет и рукояткой вперед протянул капитану. Двое моментально встали по бокам, и за спиной с лязгом захлопнулись ворота. Часовой, украдкой зыркая на происходящее, отошел к темно-зеленому «грибку».
— Пройдемте в штаб, — капитан держался вежливо-отстраненно.
Из машины на них бесстрастно смотрел майор Кацуба.
Глава шестая
А вас, Штирлиц, попрошу остаться…
Скромные труженики специфических профессий еще во времена становления ремесла, в эпохи, не обремененные электроникой и писаными документами, открыли простую житейскую истину: попасть на допрос к своим — не в пример хуже, нежели к противнику. И дело тут не в перечне грядущих неприятностей — порой свои тебе нарежут ремней из шкуры в ситуации, когда чужие ограничились бы парочкой оплеух…
Все дело в нешуточной психологической плюхе. Человек мгновенно изымается из прежних отношений, из прежней системы и переходит в иное качество: окружающие остаются на своем месте, а он словно бы уже чужой…
Невесть откуда взявшаяся троица отконвоировала Мазура в штаб, а там, в комнате, куда Мазур прежде как-то не захаживал, обнаружился еще один пехотный капитан — согласно форме. Содержание оказалось несколько иное: капитан предъявил документы, из которых явствовало, что он вообще-то в миру — капитан третьего ранга и имеет честь состоять в контрразведке флота. Того самого, к которому был приписан и Мазур всю свою сознательную военную жизнь. Легко догадаться, что неожиданная встреча сослуживцев протекала отнюдь не в теплой и дружественной обстановке. По голове, правда, не били — контрразведчик, исполненный свойственной его ремеслу бюрократической загадочности, вдумчиво проверил документы Мазура, хмуро сличил фотографии с оригиналом, а потом непринужденно упрятал документы в стол.
Дальше все было предельно просто. Внутреннее расследование. Домашний арест. Стопка чистой бумаги в палец толщиной, заботливо врученная авторучка с запасным стержнем. Обосновавшийся в коридоре, под дверью его комнаты, ряженый сержант. Телефон отключен. Жратву, правда, принесли в обед, согласно распорядку, даже одарили блоком сигарет (зато свои, что лежали в комнате, исчезли, определенно на предмет проверки. Вообще Мазур без труда обнаружил, что комнату в его отсутствие весьма профессионально обшарили). Приказ-пожелание контрразведчика, высказанный столь же бюрократически сухо, был недвусмысленным: как можно более подробно и обстоятельно описать все, что Мазур делал с того момента, как отчалил на плоту из Курумана, — и до той минуты, как вышел на перрон шантарского вокзала.
Время не лимитировано — лишь бы подробнее и обстоятельнее… Как водится, на прощание особист использовал на нем часть их всегдашнего арсенала: якобы всезнающие взгляды типа «советую-не-запираться-нам-все-известно», туманные намеки на то, что вскоре прибудет некто облеченный полномочиями, который Мазуром и «займется всерьез», а также непременное пожелание «подумать как следует». Сточки зрения психиатрии все это именуется «ложная многозначительность» и служит неопровержимым симптомом иных расстройств — но тогда лишь, когда речь идет о гражданах цивильных. Для особистов же всех времен, стран и народов подобное поведение, наоборот, служит признаком их полнейшего служебного соответствия и ничего тут не поделаешь, аминь…
