Так что немцам вовсе незачем было иметь трехкратное превосходство в танках. Думается, куда большее влияние на ход приграничного сражения оказало их почти двукратное превосходство в живой силе[275].
А во-вторых, откуда Сталин мог знать, сколько танков у Гитлера, если мы и сейчас не знаем этого наверняка? Он знал другое. Немцы напали на англо-французов, имея куда меньше танков и авиации, и… все было кончено через три недели.
Много чего написал о боевых машинах В. Суворов. Но с одной его фразой нельзя не согласиться.
«Гитлер, несомненно, имел великолепную армию и вооружение. Но давайте признаемся хотя бы самим себе: в решающей области — в тяжелом танкостроении — у Сталина степень готовности к войне была чуть выше, чем у Гитлера»[276].
Признаюсь, это правда.
Но из этого вовсе не следует, что Сталин, ради победы мировой революции, рискнул бы поставить на кон личную власть. Не следует, что он «создал» Гитлера и точно просчитал все его будущие удары по Европе. Не следует, что мы готовились нанести 6 июля 1941 года превентивный удар.
Из этого даже не следует, что на поле боя мы оказались бы сильнее немцев.
Мы и не оказались…
Глава 8
Самолеты страны Советов
«…Мы развернулись и выехали обратно на шоссе. И здесь я стал свидетелем картины, которой никогда не забуду. На протяжении десяти минут я видел, как «мессершмитты» один за другим сбили шесть наших «ТБ-3». «Мессершмитт» заходил «ТБ-3» в хвост, тот начинал дымиться и шел книзу. «Мессершмитт» заходил в хвост следующему «ТБ-3», слышалась трескотня, потом «ТБ-3» начинал гореть и падать…
Не проехали еще и километра, как совсем близко, прямо над нами, «Мессершмитт» сбил еще один — седьмой «ТБ-3». Во время этого боя летчик-капитан вскочил в кузове машины на ноги… и слезы текли у него по лицу. Я плакал до этого, когда видел, как горели те первые шесть самолетов. А сейчас плакать уже не мог и просто отвернулся, чтобы не видеть, как немец будет кончать этот седьмой самолет»[277].
«Положение осложнялось тем, что с первых часов фашистского вторжения господство в воздухе захватила немецкая авиация… Советские части, двигавшиеся к границе, непрерывно подвергались бомбежкам и обстрелу с воздуха. Лишь отдельные небольшие группы наших истребителей через плотные заслоны фашистских самолетов прорывались на помощь к своим войскам»[278].
«Несколько легких немецких бомбардировщиков прошли вдоль нашего переднего края, аккуратно утюжа его бомбовыми разрывами. Мы не отвечали. Появились два наших «И-16» с каунасского аэродрома, и тотчас их сбили «Юнкерсы». Те даже не успели, как говорится, ввязаться в драку»[279].
«Не успели мы отъехать, как на штаб стали пикировать вновь появившиеся стаи самолетов.
Во время первой бомбежки, отсиживаясь в лесу, мы не видели, сколько над нами авиации, а теперь, с дороги, куда ни посмотришь, везде косяки самолетов, всюду — и вдали и вблизи — взрывы. Там горит большой участок леса, там дымятся две рощи. В гуле разрывов непрерывный треск. Это взрываются густо набившиеся в рощи машины с горючим и боеприпасами. Хорошо, что эти машины стояли не у шоссе, а то нельзя было бы по нему проехать»[280].
Буквально все очевидцы и участники тех первых боев в своих мемуарах, изданных в разное время, когда модным было «все хвалить» и когда — «все ругать», в оценке действий немецкой авиации на редкость единодушны. То, что немцы длительное время, вплоть до 1943 года господствовали в воздухе, тот факт, что наши самолеты поначалу не могли оказать наземным войскам серьезной помощи, не оспаривает никто.
Временами создавалось впечатление, что вражеские самолеты вездесущи, а советская авиация перестала существовать, но впечатление это было обманчивым. Если при первом предрассветном ударе «ястребки» просто не успели подняться в воздух, то, когда заправившиеся и пополнившие боезапас немецкие самолеты повторили, им был дан отпор. То тут, то там из-за облаков выныривали остроносые «МиГи» и сбивали «Юнкерсы», и устраивали с охранявшими их «мессерами» смертельную карусель. Уцелевшие бомбардировщики, часто без прикрытия, все же бомбили переправы и срывали темп немецкого наступления. И советские асы на своих тупорылых «ишачках», перед тем как быть сбитыми, успевали огрызнуться. В первый, самый тяжелый для нее день войны наша авиация уничтожила до двухсот самолетов противника, а к 29 июля 1941 года потери Люфтваффе составили 1284 машины, что вполне сопоставимо с потерями немцев в «Битве за Англию», которую сами они считали проигранной.
Все же мы потеряли куда больше. Если 22 июня на аэродромах и в воздушных боях было уничтожено до 1200 советских самолетов[281], то к 30 июня — уже 4017[282]. И по мере того, как погибали подготовленные летчики и резко сокращался парк машин, преимущество Люфтваффе становилось все более ощутимым, что во многом определяло характер наземных операций.
В какой-то момент немцам вновь показалось, что с советской авиацией покончено. 29 июня Гальдер записал в своем дневнике: «Воздействие авиации противника на наши войска, видимо, очень слабое»[283]. Однако полностью уничтожить нашу авиацию, конечно же, не удалось. И хотя на равных она смогла сражаться с Люфтваффе теперь лишь под Москвой, а общее равенство сил[284] было достигнуто к весне 1943 года, воздушная война не прекращалась.
Что же предопределило столь трагическое для нас развитие событий? Если основной причиной неудач первых дней, вне всякого сомнения, следует считать достигнутую немцами тактическую внезапность[285], то последующие поражения этим уже не объяснишь. Ведь Герингу для нападения на СССР удалось привлечь 2770 самолетов[286]. И даже потеряв в первый день от 10 до 15 % машин[287], мы продолжали сохранять заметное численное превосходство. Когда же войска начали отступать, и наши эскадрильи постепенно перебазировались на тыловые аэродромы, фактор внезапности перестал играть какую-либо роль. Однако перелома не наступило.
Что же позволило нескольким сотням немецких истребителей так долго удерживать в своих руках инициативу? В первую очередь, вне всякого сомнения, на порядок лучшая общая подготовка летного состава. Асы Люфтваффе приобрели драгоценный боевой опыт в небе Польши, северной Франции и над Ла-Маншем.
Многих же наших «испанцев» на родине ждали лагеря. Естественно, их опыт, равно как и опыт боев с японцами, их критические замечания не только не систематизировались, но даже и не рассматривались. И если некоторых репрессированных общевойсковых командиров с началом военных действий Сталин вернул в войска, то летчикам обратная дорога была заказана[288]. Так, опытный пилот, крупный военачальник Смушкевич[289] был спешно вывезен из Москвы и расстрелян 28 октября 1941 года, когда наша оборона трещала по швам и избытка в опытных организаторах не ощущалось.
К тому же не могла не сказаться и откровенно слабая летная подготовка. В предвоенные месяцы советские строевые летчики имели от одного до пяти часов налета. Причем выполнение фигур высшего пилотажа было строжайше запрещено. Шла борьба за показатели, и «лишние» летные происшествия начальству были ни к чему. Устаревшими оказались и представления о тактике воздушного боя. Если немецкие истребители действовали парами, прикрывая один другого, то наши к началу войны совершали вылет в составе тройки, что значительно ограничивало свободу маневра. Впоследствии перешли к подобной тактике и мы, но сколько же крови и скольких сбитых машин это стоило…
Утвердившаяся номенклатура проявила себя во всей красе. Удивительная вещь, чем сильнее раскручивался маховик репрессий, тем более громоздким становился управленческий аппарат. Многочисленные «промежуточные» звенья в структуре ВВС не только не способствовали улучшению управления, но даже не позволяли наладить эффективное взаимодействие с наземными войсками, а зачастую и соседних авиационных частей друг с другом. В который раз убеждаемся, чистка отнюдь не увеличила обороноспособность армии, напротив, привела к прямо противоположному результату. Те, кто видел существующие недостатки и понимал, к нему все это приведет в бою, предпочитали не высовываться. Впрочем, гораздо больше было таких, которых существующие порядки вполне устраивали, для кого служба превратилась в необременительную сытую кормушку. Любая же инициатива пресекалась апробированным способом, доносы шли и шли…
Если в танкостроении мы занимали лидирующие позиции, и советский танковый парк превосходил бронетанковые силы Вермахта не только количественно, но и качественно[290], то о боевых самолетах этого не скажешь.
Господство в воздухе завоевывают истребители. «И-16», «И-153», тем более «И-15», перестали отвечать требованиям времени задолго до войны. Боевое крещение эти машины приняли в небе Мадрида и поначалу выглядели совсем неплохо. Но ближе к концу гражданской войны появились «мессершмитты», и их преимущество было очевидно. Воздушный флот республиканцев таял на глазах.
