Очередной сход закончился тем, что, послав проклятия гяурам, абхазы, псхувцы и убыхи разошлись по палаткам и шалашам, построенным из камыша. Барак расположился в центре лагеря, по соседству с абхазским князем Решидом Гечем. Рядом бил родник и приносил желанную прохладу, а широкая крона могучего дуба защищала от палящего солнца и дождей. Жизнь лагеря возвратилась в прежнее русло, и снова потянулись дни томительного ожидания.
Наступившая невыносимая жара и начавшиеся ливневые дожди усилили и без того свирепствовавшую в лагере малярию. С каждым новым закатом на краю каштановой рощи рос скорбный ряд могильных холмиков. Смерть в первую очередь забирала самых слабых — стариков и детей. Траурный цвет платков, подобно вороньему крылу, все чаще покрывал головы женщин и скорбным серебром осыпал виски мужчин. В лагере среди крестьян и простых воинов снова начал нарастать глухой ропот. Смерть была наиболее безжалостна к их семьям, и они все чаще подумывали о возвращении домой, но князья продолжали убеждать в том, что единственный для всех выход — это искать спасения в Турции.
Появление на горизонте турецких кораблей положило конец спорам. Впереди плыли два фрегата, за ними, подобно мелким хищникам, тащились четыре утлые фелюги торговцев. Боевые корабли строго держали дистанцию, готовые в любой момент дать отпор русским судам. Об этом красноречиво говорил багрово-бурый оскал распахнутых артиллерийских портов и выстроившиеся на корме и носу шеренги аскеров. Над их головами белоснежными пузырями вздувались паруса, на которых в лучах солнца отливали золотом огромные полумесяцы, лишний раз напоминая о могуществе турецкого султана.
Кайногу Гумба, Гедлач Авидзба, Джамал Бутба и Шмаф Квадзба не мешкая зажгли костры и, когда пламя набрало силу, принялись швырять в него охапки травы. Два столба густого дыма поднялись высоко в небо. Сигнал заметили на кораблях, поменяли курс и метров за сто до берега бросили якоря. На воду одна за другой шлепнулись шлюпки, первой плыла та, над кормой которой полоскал на ветру капитанский штандарт. Вслед за ней, хлюпая плоскими днищами на легкой волне, тащились купеческие фелюги. Они вплотную подплыли к берегу, и под грохот якорных цепей на песок опустились трапы. По ним, потрясая оружием, сбежали аскеры и, угрюмо поглядывая на прихлынувших к морской кромке беженцев, выстроились в цепь.
Наступившее тягостное молчание нарушали то жалобный плач ребенка, то тревожное ржание лошадей. Животные, словно предчувствуя скорое расставание с хозяевами, яростно грызли мундштуки и нетерпеливо били копытами по земле. В задних рядах нарастал глухой ропот, затем послышались гневные выкрики, и аскеры угрожающе забряцали оружием. Остановило готовую вот-вот вспыхнуть стычку появление капитана. Его шлюпка ткнулась носом в песчаную отмель, он легко спрыгнул на берег и, набычившись, уставился на толпу. Тут же словно из-под земли появился Исмаил Дзаган. Его высокая и стройная фигура будто стала меньше и согнулась в спине. Из-за них выглянул мулла и похотливым взглядом зашарил по красавицам горянкам.
Капитан сделал несколько шагов к цепи аскеров и остановился. Властным взглядом прошелся по рядам горцев и задержался на князьях, выделявшихся дорогими черкесками, богато украшенным оружием и величавой осанкой. Гордые сыны гор, подчиняясь его взгляду, шагнули навстречу, но он не сдвинулся с места, будто перед ним находились простые крестьяне. Молча проглотив обиду, Геч и Барак, пытаясь сохранить достоинство, поклонились. В ответ капитан надменно кивнул головой и заговорил низким гортанным голосом.
Дзаган выскочил вперед и, преданно заглядывая ему в глаза, принялся переводить:
— Капитан Сулейман объявляет вам о величайшей милости посланника Аллаха на земле и повелителя половины мира великого султана Абдул-Азиза. С этого часа вы становитесь его счастливыми подданными.
— Э… Передай ему, — и, справившись с нанесенной обидой, Геч выдавил из себя: — Мы благодарны великому султану и…
Сулейман, не дослушав до конца, заявил:
— У нас мало времени! На подходе отряд гяуров.
— Наши воины их задержат, — дружно заверили князья.
— Хорошо! — согласился Сулейман и развернулся к шлюпке.
Барак замялся и внезапно осипшим голосом спросил:
— Господин капитан, мы можем рассчитывать на ваше гостеприимство?
На лице Сулеймана появилась недовольная гримаса, и он холодно обронил:
— У меня нет свободных кают.
— Как?! — в один голос воскликнули князья.
С лица Геча схлынула кровь. Под его бешеным взглядом Дзаган съежился и пролепетал:
— Надо… отблагодарить.
— Что-о?! — больше у князя не нашлось слов.
— Э-э… заплатить.
— И сколько этот пес хочет? — процедил Геч.
Дзаган изменился в лице, но Сулейман, похоже, не понял. Нервно сглотнув, Исмаил склонился к его уху и зачастил на турецком. Князья не находили себе места, их руки яростно теребили рукояти кинжалов. Капитан, не дослушав Дзагана, коротко что-то сказал, тот, пряча глаза, перевел:
— Шесть.
— Шесть?! — прорычал Геч.
— Серебром, за каждого, — промямлил Дзаган.
У Геча больше не нашлось слов, а Барак поигрывая желваками на скулах, с презрением бросил:
— У меня семь пленных, он может взять их себе.
Дзаган снова склонился к уху Сулеймана и перевел. Он снисходительно кивнул головой и поднялся в шлюпку. Аскеры столкнули ее в море, гребцы дружно налегли на весла, и еще не успела она отплыть от берега, как хозяева фелюг, торговцы и аскеры, подобно стервятникам, накинулись на нехитрый скарб махаджиров. Взамен за место в каюте и пищу из судового котла за бесценок отдавалось то, что в каждой семье держали на черный день.
В эти последние минуты на родной земле, они, эти дети суровых гор, более полагавшиеся на верность слову и твердость булата, оказались бессильны перед коварством и властью злата. Шел жестокий и унизительный торг за место на судне, за будущий глоток воды и саму жизнь. Закаленные в боях воины с окаменевшими лицами смотрели в небо и не замечали, как чужие, жадные руки рылись в сундуках, выискивая золото и серебро. Жены, дочери с глухими рыданиями срывали с себя и швыряли под ноги алчным торговцам кольца и браслеты. Между берегом и судами челноками сновали навьюченные узлами турки. На палубах росли горы из сундуков, ковров и прочего скарба горцев.
Другие, и таких было немало, расседлав своих любимцев, не раз спасавших жизнь в бою, прощались с ними, как с близкими друзьями. Безмолвными обелисками они высились над рыдающим и стенающим от горя людским морем. Затем всадники и кони, прильнув друг к другу, печальными вереницами уходили к лесу, и спустя время оттуда доносились звуки выстрелов. Звучали они и на берегу — это седовласые старики расставались со своим оружием. С каким— то немым отчаянием старые воины стреляли из пистолетов и ружей в воздух, а потом бросали в море.
Выстрелы, проклятия и мольба горцев слились в один рвущий душу невыносимый стон. Казалось, что вместе с ними рыдает сама Абхазия. И когда началась посадка, тут и там у трапов и шлюпок начали вспыхивать стычки. Несчастные всеми правдами и неправдами пытались пронести на борт то последнее, что удалось уберечь от алчных торговцев. Аскеры безжалостно вырывали из рук узлы и швыряли в воду, строптивых подгоняли в спину прикладами ружей. Капитан Сулейман спешил покинуть берег, опасаясь скорого появления русского отряда. О нем напоминало облако пыли на западном склоне предгорий, оно на глазах разрасталось до грозовой тучи.
Она стремительно наползала на берег. В подзорную трубу были уже видны несущиеся в лихом галопе всадники. Это эскадрон казаков есаула Найденова разворачивался в атаку. Капитан Сулейман не стал медлить и дал команду артиллеристам открыть огонь. Правый борт фрегата оскалился багрово-алым цветом распахнувшихся портов, и мощный залп сотряс корабль. Прошло несколько мгновений, и склон горы, по которому, распластавшись в лаве, скакали казаки, усеяли черные «тюльпаны». Осколки и камни брызнули под копытами передовой цепи эскадрона.
— Стой, хлопцы! — зычно крикнул Найденов.
Казаки остановились в четырехстах саженях от берега и, нетерпеливо поигрывая шашками, ждали новой команды. Но Найденов медлил и хмуро наблюдал за тем, что творилось у шлюпок и фелюг. Появление эскадрона еще больше усилило суматоху. Брань, плач и пальба слились в одну ужасающую какофонию звуков. Несколько десятков махаджиров, прорвав цепь аскеров, бросились искать спасения в ближайшем перелеске. Те, пальнув им вслед, не решились преследовать и начали спешно грузиться в шлюпки.
Хорунжий Белодед, с трудом удерживая рвущегося с поводьев горячего кабардинца, предложил Найденову:
— Антоныч, пишлы на перехват, пока воны як зайцы по кущам не поховалысь.
