Имея такого соседа, как завоевавшая половину Европы фашистская Германия, наблюдая сосредоточение ударных группировок агрессора у своих границ, насторожиться должен был всякий. И то, что Сталин запретил принимать очевидно назревшие меры, может быть объяснено лишь одним: вождь смертельно боялся Гитлера. Он решил для себя еще весной 40-го, что мы гораздо слабее, что столкновение с Вермахтом один на один будет лично для него, Сталина, губительным.
Он пошел на выдвижение армий Второго эшелона ближе к границе, он позволил Жукову сделать то, что не бросалось немцам в глаза. Но ни о каких оборонительных мерах на границе не могло быть и речи. Занятие частями КОВО Предполья вызвало гнев вождя не случайно. Он, несмотря ни на что, надеялся, что сосредоточение ударных сил Вермахта у его границ — часть сложной игры немцев, направленной на дезинформацию Черчилля[328]. Ему ничего другого не оставалось, ибо в победу над Гитлером Сталин не верил. Во всяком случае, в победу Красной Армии в борьбе один на один[329]. Надо отдать должное Жукову и Тимошенко. Находясь под прессом сталинского авторитета, зная, что даже мысли о возможной войне ему неприятны и вполне могут самым негативным образом отразиться на их судьбе, указанные военачальники смотрели на вещи куда с большей трезвостью. Не только посмели возражать, но требовали позаботиться, наконец, о безопасности страны и кое-чего смогли добиться. К сожалению, немногого.
Сталина их настойчивость раздражала еще и потому, что, по его мнению, все это было бесполезно. Не оттого, что мы опоздали или недостаточно изготовили орудий, самолетов и танков. Просто фашизм был еще относительно молод и, находясь в состоянии непрекращающейся войны, еще не начал разлагаться изнутри. Гитлер и был сильнее потому, что опирался пока еще на почти всю одураченную им нацию. Сталин мог рассчитывать на безусловную поддержку лишь аппарата да опричины и потому не верит, что его армия способна победить! К тому же даже длительная война на истощение таила в себе смертельную угрозу его режиму[330]. Гитлер же до этого добивался разгрома противников в сжатые сроки, блицкриг пока еще удавался.
В этой ситуации вождь выбрал линию поведения, которую достойной не назовешь. Растерявшись, не зная, что предпринять, и боясь предпринять что-либо, он не только ничего не сделал сам, но не дал сделать и другим. Будто страус, товарищ Сталин зарылся головой в песок и вверил себя и страну безжалостной судьбе.
Глава 11
О «людях Жукова» и Втором стратегическом эшелоне
В последнее время появляются отдельные публикации, в которых талант Георгия Константиновича Жукова, более того, его роль в достижении победы над врагом ставятся под сомнение. Собственно, в вину ему вменяется то, что успеха Жуков добивался ценой большой крови, даже имея превосходство над противником. При этом современные авторы едва ли не слово в слово повторяют высказывания все того же В. Суворова. Такие, например, как это:
«Хороший был маршал. Но только во всей человеческой истории более кровавого полководца, чем Жуков, не было. Ни один фашист не загубил зря столько своих солдат…
Мы лепим из Жукова идола, и это мешает нам задать простой вопрос: а почему его не судили?»[331]
Хотелось бы высказать свою точку зрения относительно человека, чья подпись в протоколе о капитуляции Германии — первая. С точки зрения общечеловеческой морали некоторые поступки Жукова, сам стиль его руководства не могут не показаться излишне жестокими. То, что человек, попадая в его подчинение, либо делал головокружительную карьеру, либо прощался с должностью, а то и с жизнью, то, что Жуков требовал расстрела нерасторопных офицеров и расстреливал, то, что наши потери в наступательных, да и оборонительных операциях превосходили потери противника в разы, — все это правда. Но война сама по себе аморальна. Критерии нравственности к ней неприменимы. У войны своя жестокая правда.
И правда эта вот в чем. В 1941 году на главных стратегических направлениях никто из советских военачальников не мог парировать удары Вермахта. Никто, кроме Жукова. Кто знает, не останови его войска немцев в пригородах Ленинграда и под Москвой, как еще сложилась бы война? Считаю, что победа все равно осталась бы за нами. Но знаю немало людей, придерживающихся иной точки зрения — с падением столицы режим попросту развалился бы, а с ним прекратилось и организованное сопротивление немцам.
Да, войска, оборонявшие Подмосковье, несли тяжелые потери, но они не дали немцам окружить и разгромить себя, сохранили тяжелое вооружение и удержали фронт. Думаю, не требует доказательств тот факт, что потери окруженных и уничтоженных немцами в предшествующих операциях частей и соединений РККА на порядок выше. И подобных тяжелейших неудач в одном лишь сорок первом не одна и не две. Вспомним окружение и разгром Западного фронта в конце июня. Окружение 6-й и 12-й армий в районе Умани, 16-й и 20-й армий восточнее Смоленска. Вспомним трагедию Юго-Западного фронта, когда оказались в окружении и погибли 21-я, 5-я, 37-я, 26-я армии и часть сил 40-й и 38-й армий, окружение и разгром части сил воссозданного Западного и Брянского фронтов в октябре.
Если после Сталинграда, после капитуляции одной лишь 6-й своей армии Вермахт так и не сумел закрыть образовавшуюся брешь и вынужден был от предгорий Кавказа и Волги откатиться к Харькову и Ростову, что же говорить о нас. Ведь гибли не дивизии, не армии — фронты[332]. И немцы вырывались на оперативный простор и с ходу продвигались в глубь страны еще на несколько сот километров…
Вспоминаю полковника, начальника военной кафедры, который лично вел занятия, посвященные войне, и вколачивал в нас, что тактика немцев в итоге оказалась шаблонной и несостоятельной. Не спорил и не спорю, немцы действовали шаблонно. Они сосредотачивали на флангах наших группировок мощные подвижные силы, прорывали фронт и охватывали, окружали. Но раз за разом это проходило и приносило успех. Иногда мы не успевали создать заблаговременно глубокоэшелонированную оборону на участках предполагаемого вражеского прорыва. А иногда советские военачальнику, еще не уловившие сути наступательных операций Вермахта, по привычке растягивали войска в тонкую линию равной плотности и с равной степенью обреченности на прорыв ее врагом. Первым противоядие нашел Жуков. Он просто[333], концентрировал боеспособные части там, где немцы готовились нанести свой удар. И когда немецкие танки пытались прорваться, их встречала не тонкая полоска окопов, а плотные массы изготовившейся к бою пехоты, артиллерийские засады и танковые бригады в ближайшем тылу[334]. Враг маневрировал, стараясь нащупать слабое место, но и Жуков умело и своевременно перебрасывал войска. Недостаток транспортной техники с лихвой компенсировался решимостью отстоять столицу. Под Москвой солдаты гибли, но не бежали. То тут, то там немцы вклинивались в нашу оборону, но прорвать ее не могли. Три танковые группы, выдыхаясь, напрягая последние силы, бились о невидимую стену. До этого они с боями прошли тысячи километров. Здесь — не могли преодолеть и десятка. А в тылу советских войск сосредотачивались свежие, обученные и хорошо вооруженные резервы — полнокровные кадровые сибирские дивизии[335].
Конечно, мы воевали пока еще хуже[336], и люди гибли десятками тысяч. Да только ценой своей жизни они перемалывали войну в нашу пользу. Начинали перемалывать…
Ход истории — как мчащийся с головокружительной скоростью стальной шар. Пока скорость велика, никаким усилием не отклонишь его с заданной предшествующим разгоном траектории. Но бывают периоды, когда на долгом пологом участке скорость замедляется. И простым толчком, простым боковым касанием можно задать новое ускорение и… новый путь. В эти периоды роль личности вырастает многократно, вот только оставить свой след в истории не всякому дано. В сорок пятом, даже в сорок четвертом, исход войны, с Жуковым или без него, был очевиден. В сорок первом еще одно большое окружение и сдача Москвы могли иметь не просто катастрофические, но непоправимые уже последствия.
В этой связи хотелось бы высказать следующее. Иногда приходится слышать и такое: вот, французы капитулировали, и их потери в войне на порядок меньше наших. Но, во-первых, для нас капитуляция была равносильна гибели — страны и физическому уничтожению большей части населения. А во-вторых, если бы все сдавались, рассчитывая избежать людских потерь, кто бы тогда противостоял агрессору и что бы тогда стало со всеми нами?
В том, что Жуков часто настаивал на расстреле провинившихся, нерадивых… не сумевших, хорошего мало. Однако не думаю, чтобы войска под его командованием несли большие потери, нежели соединения, вверенные другим нашим военачальникам. Глупо было бы утверждать, что в ужасающе огромных наших военных потерях виноват исключительно Жуков[337]. Повторюсь, всю войну мы подтягивались к немцам в умении воевать. Подтягивались командующие фронтами, подтягивались и комбаты, и рядовые. И тот из командиров, кто был умнее, берег солдат. Хотя, чего скрывать, как-то у нас это было не принято.
