войны – примечательным образом пошли на спад. Обозначенным тенденциям и моделям посвящена настоящая глава.
Государственный суверенитет и попытка запрета на агрессию
Общая реакция на Вторую мировую была вполне предсказуемой: «Это не должно повториться». Однако для того, чтобы это категорически настоятельное желание исполнилось, государствам требовалось выяснить, из-за чего в конечном итоге разгорелся пожар. Основной тезис о первопричинах войны сводился к территориальным претензиям: Гитлер стремился обеспечить Германии жизненное пространство на востоке, Муссолини хотел господствовать в Африке и на Балканах, а блистательная Японская империя – в Восточной и Юго-Восточной Азии. Такие открытия или выводы не были чем-то новым. Непосредственными мотивами войн могли выступать идеология, религия, уязвленное самолюбие, импульсивная агрессия, вооруженное соперничество, национализм, жажда мести, экономические потери (или, наоборот, изобилие) либо страсть к битве. Но, начиная со времен, описанных в первых исторических хрониках, а возможно, и задолго до этого, все побудительные мотивы и страсти, как правило, выражались в стремлении завоевать территории и овладеть ими. Таким образом, отмечает Джон Васкес, территория является «общей основной причиной войны» и «мало какие межгосударственные войны не имеют за собой того или иного территориального спора» [182].
Поэтому может сложиться впечатление, что потенциальным средством от большинства войн (по крайней мере, межгосударственных) является запрет на осуществление государствами территориальной экспансии. Побродив вокруг да около, именно к этому решению пришли в 1945 году архитекторы послевоенного мира. Опираясь на миротворческие усилия, предпринятые после Первой мировой, они объявили международные границы неприкосновенными вне зависимости от того, насколько нелогичными или несправедливыми отдельные из этих границ могли казаться заинтересованным сторонам. Подразумевалось, что народы, населяющие такие территории с четко обозначенными границами, создадут на них правящие режимы, которые, сколь бы неприятными или достойными порицания они ни были, непременно будут приняты в специальный клуб «суверенных» государств, известный как ООН. Попытки изменить международные границы при помощи силы или угрозы ее применения были определены негативным понятием «агрессия» и объявлены строго неприемлемыми.
Удивительно, но в силу различных причин предложенная схема преимущественно работала. Многие международные границы оставались предметом споров, все еще существовали обширные колониальные империи, в рамках которых одни государства владели другими странами или квазистранами, а некоторые крупнейшие государства после Второй мировой быстро включились в глубокое идеологическое и военное противостояние холодной войны, но, несмотря на все эти обстоятельства, запрет на территориальную агрессию оказался поразительно успешным. Начиная с 1945 года произошло немало инцидентов, в ходе которых государства распадались в результате внутренних вооруженных конфликтов (в том числе антиколониальных войн). Однако, вопреки опыту и устойчивым образцам всей запротоколированной истории, за послевоенные десятилетия почти не было случаев изменения международных границ с применением силы. Фактически единственным явным исключением, когда один из членов ООН попытался завоевать другое государство, входящее в эту организацию, было «анахроничное», как охарактеризовал его Майкл Ховард, вторжение Ирака в Кувейт в 1990 году. Этот акт агрессии вызвал почти единодушное осуждение мирового сообщества наций и в 1991 году был отражен с использованием военной силы [183].
С уничтожением агрессивных милитаристских режимов, развязавших самую разрушительную войну в истории, центральное положение на международной арене заняли Соединенные Штаты и Советский Союз. Настороженные союзники в годы войны, две эти большие страны – или, как их быстро окрестили, сверхдержавы – постепенно превратились в соперников и зачастую враждебных друг другу противников. Их противостояние породило ряд кризисов и «суррогатных» войн, но представляется, что они никогда не стояли на пороге непосредственного военного столкновения, причем со временем его вероятность только ослабевала.
Идеология и арсенал борьбы
С одной стороны, Советский Союз был в принципе доволен послевоенным статус-кво: за исключением послевоенного расчленения Германии, размер территории, оказавшейся под контролем Сталина, фактически устроил бы даже его заклятого врага Гитлера, истощенного войной. Но, с другой стороны, СССР инстинктивно сопротивлялся этому порядку.
Согласно идеологии, на которой в 1917 году был основан советский режим, мировая история представляет собой масштабный непрерывный процесс прогрессивной революции. В соответствии с теорией, которую разработали Карл Маркс и Фридрих Энгельс, актуализировал и приспособил к применению на практике Владимир Ленин, модифицировал и довел до совершенства Иосиф Сталин, институционально оформили Никита Хрущев и Леонид Брежнев, коммунистическая революция в России была лишь первым шагом к окончательной победе коммунизма в масштабах всего мира. Предполагалось, что угнетенные трудящиеся классы будут неуклонно, в одной стране за другой поднимать насильственные восстания, уничтожать капиталистов-эксплуататоров и устанавливать собственные новые режимы, идущие в ногу с другими аналогичными странами. В конце концов мир изменится, классовые и национальные конфликты исчезнут, и на планете настанут вечный мир и утопическое блаженство.
Эта теория выглядит враждебной по отношению к тем, кого она именует угнетателями, и она с самого начала внушала вражду. Как отмечает Джон Гэддис, «со времен Русской революции приверженность Москвы идее свержения капитализма во всем мире была главной болевой точкой в ее отношениях с Западом» [184].
Вопрос о том, в какой степени идеология на самом деле определяла советскую политику, давно вызывает большие споры [185]. Вот, впрочем, несколько примеров высказываний, с которыми на протяжении десятилетий неоднократно выступали руководители СССР:
Ленин: Существование Советской республики рядом с империалистическими государствами продолжительное время немыслимо. В конце концов либо одно, либо другое победит. А пока это наступит, ряд самых ужасных столкновений между Советской республикой и буржуазными государствами неизбежен.
Ленин: Как только мы будем достаточно сильны, чтобы побороть мировой капитализм, мы тут же возьмем его за горло.
Сталин: Наша цель – утвердить диктатуру пролетариата в одной стране и использовать ее как базу для свержения империализма по всему миру.
Сталин: Чтобы устранить неизбежность войн, нужно уничтожить империализм.
Хрущев: Политика мирного сосуществования по своему социальному содержанию есть форма напряженной экономической, политической и идеологической борьбы пролетариата с агрессивными силами империализма на мировой арене.
Хрущев: Все социалистические страны и международное рабочее и коммунистическое движение признают своим долгом оказывать всемерную моральную и материальную поддержку народам, борющимся за свое освобождение от империалистического и колониального гнета [186].
Разумеется, есть некая вероятность, что подобные заявления были не более чем шаблонными фразами, чем-то вроде коммунистического символа веры. Однако после того, как такие слова миллионы раз произносились и цитировались в речах, официальных заявлениях, книгах, листовках, научных трактатах и методичках, на знаменах, в публицистических памфлетах, прокламациях и объявлениях, на официальных бланках и рекламных щитах, в учебниках, наклейках на бамперы и футболки, можно заподозрить, что они действительно могли отражать реальные процессы
