чтобы локализовать войну, отозвав из Северной Кореи большинство советских военных советников и советскую технику [194].
Лидеры Запада в большинстве своем также сочли, что Сталин действует как «настоящий коммунист»: по их мнению, Сталин подтверждал самые худшие опасения по поводу того, что это значит. Отправляя войска на помощь Южной Корее, Трумэн заявил, что «нападение на Корею, вне всякого сомнения, ясно показывает, что коммунизм перешел от подрывных действий к завоеванию независимых государств и теперь будет прибегать к вооруженным вторжениям и войнам» [195]. В 1953 году потребовавшая огромных издержек война завершилась прекращением огня, однако граница между двумя Кореями изменилась лишь незначительно.
Корейская война – возможно, самое важное событие в своем роде после Второй мировой – продемонстрировала пределы холодной войны. Запад увидел, что опасность прямой трансграничной военной агрессии со стороны коммунистов очень реальна, в связи с чем военная составляющая политики сдерживания была чрезвычайно расширена. США увеличили свой военный бюджет в четыре раза, что прежде было невообразимо как с экономической, так и с политической точки зрения. Антикоммунистическая Организация Североатлантического договора (НАТО), которая прежде существовала преимущественно на бумаге, обладая большой символической, но малой военной силой, быстро трансформировалась в боеспособные, хорошо оснащенные, управляемые из единого центра многонациональные вооруженные силы. Одновременно Соединенные Штаты распространяли готовность вести антикоммунистические действия по всему миру. Массовое беспокойство, которое вызывали у американцев намерения СССР, отражает динамика опросов общественного мнения, представленная на рис. 2. Если в 1946 году 58 % респондентов изъявляли уверенность в том, что СССР станет «ведущей мировой державой», то к ноябрю 1950 года эта доля выросла до 81 %.
Рисунок 2. Общественное мнение – о холодной войне. Источник: Центр исследований общественного мнения Роупера
Фактическая степень эскалации конфликта в Корее не входила в чьи-либо планы, поэтому после его завершения Восток и Запад решили избегать ограниченных конвенциональных конфликтов. В этом смысле Корейскую войну можно вполне рассматривать как важное стабилизирующее событие, которое выступило наглядным ограничителем для тех методов, которые каждая сторона могла использовать в реализации своей политики: после войны в Корее других «корей» уже не случалось.
Китайские коммунисты, вступившие в Корейскую войну в конце 1950 года, также извлекли из нее урок. Несмотря на масштабный блеф на словах, они также явно не хотели идти на риск прямого военного столкновения с крупными капиталистическими державами, хотя и использовали силу, чтобы захватить сопредельное государство Тибет, и успешно применили вооруженные силы в Индии, организовав в 1962 году стремительное наступление и организованное отступление из спорных пограничных районов.
Кризис, блеф и контроль над войной: Берлин и Куба
Несколько менее безопасными для коммунистов были попытки манипулировать различными антагонизмами или «противоречиями» между государствами капиталистического лагеря, которые ленинская теория долгое время считала естественными и неизбежными условиями капиталистического строя. Эта тактика была знакома Сталину, а Хрущев в 1960 году провозгласил, что она была связана с победой СССР во Второй мировой войне: «Мы сокрушили агрессоров, одновременно используя противоречия между империалистическими государствами». Кроме того, познакомившись с лидерами различных западных государств, Хрущев обнаружил, что они не выступали единым фронтом: говорили на множестве языков (причем в ряде случаев двусмысленно) и время от времени даже противоречили друг другу – вот и доказательство того, что Ленин был совершенно прав. Хрущев намеревался использовать «межимпериалистические противоречия», натравливая западные страны друг на друга [196]. Чтобы реализовать свой план, он блефовал, иной раз доводя напряженность до критического уровня при помощи угроз и демонстрации силы. В значительной степени его чванство и раздражение были направлены на разделенный на две части Берлин и в целом на опасное для СССР перевооружение Западной Германии.
Кризис достиг апогея в 1962 году, когда Хрущев попытался разместить на территории коммунистической Кубы ракеты малой дальности и бомбардировщики. Соединенные Штаты обнаружили ракеты в тот момент, когда они находились в процессе сборки, установили морскую блокаду острова, привели войска в состояние повышенной боевой готовности и намеревались уничтожить ракеты с помощью воздушных бомбардировок или вторжения. В конце концов Хрущев пошел на попятную и приказал убрать ракеты в обмен на гарантии ненападения США на Кубу и неофициальное обещание американцев убрать ракеты из Италии и Турции [197].
В момент Карибского кризиса война казалась неудобно близкой как участникам событий, так и иным странам, пытавшимся разглядеть контуры будущего – аналогичные ситуации возникали и во время берлинских кризисов, хотя для них не была характерна настолько напряженная конфронтация. Однако Хрущев с самого начала видел в происходящем потенциал большой войны и не собирался предпринимать шаги навстречу этому бедствию. Спустя год в одном из выступлений Хрущев ответил на упрек в том, что он боится войны: «Я хотел бы увидеть такого чертова дурака, который на самом деле ее не боится». Та же мысль выражена в грубоватой ремарке, которую позволил себе Хрущев, общаясь с военными моряками вскоре после Карибского кризиса: «Я не царский офицер, который пошел и повесился, пукнув на балу-маскараде. Лучше отступить, чем начинать войну». Американцев также чрезвычайно беспокоила эскалация, хотя, возможно, они выражали свою тревогу в менее эксцентричной манере. Под огромным впечатлением от книги Барбары Такман «Августовские пушки» [198] президент Кеннеди рассуждал о том, что в 1914 году европейцы «словно бы кубарем скатывались в войну, – говорил он, – по глупости или недоразумению, по индивидуальным капризам, ослепленные манией преследования или величия». Кеннеди не собирался становиться главным героем такой же книги о его эпохе, которая получила бы название «Октябрьские ракеты» [199].
Несмотря на ряд рискованных моментов, в особенности в самом начале Карибского кризиса, присутствие горячих голов с обеих сторон и совершенно реальную возможность эскалации, которая привела бы к войне, в арсенале Соединенных Штатов имелся ряд мер воздействия, позволявших не идти на крайности – усиление блокады, бомбардировка ракетных объектов, вторжение на Кубу и ограниченные боевые действия на море. В качестве небольшого шага по эскалации конфликта был запланирован воздушный удар по ракетным объектам на Кубе, но один из ключевых субъектов принятия решений, заместитель государственного секретаря США Джордж Болл утверждал, что «сомневался в реализации этой меры, поскольку президент явно желал избежать необратимых действий». Более того, Кеннеди, по-видимому, был готов рассмотреть возможность официального вывода американских ракет из Турции, если это потребуется для вывода советских ракет с Кубы без дальнейшей эскалации. По воспоминаниям министра обороны Роберта Макнамары, Кеннеди сказал: «Я не собираюсь воевать из-за бесполезных ракет в Турции. Я вообще не хочу войны, в особенности из-за бесполезных ракет в Турции». Стенограммы ряда встреч, состоявшихся
