в разгар Карибского кризиса в Белом доме, похоже, подтверждают, что Кеннеди придерживался именно такой позиции. Об этом же свидетельствует и сделанное двадцать пять лет спустя бывшим госсекретарем Дином Раском признание, что Кеннеди действительно разработал механизмы ракетной сделки, если бы до этого дошло дело [200]. Советы же, со своей стороны, так и не продемонстрировали боеготовности своих ракет.
Некоторые американцы, принимавшие участие в принятии решений в 1962 году, задним числом оценивали вероятность перехода конфликта в стадию обмена ядерными ударами соотношением примерно 1:50 – так или иначе, полагали они, это все равно высокая вероятность, и мало кто с этим поспорит. Но вполне вероятно, что и этот показатель мог быть преувеличен. Аналитики Дэвид Уэлч и Джеймс Блайт, ознакомившись со стенограммами встреч американской стороны, пришли к выводу, что даже если бы Советы выдвинули унизительные для США условия урегулирования конфликта, шансы на то, что Штаты развязали бы войну, «были близки к нулю» [201]. Как указывает Льюард, очень сложно начать войну, если никто не имеет ни малейшего желания воевать.
Без предшествующего кризиса или по меньшей мере возрастания напряженности и угроз исследователи в большинстве своем затрудняются дать объяснение началу больших войн. После 1962 года Соединенные Штаты и Советский Союз в значительной степени отказались от практики выстраивания непосредственных отношений друг с другом посредством кризисов, напряженности и угроз [202], в результате чего в течение нескольких десятилетий поводы для развязывания большой войны уходили в прошлое.
Подрывная работа, подстрекательство и революционная война: Вьетнам
В 1948 году Коммунистическая партия демократической Чехословакии в сговоре с соседним СССР совершила государственный переворот, захватив власть в стране и приведя ее в социалистический лагерь. На Западе опасались, что подобное может произойти и в других государствах Европы, в особенности в Италии и Франции, где коммунизм, казалось, имел значительную поддержку. Однако в Европе привлекательность коммунизма постепенно ослабевала.
Более перспективными для международной экспансии коммунизма могли оказаться не столь развитые части света, где появлялись десятки новых наций, преимущественно на развалинах колониальных империй, которые в послевоенные годы постепенно распадались. В странах третьего мира, как их теперь называли, коммунизм мог делать успехи благодаря знакомству с примерами других государств, получению помощи извне, убеждению, а возможно, как в Чехословакии, и за счет продуманной подрывной деятельности [203]. Лидеры и элиты большинства новых и многих старых государств третьего мира не были коммунистами в классическом смысле этого слова, но представлялись коммунистам приемлемыми фигурами благодаря своим бурным идеям по поводу экономики, политики и общества, которые идеологи коммунизма с легким сердцем могли называть «прогрессивными» [204]. В качестве примеров можно привести успешную антиколониальную войну, которая привела к установлению коммунистического режима в Северном Вьетнаме в 1954 году, и потенциально благоприятствующие коммунизму режимы, установившиеся в Индонезии в 1949 году и в Алжире в 1962 году. В 1959 году к этому лагерю присоединилась и Куба после прихода к власти Фиделя Кастро.
На Западе борьба с подрывной деятельностью, революцией и революционными гражданскими войнами в странах третьего мира рассматривалась как важная задача политики сдерживания, которая оказалась наиболее кровопролитной в Южном Вьетнаме. Казалось, что к 1965 году местных повстанцев, получавших все больше помощи и поддержки от коммунистического Северного Вьетнама, отделял от победы лишь один шаг, а единственной возможностью спасти ситуацию выглядела отправка американских войск. При этом Вьетнам рассматривался как важный полигон для испытания эффективности подобных войн. Как утверждал в то время министр обороны США Роберт Макнамара, конфликт стал «испытанием на прочность способности Америки помогать отдельно взятой стране справиться с коммунистической „освободительной войной“». Лидеры Северного Вьетнама придерживались аналогичной точки зрения. Как утверждал генерал Во Нгуен Зяп, «Южный Вьетнам является моделью национально-освободительного движения нашего времени. Если мы справимся с теми особыми военными мерами, которые американские империалисты испытывают в Южном Вьетнаме, то в будущем им можно будет нанести поражение в любом месте планеты» [205].
Для противостояния коммунистам во Вьетнаме была избрана стратегия войны на истощение. Исходная идея заключалась в том, чтобы направить во Вьетнам большое число американских солдат с целью «перехватить инициативу», перенести войну на территорию противника и в процессе достичь переломного момента, когда, по словам одного из командующих американскими силами, генерала Уильяма Уэстморленда, «враг убедится, что военная победа невозможна, и окажется не готов терпеть дальнейший урон» [206].
Американцам были доступны по меньшей мере три варианта успешной реализации избранной стратегии, каждый из которых имел исторические прецеденты. Во-первых, ослабевшие коммунисты могли попросту «угаснуть», то есть, по словам Макнамары, «предпочесть сократить свои действия в Южном Вьетнаме и попытаться сохранить ресурсы для другого случая». Примерно по такому сценарию ранее разворачивались события в Греции, на Филиппинах и в Малайзии [207]. Второй потенциальный сценарий предполагал сочетание эффективного применения вооруженных сил и дипломатических маневров. Потеряв возможность военной победы, коммунисты могли попытаться заключить сделку наподобие тех, что состоялись в Корее в 1953 году, в Индокитае в 1954 году и в Лаосе в 1961 году. Третья возможность заключалась в том, что Советский Союз, важный союзник и поставщик Северного Вьетнама, мог потерять мотивацию к поддержке своего клиента и, опасаясь экономических издержек и рисков эскалации конфликта, вынудить его занять более компромиссную позицию, как это уже произошло в 1954 году [208].
Лица, принимавшие решения в США, допустили в своих расчетах одну ключевую ошибку: как признал в 1971 году Раск, они «недооценили упорство и решимость северных вьетнамцев». Однако имеющийся опыт подсказывает, что эта недооценка, сколь бы несчастные последствия она ни имела, в то же время была вполне резонной: оказалось, что коммунисты Северного Вьетнама и их союзники на юге были совершенно никудышними ленинцами. Вместо того чтобы добиваться своей цели с осторожностью и избегать потерь, они продолжали посылать на юг, прямиком в мясорубку американской военной машины, десятки тысяч молодых людей. Готовность вьетнамских коммунистов терпеть урон действительно была практически беспрецедентной в истории войн Нового времени. При подсчете уровня боевых потерь в показателях доли довоенного населения для каждой из нескольких сотен стран, которые начиная с 1816 года участвовали в межгосударственных и колониальных войнах, Вьетнам, по-видимому, займет в этом рейтинге первую строчку. Даже если имеющиеся данные о числе погибших сильно преувеличены, уровень боевых потерь с коммунистической стороны был примерно вдвое выше, чем, скажем, у фанатичных и зачастую готовых к самоубийственным подвигам японцев во Вторую мировую войну. Кроме того, немногие из участвовавших в войнах стран, которые понесли сопоставимые с вьетнамскими коммунистами потери, например Германия и СССР во Второй мировой войне,
