«Три дня лилась кровь виновных ратников, и многие из них лишились жизни под ударами палачей! Из уцелевших, оставшихся после наказания ратников, часть отправлена в каторжную работу, часть — на поселение, а другие — на вечную службу в дальнейшие сибирские гарнизоны»[60].
* * *
В конце концов, как мы уже понимаем, Наполеон отказался от мысли попытаться спровоцировать бунт российских крестьян. В речи, произнесенной им перед Сенатом 20 декабря 1812 года, он сказал: «Война, которую я веду, есть война политическая <…> Я хотел избавить Россию от тех зол, которые она сама себе причиняла. Я мог бы вооружить против нее часть ее собственного населения, провозгласив освобождение крестьян <…> Много деревень меня об этом просило. Но когда я узнал грубость нравов этого многочисленного класса русского народа, я отказался от этой меры, которая предала бы смерти, разграблению и самым страшным мукам много семейств».
И без его усилий после вторжения Наполеона настроение крестьянства было далеко не в пользу защиты Отечества. И лишь потом, убедившись, что французы тоже грабят, а воли не дают, крестьяне уходили в лес. «Таковых позже назовут партизанами. Хотя эти партизаны (а правильней — разбойники) с большим удовольствием убивали не французов, а своих господ и управляющих»[61].
И это предположение совсем не выглядит голословным. Например, Д. М. Волконский в своем дневнике от 10 сентября 1812 года дал нам следующее свидетельство:
«Я поехал один в дрожках <.. > Заехал на дороге в кабак узнать, тут ли дядя, нашел пьяного унтер-офицера, который доказал своей мне грубостью, сколь народ готов уже к волнениям».
Или вот такой факт: помещики со всех сторон стали обращаться к витебскому губернатору генералу Шарпантье с просьбой прислать охрану для их защиты от крестьян, которые грабили помещичьи дома и дурно обходились с самими помещиками.
Следует отметить, что император Александр задолго до войны «принял меры предосторожности против своего народа: видя, что война с французами неизбежна, и опасаясь волнений, он распорядился для их подавления заранее разместить в каждой губернии карательные отряды „по полубатальону в 300 человек“.»
И в самом деле, крестьянские волнения полыхали в 1812 году повсюду.
«Крестьяне помогали неприятелю отыскивать фураж и скрытое имущество, а то так даже и пускались на открытый грабеж господских домов. Тут и там крестьяне отказывались давать лошадей под господ»[62].
Возмущения крестьян против помещиков и поджоги их имений имели место в Минской губернии. Там крестьяне, бежав в леса, составили несколько отрядов для нападений на хлебные амбары и имения местных помещиков. Французский губернатор города Борисова, отвечая на просьбы этих помещиков, уже в конце июля вынужден был выслать в Есьмонскую волость карательный отряд.
Крестьянские волнения происходили и в Витебской губернии, где большой ропот вызвал рекрутский набор. Впрочем, о нем один чиновник высказался так: «Кажется, оный происходит более от самих помещиков, как будто для того, чтобы возбудить в крестьянах более ненависти».
В июле 1812 года имело место волнение на границе Смоленской и Витебской губерний.
В Тверской губернии в Едимоново — имении барона Корфа — крестьяне, после взятия Москвы, поговаривали: «Придет Бонапарт, нам волю даст, и мы господ знать не хотим».
Даже в Московской губернии имели место волнения крестьян. Например, в одном имении в окрестностях Можайска крестьяне убили управляющего-шотландца, разграбили, сожгли дом помещика и разбежались по лесам и соседним деревням. А в имении графа М. А. Дмитриева-Мамонова два крестьянина убеждали товарищей, что они не принадлежат уже графу, так как Бонапарт в Москве, и теперь он их государь.
В Архангельском, в имении князя Н. Б. Юсупова, где владелец собрал прекрасную коллекцию произведений искусства, крестьяне усыпали сады обломками статуй из каррарского мрамора работы знаменитых итальянских скульпторов. Спокойствие было восстановлено лишь отрядом конной полиции.
Граф Ф. В. Ростопчин в сентябре 1812 года доносил Александру I, что многие крестьяне Московской губернии утверждают, что они либо свободны, либо подданные Наполеона.
Кроме описанных волнений, в 1812 году были отмечены случаи неповиновения властям в Костромской, Калужской, Орловской, Нижегородской, Казанской, Саратовской и других губерниях.
Согласно свидетельству Поля Дюкре де Пассенанса, француза, жившего в то время в России, «до прихода французов в Москву и после их ухода из этого города крестьяне сожгли множество помещичьих домов и произвели весьма большие беспорядки с целью добыть себе свободу».
Конечно же были восстания и на оккупированных территориях. Более того, эти территории были буквально охвачены «антикрепостническим пожаром», а крестьяне там бунтовали против своих помещиков практически повсеместно.
* * *
Итак, война с Наполеоном, как лакмусовая бумажка, наглядно продемонстрировала истинное отношение большинства крестьян к своим хозяевам и что в принципе любой завоеватель может быть расценен рабом как освободитель.
Что же касается помещиков и дворян-душевладельцев, то они встретили вторжение Наполеона с разными чувствами. Вооружения своих крестьян они боялись, а сами воевать не особенно стремились. Про купцов и говорить не приходится: в 1812 году «вдруг» произошел резкий рост цен на все товары. Для этих людей всегда главное было — заработать. И особенно сильно спекулировали на вооружении. Например, до воззвания Александра I о созыве ополчения сабля в Москве стоила 6 рублей и дешевле, а после воззвания и учреждения ополчений — 30 и 40 рублей, ружье тульского производства до воззвания царя стоило от 11 до 15 рублей, а после — 80 рублей, пистолеты повысились в цене в пять-шесть раз. Купцы видели, что голыми руками отразить неприятеля нельзя, и бессовестно воспользовались этим случаем для своего обогащения.
Что касается дворянства, то оно, конечно, было настроено патриотически, но его патриотизм «увязал в корысти».
Например, московские дворяне «сгоряча» пообещали царю пожертвовать 3 млн рублей, но потом выяснилось, что 500 тысяч из них собрать «в скорости не можно», и часть денег вносилась силком еще в 1814 году.
Иные из горе-патриотов позволяли себе говорить: «У меня всего на все тридцать тысяч долгу: приношу их в жертву на алтарь Отечества».
Да что там какие-то «иные», если даже царский брат Константин Павлович в 1812 году представил для армии 126 лошадей, потребовав за каждую 225 рублей. Экономический комитет ополчения засомневался, посчитав, что лошади такого качества таких денег не стоят, но император Александр отдал приказ, и Константин Павлович «получил 28 350 рублей сполна». Затем, правда, 45 лошадей были «застрелены немедленно, чтобы не заразить других, 55 негодных велено было продать за что бы то ни было», и лишь 26 лошадей были причислены в Екатеринославский полк.
В связи с этим просто смешными кажутся заявления вроде того, что «общенациональный подъем народных масс, выступивших на защиту Отечества, стал главной причиной победы России в войне 1812 года».
Глава двенадцатая
Скандалы и интриги Тарутинского лагеря
А тем временем русская армия сразу после сдачи Москвы отошла на юго-запад, в сторону деревни Тарутино, где был разбит большой лагерь. И там, как отмечает историк В. М. Безотосный, «вновь разыгрались генеральские страсти».
Виной всему стал М. И. Кутузов и некоторые генералы из его окружения, которые продолжали активно действовать, правда, не на поле брани. Основным местом «действия» стали армейские штабы, где бушевали нешуточные страсти, разыгрывались различные закулисные комбинации, а причина таилась в оскорбленном честолюбии и непомерных амбициях генералов.
По этому поводу генерал Н. Н. Раевский в одном из своих писем от 7 (19) октября 1812 года сделал совершенно потрясающее признание:
«Я в главную квартиру почти не езжу, она всегда отдалена. А более для того, что там интриги партий, зависть, злоба, а еще более во всей армии эгоизм, несмотря на обстоятельства России, о коей никто не заботится».
Прежде всего, высший генералитет и штабная молодежь «за глаза» критиковали нового главнокомандующего. И, надо сказать, было за что. Здесь были конечно же личные служебные обиды, но еще генералы ставили Кутузову в вину чисто профессиональные упущения: проигрыш Бородинского сражения, оставление Москвы без боя, разлад армейской системы управления, пассивность и бездеятельность в ведении военных действий.
Но и это еще не все. В донесениях, поступавших из Тарутино в Санкт-Петербург, фигурировало и обвинение, что «главнокомандующий спит по 18 часов в сутки».
