О положении в лагере член НСЗРиС В. Брандт сообщал Виктору Савинкову в Прагу в начале 1922 г. следующее: «Настроение среди членов союза бодрое», несмотря на холод, ухудшение питания и недостаток воды в лагере: «Колодцы портятся один за другим… чтобы получить воду, нужно долго стоять в очереди и скандалить». Брандт отметил в целом «усугубление плохого отношения отдела дозорчего[812], хотя и состоящего из русских, но отягощающего общий режим»[813].
В феврале 1922 г. из лагеря Тухола агент второго отдела штаба военного министерства и инспектор НСЗРиС, И. Т. Фомичев, сообщал руководителю союза Е. С. Шевченко и В. Савинкову в Прагу: «Материальное положение интернированных находится в очень печальном положении». Пособия интернированные не получали с июля 1921 г., лишь в октябре того же года, как подарок от генерала Врангеля, им было выдано 650 польских марок». Питание в лагере Фомичев оценивал «как более чем неудовлетворительное»: «Жидкий, без всяких жиров суп лишь один раз в сутки; выдают один фунт хлеба, немного сахару и мармеладу, последний выдается неаккуратно», кипятка для чая не давали[814].
Не требуют особых комментариев следующие слова Фомичева: «Бараки из волнистого железа слишком холодны, а землянки сыры и душны, температура опускается до 5º ниже нуля… отпускаемых на 10 дней дров едва хватает дня на 4». Позже, в апрельском отчете, он более подробно описал все ужасы зимы 1922 г. в лагере Тухола: «Офицерские бараки (железные) промерзали зимой насквозь, покрывались изнутри инеем; солдатские землянки представляли из себя сырые закоптелые погреба, с потолка коих целые сутки капало». Продовольственный вопрос, «сравнительно сносно» стоявший до февраля 1922 г. «ввиду уменьшения пайка в польской армии», был уменьшен и для интернированных добровольцев[815]. Освещения в помещениях не было. С января 1922 г. топлива для отопления бараков не отпускали[816].
Многие из интернированных добровольцев в лагере Тухола, по наблюдениям Фомичева, занялись «спекуляцией обмундирования и белья», вследствие чего «интернированные совершенно раздеты». Мастерские в лагере могли дать заработок всего нескольким десяткам человек. Правовое положение интернированных было «в очень печальном состоянии», поскольку кроме польских властей в лагере имелось достаточно «власть имущих командиров, очень мало проявляющих заботы о нуждах интернированных». Особенно издевался над интернированными солдатами командир отдельного сводного батальона 1-й стрелковой дивизии 3РА подполковник Березовский, который у солдат и отчасти офицеров вызвал «глубокую ненависть» и получил прозвище Коммунист. Были случаи грубого обращения и со стороны польских солдат[817].
В другом крупном лагере – Стржалково ситуация была не лучше. В январе 1922 г. из 6863 человек, сидевших в этом лагере, как сообщалось в президиум НСЗРиС, 50 % были «буквально раздеты», половина контингента интернированных не имела ни одеял, ни сенников и «валялась на голых нарах в неотапливаемых сырых бараках – землянках». К 1 февраля положение интернированных, как и в лагере Тухола, ухудшилось: «Настроение у всех подавленное, в связи с невозможными условиями жизни». Питание, «вследствие хищений на кухне», было минимальным, паек прогрессивно уменьшался… отопление бараков отсутствовало»[818].
В феврале из Стржалковского лагеря сообщали в НСЗРиС, что «группа записавшихся ехать в Совдепию» составила 1600 человек. Такой размах репатриации из числа интернированных информатор объяснял просто: «Большевики устроили у себя вкусные обеды, поэтому каждый новичок, попавший к ним в первый отдел, делается сторонником коммунистического строя». «У коммунистов, – продолжал информатор, – организованы: театр (один спектакль в неделю), школа начального обучения и обучение языку эсперанто. Издается журнал “Новый путь”»[819].
К 1 февраля 1922 г. число заключенных в лагере Стржалково несколько сократилось. Кроме 500 коммунистов, 400 репатриантов и 804 человек, остающихся в Польше, в лагере находилось 370 интернированных «балаховцев» (из них 20 офицеров), 4500 интернированных украинцев (из них 3 тысячи – солдаты)[820].
В рабочих артелях на январь 1922 г. отдел труда РОКК зарегистрировал свыше 3 тысяч человек, из которых 50 % нуждались в обуви и одежде. Инспектор трудовых артелей РОКК генерал Новиков накануне 1922 г. провел осмотр 14 артелей общей численностью 600 человек, расположенных в районе Барановичи – Новоргудок – Брест-Литовский. «Людей, имеющих в порядке одежду и обувь, – писал он в отчете, – сравнительно мало». Поскольку осмотренные Новиковым артели состояли из чинов бывшей армии генерала Булак-Балаховича и отрядов полковника Духопельникова и есаула Яковлева, не входивших ранее в состав 3РА, то они не получили одежду и обувь, которые прислал осенью 1921 г. Врангель[821].
Жуткая картина открылась генералу Новикову, когда тот приехал без предупреждения в артель калмыков. Оказалось, что большая часть людей работала, вообще не имея верхней одежды; «некоторые имели очень рваную обувь, некоторые не имели ее совсем». Основная масса калмыков-рабочих «имела ноги, обернутые тряпками и это при довольно большом снеге, насыщенном водой от шедшего третий день дождя». Чтобы согреться, большую часть рабочих часов разутые и полураздетые люди проводили у костров; это уменьшало их заработок настолько, что в некоторых случаях не давало возможности выработать норму, достаточную для оплаты продовольственного пайка[822].
Регулярную информацию о положении людей в рабочих артелях давала газета «За свободу». В одном из номеров в марте 1922 г. о состоянии брошенных своими командирами людей читаем: «Грязное, рваное рубище, похожее на «балаховские» шинели, едва прикрывает исхудалое, посиневшее от холода тело; на ногах какие-то опорки, тряпки, обмотанные проволокой и веревками. Лица изможденные, землистого цвета, как у трупов, что по неделе лежат в мертвецкой, и только лихорадочно горящие глаза да трясущиеся губы говорят, что это лица живых еще людей»[823].
Как из лагерей, так и из артелей интернированные совершали побеги. На 1 марта 1922 г., по данным польского отделения Земгора, в Польше насчитывалось 54 крупных рабочих артели, разбросанных по стране, общей численностью 2638 человек. «Мелкие» артели (численностью не более 10 человек) учету не подлежали; их, по наблюдениям Земгора, было «без числа»[824].
С июня 1922 г. Земгор начал совместную работу с Попечительным об эмигрантах комитетом, иногда входил в контакт с РУД по вопросам, требующим совместного решения. Так, например, поставлять медикаменты в лагерный лазарет Стржалково обязался представитель советского РОКК при посредничестве РУД. П. Э. Бутенко не разделял российских беженцев в Польше по политическому признаку, поэтому опека Земгора распространялась на всех, содержавшихся в лагерях: репатриантов, интернированных антисоветских формирований, пожелавших остаться в Польше, и собственно беженцев.
Начиная с февраля 1922 г. с разрешения МВД Польши Бутенко вновь приступил к осмотру всех лагерей интернированных и предпринял меры к организации там мастерских, кооперативов, библиотек и пр. Он работал в тесном контакте с лагерными комитетами, находил богатых меценатов как внутри Польши, так и в Европе. Ему же присылали отчеты о работе и численности рабочих артелей и других структур. В лагере интернированных Тухола Земгор оказывал культурно-просветительную помощь (содержал школы для детей (42 учащихся) и 6-й класс среднего учебного заведения по программе школы Российской империи, в котором было 6 учащихся). На средства комитета в лагере была создана и содержалась большая библиотека с читальней.
Сложное положение в лагерях и наличие контингента, который стал объектом пристального внимания Врангеля и русских монархических кругов в Берлине, тесно сотрудничавших с германской разведкой, стало большой головной болью для польского военного руководства. В конце февраля – начале марта 1922 г. по инициативе второго отдела штаба военного министерства и от имени есаула Яковлева польские военные приступили к подготовке «съезда делегатов» интернированных в лагерях и в рабочих артелях, разбросанных по Польше. Предполагалось, что результатом работы съезда будет создание самостоятельной специальной организации по подысканию работ в форме «аполитичного профессионального учреждения», не зависящей от эмигрантских русских организаций.
С идеей созыва съезда делегатов есаул Яковлев явился в лагерь Тухола, где офицеры, интернированные в лагере, зная прошлое есаула Яковлева[825], отказали ему в доверии. Яковлеву пришлось ни с чем вернуться в Варшаву. Вслед за этим из польского Генерального штаба на имя начальника лагеря пришла «бумага», докладывал бывший сотрудник РПК есаул П. Жилин в НСЗРиС, «в которой почти в категоричной форме было предписано выслать в Варшаву на съезд… одного человека от дивизии “Смерти”, двух – от первой стрелковой и поименно – трех человек от казаков»[826].
