Документы Архива внешней политики РФ свидетельствуют, что РУД и полномочное представительство РСФСР в Варшаве следовали букве Соглашения о репатриации и отстаивали интересы всех российских граждан без разделения их на категории и по политическому принципу. В ноте от 5 января 1922 г. полномочное представительство выразило «категорический протест против невероятных условий содержания, против издевательств и жестокостей, применяемых к российским гражданам»[843].
13 февраля 1922 г. советское полномочное представительство в Польше от имени советского правительства вынуждено было направить в МИД Польши ноту с просьбой принять меры по облегчению репатриации «бывших солдат армий, сражавшихся против России и ныне находящихся интернированными в лагерях Польши», если они добровольно выразят на это согласие. В ноте было подчеркнуто также, что, вопреки статье V Рижского мирного договора, в лагерях имеют место «военные формации, сохранившие свою военную организацию и находящиеся под руководством и влиянием враждебных России организаций»[844].
17 февраля ноту в МИД Польши направило полномочное представительство УССР. Оно обратило внимание на присутствие в лагерях в Польше интернированных бывшей армии УНР «как отдельной группы войск», с сохранением воинского деления, назначений и прочего. Полномочный представитель УССР в Варшаве поставил вопрос о передаче лагерей Калиш, Щепёрно и Стржалково в ведение РУД[845].
Необходимо отметить, что министр иностранных дел Польши К. Скирмунт[846] отдавал себе отчет в том, что упорство «военной партии» во главе с Ю. Пислудским в желании продолжить антисоветскую политику негативно сказывается на развитии советско-польских отношений, особенно торговых. Во время беседы с советским полномочным представителем Л. М. Караханом он обещал «оказать полное содействие» в решении поставленной им проблемы, связанной с фактическим срывом работы по репатриации[847].
Но на местах имело место другое видение проблемы, уже в марте 1922 г. в НКИД и Центрэвак советский полномочный представитель был вынужден направить справку о ряде нарушений Соглашения о репатриации польской стороной. Начальник эвакуационного отдела Центрэвака А. Ястребов сообщал в НКИД: «За последнее время крайне усилились аресты российско-украинских граждан, направляемых в Польделегацию на предмет зарегистрирования». «Обращение с арестуемыми, – подчеркивал Ястребов, – тоже чрезвычайно грубо: репатрианты подвергаются при этом побоям и угрозам расстрела»[848]. Только в феврале 1922 г. РУД отметила 47 таких случаев.
Насилия над репатриантами практиковались и в период их транспортировки. 3 марта 1922 г. НКИД сообщал в полномочное представительство в Польше: «О движении Стржалковского эшелона получены сведения, окончательно подрывающие всякое доверие обещаниям поляков». Оказалось, что вопреки утверждениям польской стороны, из лагеря не были высланы все гражданские пленные, число которых составило 126 человек. Кроме этого, из состава контингента военнопленных, вышедшего из Стржалкова 9 февраля 1922 г. (446 человек) исчезли 28 пленных. Из них 10 военнопленных были «насильственно сняты в Барановичах, в том числе – староста эшелона». По «непроверенным сведениям», еще 10 человек остались в Польше добровольно. Судьба 8 человек так и осталась невыясненной. Во время следования эшелона к границе, которую он пересек только 24 февраля 1922 г., «пленные подвергались издевательствам и избиениям». «Насилие над людьми, – возмущенно добавлял начальник отдела Запада МИД Якубович, – бывшими в течение долгого времени жертвой неслыханного произвола, нельзя иначе характеризовать, как дьявольскую жестокость»[849].
Украинские делегаты РУД также отмечали факты принудительного задержания интернированных в лагерях. «Почти каждый из лиц командного состава бывшей армии УНР неминуемо попадает в тюрьму, как только выразит желание вернуться из лагерей интернированных на родину», – сообщал председатель РУД председателю польской делегации. Неоднократно РУД обращала его внимание на «избиения и изоляцию в карцере, применяющиеся в лагерях»[850] к тем, кто стремился на родину.
РУД отметила также, что поляки практиковали аресты тех солдат, кто уходил с работ вне лагерей и приходил в РУД, поскольку письменные сношения с советскими представителями в Польше были невозможны. «Записавшихся на выезд помещают в бараках с протекавшими крышами, окруженных несколькими рядами колючей проволоки, без дров и воды, отняли одеяла и матрасы», – сообщали из РУД в НКИД. Солдат, привезенных из лагерей в Калише и Стржалкове, умышленно поместили в барак с больными сыпным тифом, предварительно избили. Тех солдат, кто успел увидеться с представителями РУД, «белогвардейские головорезы» избивали до крови[851].
О настроениях интернированных, сидевших в лагерях в этот период, дают представление отчеты агентов литературно-агитационной комиссии, направляемые В. Савинкову в Прагу через председателя НСЗРиС Шевченко. Фомичев сообщал из Тухолы, что «правовое положение интернированных в очень печальном состоянии», поскольку кроме польских властей они «имеют над собой целый ряд власть имущих командиров», «очень мало проявляющих заботу о нуждах интернированных». «Были случаи грубого обращения со стороны польских солдат», – сообщал Фомичев[852].
Интернированные, по наблюдениям Фомичева, находились в подавленном настроении, поскольку «у рядовых коммунистов, после отправки в Совдепию красных балаховцев и перешедших к большевикам украинцев, вспыхнуло явное озлобление на то, что… их не отправляют в Россию»[853]. Другой член НСЗРиС также сообщал Шевченко из лагеря в Тухоле, что «тяжелое положение» интернированных усугубляется «плохим отношением Отдела Дозорчего[854], хотя и состоящего из русских, но отягчающего общий режим»[855].
20 марта 1922 г. представители Центрэвака во главе с Аболтиным, члены РУД и польской делегации по репатриации посетили лагерь Стржалково. «Делегаты занимались главным образом визированием анкет интернированных, выразивших желание уехать в Совдепию», – докладывал информатор во второй отдел польского штаба и в РЭК. Делегаты огласили амнистию «балаховцам» и интернированным УНР, «анкеты и декларации раздавались самими делегатами всем желающим». Было обещано выдать обмундирование репатриантам на пункте обмена в Барановичах[856].
Все репатрианты из числа интернированных солдат бывшей НДА («красные балаховцы») получили от делегатов РУД по 500 польских марок, гражданские интернированные – по 1000 марок, в связи с тем, что отправка последних задерживалась на неопределенное время. «Совдепщики даже хотели выдать последним по 3000 марок каждому, – доносил информатор, – но представители польской репатриационной комиссии категорически запротестовали против этого намерения». По 500 марок получили также все записавшиеся выехать в Россию из других лагерей[857].
Во время визита в Стржалково делегация РУД выяснила, что «польская администрация содействовала петлюровцам, назначенным смотрителями за остальным контингентом в лагере, в терроре интернированных, запугивая желавших вернуться в Россию». Был выявлен факт сокрытия польской администрацией заявлений 400 интернированных «красных балаховцев» о возвращении в Россию[858]. В тот же день обе делегации смешанной комиссии по репатриации подписали соглашение об индивидуальном опросе интернированных по поводу репатриации. Однако польская сторона запретила русским солдатам при опросе использовать родной язык и допустила к этой процедуре их командиров с тем, чтобы те могли повлиять на принимаемое решение. Только после подписания соглашения польская администрация лагерей согласилась вывесить в лагерях объявления об амнистии, о которой интернированные узнавали окольными путями. Из объявления, сообщали члены РУД в НКИД, следовало, что антисоветские формирования «будут сохранены и русским солдатам будет чем заняться в Польше»[859].
В лагерях расширялся процесс самовольного перехода интернированных в категорию военнопленных, о чем свидетельствует то, что на начало марта 1922 г. уполномоченный Центрэвака в Польше Аболтин насчитал в польских лагерях 40 тысяч советских граждан (интернированных антисоветских формирований, включая украинские отряды, и военнопленных красноармейцев). По данным Аболтина, в этот период времени в лагере Калиш находилось 4350 человек, в Щепёрно – 1500 человек, в Стржалково – до 5 тысяч человек, в Тухоле – около 4 тысяч человек. Второстепенные лагеря (Остров-Ломжинский, Здунская Воля, Пикулицы и Торунь) к этому моменту были ликвидированы.
По данным Центрэвака, рабочие отряды различной численности находились в Торуне, Радоме, Брест-Литовске, в Августовских лесах, Беловежской Пуще, Ченстохове, Острове-Ломжинском, Комарове и нескольких городах Познанского и Поморского военных округов. Много интернированных под видом рабочих артелей находилось и возле восточной границы Польши. Общая численность интернированных и военнопленных в рабочих отрядах составила, по его данным, 20 тысяч человек[860].
