Художник Билл Молдин поместил в «Сент-Луис постдиспетч» карикатуру, получившую Пулицеровскую премию. На ней Пастернак в виде оборванного лагерника в кандалах и цепях пилит дрова в снегу со своим сокамерником. Подпись гласила: «Я получил Нобелевскую премию по литературе. А ты в чем провинился?»
Французская «Диманш» назвала литературный кризис «интеллектуальным Будапештом»[652] для Хрущева.
Шведы ответили по-своему. 27 октября в Стокгольме объявили о присуждении Ленинской премии мира поэту Артуру Лундквисту. Три члена Шведской академии[653], в том числе Эстерлинг, которые должны были присутствовать, бойкотировали церемонию. Струнный квартет, приглашенный выступить, отказался играть, а флорист в знак протеста прислал увядшие цветы.
Изумление от того, как обходятся с Пастернаком, лишь усилилось после того, как Нобелевскую премию по физике присудили трем советским ученым. Награду в Москве отмечали как общенациональное достижение; на встречу с лауреатами в Российскую академию наук пригласили иностранных корреспондентов[654]. Лауреаты рассказывали не только об исследованиях атомных частиц, но и о своих увлечениях и личной жизни. Советская пресса вынуждена была прибегать к логическим искажениям, чтобы объяснить противоречия в освещении разных Нобелевских премий, часто на одних и тех же полосах. «Правда» объясняла: в то время как научная награда иллюстрирует «признание Шведской академией[655] наук основных достоинств русских и советских ученых… присуждение премии по литературе вызвано чисто политическими мотивами». Буржуазные ученые «способны к объективности», заключал автор статьи, но оценка литературных трудов «находится всецело под влиянием идеологии правящего класса».
Когда началось публичное шельмование Пастернака, Фельтринелли находился в Гамбурге[656]; он немедленно воспользовался своими связями в издательском мире и привлек писателей к защите Пастернака. По мере развития событий отклики присылали писательские объединения из всех уголков мира, от Мексики до Индии. Группа известных писателей, в том числе Т. С. Элиот, Стивен Спендер, Сомерсет Моэм, Э. М. Форстер, Грэм Грин, Дж. Б. Пристли, Ребекка Уэст, Бертран Рассел и Олдос Хаксли, послали в Союз писателей СССР телеграмму протеста. «Нас очень беспокоит положение[657] одного из величайших поэтов и писателей мира Бориса Пастернака. Мы считаем его роман «Доктор Живаго» трогательным личным признанием, а не политическим документом. Во имя великой русской литературы призываем вас не позорить ее, делая своей жертвой писателя, почитаемого во всем цивилизованном мире». ПЕН-клуб, международная неправительственная организация, объединяющая профессиональных писателей, поэтов и журналистов, была «очень огорчена слухами, имеющими отношение к Пастернаку», и требовала защитить поэта, создав ему условия для творческой свободы. «Писатели всего мира считают его своим братом».
По радио «Освобождение» зачитывали письма в его поддержку — в том числе от Эптона Синклера, Исаака Башевиса Зингера, Уильяма Карлоса Уильямса, Льюиса Мамфорда, Перл Бак и Гора Видала. Хемингуэй обещал, если Пастернака вышлют, подарить ему дом. «Я хочу создать для него условия[658], необходимые для продолжения его творчества, — писал Хемингуэй. — Я понимаю душевную разорванность, в которой сейчас должен находиться Борис. Я знаю, насколько глубоко он врос всем своим сердцем в Россию. Для такого гения, как Пастернак, разрыв с родиной был бы трагедией. Но если он приедет к нам — мы его не разочаруем. Я сделаю все, что в моих скромных силах, чтобы сохранить миру этот творческий гений. Я каждый день думаю о Пастернаке».
Кампания вызвала резкий рост продаж «Доктора Живаго» в Европе и в Соединенных Штатах, где роман вышел в сентябре. «Доктор Живаго» оказался в верхней строчке списка бестселлеров «Нью-Йорк таймс», потеснив «Лолиту». За первые шесть недель после выхода книги в США было продано 70 тысяч экземпляров. «Это фантастика[659], — писал издатель Курт Вольф. — Ссора из-за Нобелевской премии увеличила продажи и без того успешной книги до небывалых высот… Вы вышли за пределы[660] истории литературы и вошли в историю человечества, — писал Вольф в заключительной части письма к Пастернаку в конце года. — Ваше имя знают во всем мире».
Госсекретарь США Джон Фостер Даллес говорил репортерам, что отказ Пастернака от Нобелевской премии вызван давлением на писателя со стороны советских властей. «Коммунизм как система[661], — сказал он, — требует конформизма не только на деле, но и в мыслях. Все, что хотя бы немного выбивается из общего строя, они стараются заклеймить».
Американское посольство в Москве предостерегало Госдепартамент от официального участия в истории с Пастернаком, и представители высших кругов в Вашингтоне говорили сравнительно мало; там радовались, что Москва своими действиями загнала себя в угол. На встрече с руководящими сотрудниками Даллесу сказали, что «отношение коммунистов к Пастернаку[662] — одна из их серьезнейших ошибок. По уровню бессмыслицы оно находится на одном уровне со зверствами в Венгрии». Даллес поручил подчиненным исследовать возможность тайного спонсирования издания романа на Дальнем и Ближнем Востоке; видимо, он знал, что его брат, директор ЦРУ, курировал выпуск книги на русском языке. Сотрудникам Госдепартамента велели скоординировать усилия по публикации с «соседями», как на оперативном жаргоне называлось ЦРУ.
Даллес сказал руководителям отделов, что у него еще не было возможности прочесть книгу, но «ему, наверное, придется это сделать». Он спросил, вредит ли книга делу коммунизма. Эббот Уошберн, заместитель директора ЮСИА, ответил: «Из-за того что речь в книге идет о подавлении личности под пятой коммунистической системы, и из-за запрета самой книги ясно, что коммунистическое руководство считает ее вредной». Другие возражали, что «Доктора Живаго» нельзя назвать в полной мере антикоммунистической книгой, «но отношение к автору стало для нас настоящей находкой».
Сначала в ЦРУ тоже считали, что переигрывать не следует. Аллен Даллес говорил, что подведомственные средства массовой информации, в том числе радио «Освобождение», должны «максимально подробно»[663] освещать историю с Нобелевской премией «без каких-либо пропагандистских комментариев». Кроме того, Даллес призывал сотрудников ЦРУ пользоваться любой возможностью для того, чтобы советские граждане прочли роман.
Некоторым подчиненным Даллеса положение Пастернака лишний раз напоминало о неспособности Запада влиять на события в Советском Союзе и Восточной Европе. «Возмущенные отклики[664] не могут скрыть от сознания свободного мира чувства его бессилия в деле дальнейшей либерализации внутри блока, — утверждалось в служебной записке, адресованной Даллесу. — Любые дальнейшие попытки с нашей стороны изобразить личные испытания Пастернака триумфом свободы лишь, как в случае с Венгрией, усилят трагическую иронию, которая наполняет их».
Даллеса слова подчиненных не убедили. Через несколько дней, на встрече в Управлении оперативного контроля Совета национальной безопасности прошла «серьезная дискуссия[665] о действиях, предпринятых США, и о возможных мерах» в связи с делом «Живаго». Раньше ряд сотрудников рекомендовал Даллесу воспользоваться подведомственными ЦРУ активами, чтобы «вдохновить» антисоветскую прессу[666] и поощрить «левацкую прессу и писателей» на Западе выразить свое возмущение.
Замешательство Запада не удивило Москву. Гораздо больше Советский Союз тревожили заявления «буржуазных писателей» и представителей высших эшелонов власти, таких как Джон Фостер Даллес, которые вредили репутации страны среди друзей и союзников, в том числе там, где СССР ожидал встретить сочувствие.
В Ливане «дело Живаго» освещалось на первых полосах газет, и ЦРУ одобрительно замечало, что в передовице газеты «Аль-Бинаа» писали, что «свободная мысль и диалектический материализм[667] не идут рука об руку». В марокканском ежедневнике «Аль-Алам», который редко критиковал Советский Союз, написали: в чем бы Советский Союз ни обвинил Запад в будущем, он «никогда не сможет отрицать давление на Пастернака». «Таймс», выходящая в Карачи, назвала обращение с писателем «позором».
Бразильский писатель Жоржи Амаду сказал[668]: исключение Пастернака из Союза писателей продемонстрировало, что страной по-прежнему управляют, как во времена сталинизма. Бразильская газета «Ультимо Ора»[669], которая ранее поддерживала хорошие отношения с Советским Союзом, назвала произошедшее «культурным терроризмом».
Ирландский драматург Шон О'Кейси в знак протеста против решения Союза писателей СССР писал в «Литературную газету»: «Как друг вашей замечательной страны[670] с 1917 года, прошу отменить приказ об исключении… В каждом художнике живет анархист, как сказал Бернард Шоу в одном из предисловий, а художнику следует многое прощать».
