мужчины и только мужчины являются инициаторами, разработчиками, контролерами патриархата и узаконивающей его инстанцией».
По мнению Дэли, «дело в том, что мы живем в глубоко антиженском обществе, в мизогинной „цивилизации“, где мужчины коллективно превращают женщин в своих жертв». Все элементы общественного устройства не случайны, ибо, как заявляет Дэли, «в рамках этого общества мужчины силой отнимают, выпивают из женщин энергию, это они отрицают экономическую и политическую власть». Патриархат, похоже, «повсюду». Не только «космос и будущее… колонизованы», патриархальный контроль «проник и внутрь, отравляя сознание женщин, даже феминисток». В «Гин/Экологии» заговор мужской власти охватывает абсолютно все.
Дэли неоднократно повторяет жестокие факты, доказывающие патриархальную власть. Она открыто выступает против превращения буквальной трактовки заговора сторонников мужского превосходства в подрывающие ее метафорические разглагольствования о каких-то абстрактных силах:
«Женщин — даже феминисток — запугивают до Самообмана, делая из них тех, кто Сам считает себя угнетенным, неспособным назвать своего угнетателя и прибегающего вместо этого к неопределенным „силам“, „ролям“, „стереотипам“, „принуждениям“, „позициям“, „влияниям“. Этот список можно продолжить. Суть в том, что никто конкретно не назван — одни абстракции».
Несмотря на явное предпочтение реальных фактов эвфемизмам социологических обобщений, «Гин/Экология» зачастую оказывается насквозь метафоричной. Эта книга представляет собой удивительную попытку благодаря творческому подходу к языку спастись от того, что Дэли считает «отравляющим сознание воздействием» патриархата, которое не обошло даже женское движение.
«Эту книгу, — заявляет Дэли, — можно считать своеобразным Реквиемом по тому „женскому движению“, которое разработано, подготовлено, узаконено и ассимилировано мужчинами». Дэли пытается создать не просто новую форму ориентированной на женщин политики, но новую форму языка феминизма, которая не была бы разработана, подготовлена или узаконена мужчинами. Если ранние феминистки, типа Фридан, стремились определить проблему без названия, то для Дэли обозначение проблемы само по себе становится проблемой. Поэтому в глазах Дэли значение имеет то, что женщины «неспособны назвать своего угнетателя». Все дело в том, как предупреждает Дэли, что «никто конкретно не назван»; и чтобы признать, что патриархат — это заговор, требуется не только «смелость рассуждать логически», но и «смелость называть имена». Следовательно, буквальное называние участников патриархального заговора само по себе становится важным актом.
* * *
Акцент на поиске правильных слов имеет решающее значение для проекта Дэли, поскольку она изображает язык в виде ловушки патриархата. Помимо использования языка заговора, Дэли обращает внимание и на заговор языка. Она пишет о «скрытых намерениях, спрятанных в структуре языка» и утверждает, что «обман скрыт в самом строении слов, которыми мы пользуемся, так что здесь мы и можем начать изгнание нечистой силы».
В битве с заговором патриархального языка Дэли применяет разнообразные тактики. Один из способов заключается в том, чтобы по-новому оценить терминологию, используемую против женщин. Так, Дэли берет образ ведьмы и превращает негативные ассоциации, связанные с этим словом, в позитивный образ феминистской деятельности.
Дэли стремится переписать «неправду, сочиненную сценаристами, заинтересованными в господстве мужчин», (вос)создав новую мифологию — новый сюжет — для «Лесбиянок/Старых дев/Амазонок/Уцелевших». Однако если WITCH были шутливы, то Дэли воспринимает свою работу над языком совершенно серьезно.
Вторая методика заключается в создании ориентированных на женщин эквивалентов терминов и характеристик, предлагаемых мужчинами. Так, вместо «наших параноидальных страхов», как их называют мужчины, Дэли предлагает ввести понятие «пронойя», или позитивная паранойя, которую она определяет как «поиск/создание новых моделей восприятия в качестве подготовки к последующим/более глубоким этапам Путешествия».
«Пронойя» — это лишь одно из множества новых слов, используемых Дэли в «Гин/Экологии». Ее текст пестрит неологизмами: с их помощью автор стремится произвести демонтаж и новую сборку патриархального заговора в миниатюре. По утверждению Меган Моррис, акцент Дэли на отдельном знаке предотвращает дискуссию о влиянии дискурса в целом.
Помимо неологизмов, Дэли сосредотачивается на этимологии ключевых терминов. Впрочем, ее анализ зачастую направлен не на раскрытие глубоких культурных пластов, отразившихся в тех или иных словах, сколько на внешнюю видимость и буквальное вхождение одних слов в состав других. В слове «манипуляция», например, обнаруживается слово man, мужчина. Упор Дэли на отдельные означающие свидетельствует о сдвиге в сторону «буквального» отношения к языку, которое было характерно для 1970-х годов и предполагало, что отдельные слова способны оказывать социальное воздействие.
Этот интерес к материальному и буквальному влиянию репрезентации был основополагающим для кампаний против сексуального насилия и порнографии, которые стали преобладать в широком феминистском активизме в Америке с конца 1970-х и в 1980-х годах. Логика заговора стала необходимым элементом анализа насилия в таких книгах, как работа Сьюзан Браунмиллер «Против нашей воли».
Браунмиллер определила изнасилование как «сознательный процесс запугивания, посредством которого все мужчины держат всех женщин в страхе», введя манихейское разделение общества на мужчин, которые все как один виновны, и женщин, которые могут быть лишь жертвой.
В исследованиях сексуального насилия, проведенных феминистками, это явление называлось «типично американским преступлением» и преподносилось как главный факт патриархата, гарантирующий «бесконечное сохранение мужского господства над женщинами при помощи силы».
Кроме того, развившаяся за годы «холодной войны» паранойя по поводу вторжения и проникновения в человеческое тело, а также его заражения вернулась в буквальном виде, потому что женское тело стало не просто вытесненной метафорой национального государства, а самим средоточием политики.
Если риторика заговора, звучавшая в феминистских текстах в начале 1960-х, ловко подгоняла и изменяла тогдашний политический сленг, то ее использование феминистками, боровшимися с порнографией уже в 1980-х годах, вызывало тревожные отголоски сексуальной и национальной демонологии правых, которая уже давно вышли из употребления.
Порнография преподносилась в теории не просто как изображение насильственного секса, а как насильственное действие само по себе. В этом смысле различие между буквальным и мeтафорическим принципиально устранялось. Из этого следовал вывод о том, что порнография не просто напоминает изнасилование, а является таковым, и что изнасилование не просто схоже с насилием, а как раз насилием и является. Вновь именование становится политическим актом. Как замечает Андреа Дворкин в предисловии к «Порнографии», мужчина «активно удерживает власть именования силой и оправдывает силу властью именовать».
Таким образом, к началу 1980-х годов вопрос об именовании проблемы сменился проблемой именования, которая продолжает оставаться ключевой, например, в спорах о том, считается ли «изнасилование на свидании» «настоящим» изнасилованием. Эти популярные исследования сексуального насилия и порнографии породили такое явление, как жертвенный феминизм, для которого было характерно рассматривать борьбу полов как борьбу против всепроникающего, всемогущего и слишком буквального заговора, поддерживающего мужское господство.
* * *
Вопрос о том, является заговор с целью превращения женщин в жертву настоящим или метафорическим, достигает своей переломной точки в языке к моменту появления книги Наоми Вулф «Миф о
