Философов предложил также вывести из лагерей 1000–1500 человек «по особому списку, за которых политическая группа Б. Савинкова ручалась». «Особыми маленькими группами» этих интернированных он предложил «приписать к польским военным частям, где бы они могли сохранить военную дисциплину»[902]. «В интересах польского правительства, – убеждал он начальника Генерального штаба, – принять меры к тому, чтобы интернированные не становились орудием антипольской пропаганды». В случае каких-либо осложнений с советским правительством оно могло бы «иметь кадры русских людей, на которые… могло бы положиться»[903].
Решающим аргументом, который привел Философов в пользу выделения средств на деятельность русской «демократической группе», которая одна «во главу угла своей политики ставит русско-польское сближение», стал геополитический. «Вам известно, – напоминал он начальнику польского Генерального штаба, – что как советское правительство, так и видные политические группы в русской эмиграции относятся крайне враждебно к Польше и стараются опереться на русский шовинизм», а также ставят вопрос о пересмотре границ, установленных после Рижского мира[904].
Разведотдел штаба РККА располагал подробной информацией о положении на советско-польской границе: польские погранпосты по-прежнему являются «скрытно-бандитскими (савинковской ориентации)» структурами, которые помимо своих официальных обязанностей проводят «усиленную отправку на нашу территорию агентов и небольших партизанских отрядов»[905]. Анализ статистики, собранной разведотделом штаба РККА, позволяет утверждать, что за период с апреля по июль 1922 г. численность отрядов «ближнего зарубежного района» (на территории Польши) сократилась с 4,5 тысячи до 2,7 тысячи человек[906]. В той же пропорции увеличилась численность отрядов в советском тылу (на территории Белоруссии и Левобережной Украины)[907].
Общее число «савинковских частей» в польских лагерях (включая численность казачьих частей) было определено в 3150 человек, численность армии Петлюры – в 1 тысячу человек. Уровень «бандитизма» на Западном фронте оценивался в штабе РККА таким образом: «за рубежом» имелось 2698 «пеших бандита» при 13 пулеметах. «Внутренний бандитизм» представляли 939 «пеших бандита» и 64 конных при 6 пулеметах. На Левобережной и Правобережной Украине в этот период времени действовало 612 «пеших бандитов», 247 конных при 12 пулеметах[908].
Пристальное внимание штаба РККА к положению на западной границе Советской России свидетельствовало о наличии серьезной проблемы, требующей двусторонних мер для ее разрешения. В условиях складывания новой политической реальности после Генуэзской конференции польское военное руководство не прислушалось к призывам Философова и приняло решение вернуть всех интернированных антисоветских формирований в лагеря. «В последнее время по каким-то высшим государственным соображениям Польское правительство водворяет обратно в лагерь всех бывших интернированных, которым удалось выбраться из лагеря на работы», – докладывал съезду русских студентов в Праге представитель студентов – интернированных в лагере Тухола П. Кобызев[909]. В их числе оказалось около 500 студентов, принятых в Варшавский университет; а также те лица, кто устроился на работы вне лагерей.
«Жизнь в лагере кошмарна, – сообщал Кобызев, – и систематически с каждой неделей ухудшается»: сырые землянки, «не освещаемые ни днем ни ночью»; ветхие крыши землянок протекают; нередко «посредине и в проходе стоят лужи воды»; на спящих на нарах людей сверху «капает грязная жидкость»; «выдаваемый полуголодный паек систематически урезывается». Лагерь был «обнесен двумя рядами проволочных заграждений и охранялся многочисленными часовыми – польскими солдатами». «Выход из лагеря на прогулку, год тому назад почти свободный, – добавлял Кобызев, – постепенно все более и более затрудняется и в настоящее время почти невозможен»[910].
Переломный момент в лагерях наступил, когда казаки всерьез поставили вопрос о репатриации на родину. В период с апреля до первой половины июня руководство НСЗРиС рассматривало «дело» М. Н. Гнилорыбова. Суть его сводилась к тому, что член союза, «начальник казачьей группы интернированных», находясь в Праге, «самовольно вступил в переговоры с представителями коммунистического правительства»[911].
Действительно, Гнилорыбову в дни его пребывания в Праге нанес визит сотрудник советского полномочного представительства, бывший председатель Кубанской рады (советской) и Верховного казачьего круга И. П. Тимошенко. Во время этого визита главной темой обсуждения стала репатриация казаков в Россию. Гнилорыбов сообщил Тимошенко, что против репатриации «принципиальных возражений давно не имеет», более того, он убежден, что положение 30 000 казаков за границей в качестве «белых рабов» «равновелико вполне рабскому положению в Красной России». Гнилорыбов предпочитал, чтобы казаки ехали домой, к своим семьям и детям. На следующий день была назначена встреча Гнилорыбова с советским полномочным представителем в Праге для переговоров об условиях репатриации[912].
Во время этой встречи Гнилорыбов сформулировал ряд условий, при соблюдении которых казаки могли бы вернуться домой: восстановление Донской области в границах 1917 г. в форме Донской федеративной республики «со свободными выборами в Советы»; возвращение всех казаков на Дон из «концентрационных лагерей и рудников»; предоставление репатриантам на родине свободы передвижения в пределах республики, 6-месячный отдых по возвращении и ряд других[913].
Свою позицию Гнилорыбов аргументировал желанием «сделать более достойной начавшуюся уже стихийную репатриацию казаков». Однако на следующий день в Прагу прибыл представитель казаков в Польше есаул М. Ф. Фролов, который вместе с редактором эмигрантской газеты «Голос казачества» И. А. Билым дали резко отрицательную оценку поступку Гнилорыбова. Под их давлением переговоры о репатриации с Тимошенко и советским полномочным представителем в Чехословакии были прекращены[914].
Оценивая поступок Гнилорыбова, руководство НСЗРиС вначале приняло решение «временно отстранить» его от работы с казачьими организациями, но вскоре решило исключить его из членов союза, поскольку факт предъявления им условий репатриации советскому представителю предполагал «признание советской власти как власти законной»[915]. 13 апреля Гнилорыбов вышел из состава НСЗРиС[916].После «дела Гнилорыбова» руководство НСЗРиС в Польше приступило к «консолидации демократических казачьих групп», несмотря на понимание того, что «тенденция к репатриации есть и растет»[917].
«Почему же казаки едут?» – задавался вопросом сотрудник казачьего бюро НСЗРиС в лагере Тухола есаул Машонов. В докладе председателю союза Шевченко в августе 1922 г. он сообщал, что «настроение казаков одинаковое и в Польше, и в Чехии, и в Болгарии». Причин тому, по его мнению, было несколько. Во-первых, весь путь, который они прошли с 1917 г., вся «обстановка жизни казачества с 1917 г. постепенно привели к тому, что в массе казаки разочаровались в своих вождях». Во-вторых, на казаков «сильно подействовало недружелюбное отношение к ним во всех странах, где им пришлось побывать». В-третьих, с родины казаки постоянно получали письма «с мольбами от близких людей поскорее приехать, спасти от голодной смерти». Вывод из доклада есаула было коротким и недвусмысленным: «Казак слишком сросся с родною землею, с семьей и домом, и его искони свободный дух не может мириться с друтом[918] и тяжелым, бесцельным, да еще вдобавок бесправным прозябанием на чужбине. В будущее же, даже самое недалекое, люди, доведенные до отчаяния, не заглядывают, тем более что в изгнании будущее темно до невозможности»[919].
Рассмотрение вопроса о положении интернированных армии УНР не входит в задачу данной монографии, однако уместно отметить, что и в этой среде в середине лета 1922 г. также наступил перелом. Многие генералы и полковники УНР, а также семейные люди не связывали свою судьбу с Польшей и собирались выезжать в Бразилию и другие страны Латинской Америки в качестве колонистов. В июле агент НСЗРиС сообщал руководству союза из лагеря Стржалково о «подавленном настроении» основного контингента петлюровцев, поскольку общеевропейская политическая ситуация не давала «никаких светлых перспектив на возможность войны и реставрацию Украинской армии». Большинство украинцев, по его наблюдениям, рассуждало так: «Или поедем на каких угодно условиях на какие угодно работы, или поедем в Совдепию, но на зиму более оставаться нельзя»[920].
В отношении интернированных украинцев-репатриантов польское лагерное руководство стало также применять меры принудительного задержания их в лагерях. Украинские делегаты РУД стали отмечать, что «почти каждый из лиц командного состава бывшей армии УНР неминуемо попадает в тюрьму, как только выразит желание вернуться из лагерей интернированных на родину». Председатель РУД неоднократно обращал внимание председателя польской делегации на «избиения и изоляцию в карцере, применяющиеся в лагерях»[921] к тем, кто стремился на родину.
