В этот момент Д. Ллойд-Джордж задал уточняющий вопрос польскому министру иностранных дел: считает ли себя Польша обязанной «не организовывать и не поощрять организации», оговоренные в Рижском мирном договоре? Ответ Скирмунта был также уклончив: «Польша и Россия более тесно связаны Рижским договором, чем пактом о ненападении, который ни в чем не может изменить взаимного положения, созданного договорами»[879]. В эти же дни поверенный в делах Польши в Москве З. Стефанский отказал советскому правительству в удовлетворении требований о возмещении убытков, понесенных населением советских республик вследствие нападения банд «белогвардейцев» с территории Польши[880].
В эти же дни (16–17 апреля) в Бухаресте под председательством начальника румынского Генерального штаба генерала К. Кристеску состоялся военный совет, на котором присутствовали польский и французский военные атташе в Бухаресте, представитель Врангеля в Румынии генерал Геруа, представитель Петлюры Остроградский. Участники совещания пришли к выводу о неизбежности войны с СССР. Представителям Врангеля и Петлюры было предложено определить, какое количество людей из числа военной эмиграции сможет участвовать в ней, какое количество обмундирования, оружия и лошадей для этой цели потребуется. На следующий день польское военное министерство запросило участников совета о том, какое количество подвижного состава потребуется для переброски всех интернированных в Польше на границу (в район Станиславов, Бугач, Залещики)[881].
Именно в этот период времени Врангель обратился к французскому правительству с просьбой об укреплении боеспособности румынской армии. К ставке Врангеля был прикомандирован лейтенант французской военной миссии в Белграде Фубе. Командующий Русской армией в изгнании писал в эти дни генералу А. П. Кутепову о «предстоящем, возможно в близком будущем, открытии нами совместно с известной Вам коалицией государств военных действий против советской власти в России»[882].
Известно, что в этот период времени в странах рассеяния русской военной эмиграции заметно активизировалась работа руководства Белой армии по собиранию контингента для военных формирований. В эмигрантской газете «Накануне» сообщалось, что врангелевские офицеры перевозят из польских лагерей в Бессарабию «бывших врангелевцев»[883]. Эта деятельность стала заметной и в среде интернированных в польских лагерях. В лагере Стржалково (в этот момент там находилось 4633 человека[884]) в апреле 1922 г., согласно доносам агентов в РЭК и во второй отдел польского штаба, в группе интернированных НДА, 3РА и других частей стали «поговаривать о создании единого фронта против большевиков с армией генерала Врангеля». Информатор отмечал, что к этой группе присоединились даже казаки – кубанцы и калмыки, ранее проявлявшие полонофильские настроения[885].
13 апреля в газете «Голос России» прошло сообщение о заседании Политического комитета Совета министров Польши. Журналист заявил, что в руки польских властей попали документы, «свидетельствующие о намерении русских монархистов вызвать польско-советский конфликт с целью совершить в России монархический переворот»[886]. Варшавская русская газета «За свободу» сообщила о намерении монархистов убить ряд политических деятелей в эмиграции после того, как они убили В. Д. Набокова[887].
Другие газеты сообщали, что Совет министров Болгарии принял решение разоружить все русские войсковые части и отправить их на принудительные работы[888]; что несколько эмигрантов-монархистов были арестованы в Риге[889]; что в Польше (в Луцке, Сарнах и Ровно) были арестованы 78 человек – бывших офицеров императорской армии[890]. Почти все эмигрантские газеты сообщали о концентрации войск Красной армии на советско-польской границе.
Попытки затормозить процесс распыления контингента интернированных (вследствие побегов из лагерей для поисков работы в Польше и увеличения числа желающих выехать на родину, а также усиления влияния монархистов) предприняло и руководство НСЗРиС. На заседании союза в лагере Тухола было отмечено, что сложившаяся негативная ситуация была обусловлена «долгим сидением в лагерях», «материальной необеспеченностью, а также весьма туманными материальными и политическими перспективами». С целью сохранения хотя бы части своих последователей в Польше руководство союза приняло постановление срочно «принять меры к подысканию работ и к выводу на них» личного состава.
«Если к 1 мая люди не будут вывезены из лагеря и не будут поставлены на работы, – было подчеркнуто в постановлении, – то большинство из них стихийно разбежится»[891]. В первой декаде апреля руководство НСЗРиС приняло решение «конспиративно агитировать в солдатских бараках и в среде записавшихся в Советскую Россию», с «целью парализовать контрагитацию большевиков»[892].
И. Фомичев лично приехал в лагерь Тухола с целью «сократить до минимума запись отправляющихся в Советскую Россию», но «не обостряя отношений с врангелевцами». В докладе В. Савинкову в Прагу он сообщал, что после высылки Б. Савинкова из Польши материальное положение интернированных ухудшилось настолько, что «демократический центр» русской эмиграции стал «беспомощным», чем и воспользовались «правые элементы», организовав кампанию под лозунгом подчинения генералу Врангелю[893].
Б. Савинков в это время из Парижа, как руководитель НСЗРиС, также готовил к открытию Генуэзской конференции ряд «массовых волнений, забастовок и восстаний». В ИНО ГПУ поступила копия его письма руководству отделения союза в Барановичах, в котором тот предписывал «принять подготовительные меры и сделать все возможное для обеспечения успеха» в Белоруссии. Б. Савинков предполагал, что готовящееся восстание «захватит» и Минск[894].
Основой будущего «восстания» должны были стать «балаховцы», находившиеся на работах вдоль восточной границы Польши, и местные жители. Из лагеря в Тухоле на лесные работы он предполагал отправить новые партии офицеров и солдат. «Они разделяются поротно и побатальонно, по эскадронам и дивизиям, сохраняя свои прежние названия… отношения между офицерами и солдатами простые и искренние», – сообщал Б. Савинков в Барановичи. Если бы его сообщение соответствовало действительности, то ситуация могла быть опасной, поскольку в другом сообщении из Берлина резидент ИНО ГПУ сообщал о наличии у Булак-Балаховича 10 тысяч человек – вооруженных рабочих-пильщиков в районе Пинска[895].
Интернированных казаков из Польши Б. Савинков предполагал сосредоточить в Праге, переправляя их небольшими партиями нелегально. Из Праги – через Балканы и Константинополь – они должны были добраться до Крыма и Кавказа. Позицию польского руководства в отношении русских антисоветских организаций Б. Савинков определил как «лояльную», несмотря на секретный циркуляр военного министерства, запрещающий «под угрозой предания суду» оказывать им какое-либо содействие. К счастью для Б. Савинкова, в польском военном руководстве было много «русофилов» – бывших русских офицеров, поэтому приказ военного министерства часто нарушался[896].
Успех Советской России на Генуэзской конференции был значительным: антисоветский фронт был расколот, поскольку советским дипломатам удалось найти общий язык с Германией и заключить 16 апреля Раппальский договор[897]. Одним из явных следствий этого события стало существенное изменение положения русской военной эмиграции в Болгарии. После завершения Генуэзской конференции по требованию болгарских коммунистов из страны были высланы русские генералы, многие офицеры были арестованы, другие военные эмигранты – поставлены под негласный контроль полиции[898].
19 апреля 1922 г. была опубликована нота государств Антанты, Малой Антанты, Польши и Португалии по этому поводу. Нарком Чичерин, в свою очередь, направил председателю польской делегации на Генуэзской конференции К. Скирмунту ответную ноту. Затем 25 апреля ноту от Скирмунта получил Чичерин[899]. Обмен нотами как по поводу договора Советской России с Германией, так и по поводу возмещения советской стороне убытков, понесенных мирным населением вследствие «нападения белогвардейских банд с территории Польши», продолжался до 3 мая[900].
В начале мая Д. Философов обратился к начальнику Генерального штаба Польши с просьбой об увеличении пособия на политическую деятельность группе Б. Савинкова в Польше, поскольку в период с 1 ноября 1921 г. по 1 января 1922 г. субсидии на эти цели польским военным ведомством не выдавались. Начиная с января 1922 г. восточный департамент МИД стал выделять группе Б. Савинкова по одному миллиону польских марок в месяц, но Философов просил увеличить выплаты в 4 раза, поскольку, по его убеждению, «вопрос о положении русских интернированных на территории Польской республики есть вопрос не только технический и финансовый, но также и большой важности вопрос политический»[901].
