В отношении интернированных украинцев-репатриантов польское лагерное руководство стало также применять меры принудительного задержания их в лагерях. Украинские делегаты РУД стали отмечать, что «почти каждый из лиц командного состава бывшей армии УНР неминуемо попадает в тюрьму, как только выразит желание вернуться из лагерей интернированных на родину». Председатель РУД неоднократно обращал внимание председателя польской делегации на «избиения и изоляцию в карцере, применяющиеся в лагерях»[921] к тем, кто стремился на родину.
В июне 1922 г. в тюрьме «Павяк» члены РУД обнаружили украинских граждан, не указанных польской стороной. РУД потребовала объяснить причины их ареста. В частности, рассматривался случай ареста С. Петлюрой одного из своих подчиненных – Халолия за желание вернуться на родину. Халолий «подвергся истязаниям и варварским пыткам», в том числе подвешиванию к потолку вверх ногами. В истязаниях принимали участие командиры УНР – генералы Удовиченко и Заградский и начальник контрразведки УНА Розвадовский[922].
В той же тюрьме польским капитаном Бротковским и поручиком Курбанцем из Варшавского отделения политической полиции с особой жестокостью был избит бывший петлюровец Минзаренко, что вызвало у интернированного «сильное кровотечение горлом и склероз сердца». Украинскому интернированному – иностранному гражданину польское военное командование предъявило обвинение в государственной измене[923].
Репатриация из лагерей интернированных шла трудно. По итоговым данным Центрэвака, до 1 мая 1922 г. из Польши в Советскую Россию и на Украину уехало в общей сложности всего около 9 тысяч репатриантов разных категорий (собственно беженцы, заложники и бывшие чины белых армий)[924]. Промежуточные результаты амнистии солдат антисоветских формирований к июню 1922 г. Аболтин оценил как «ничтожные». Причин тому, по его мнению, было три: во-первых, политика польского правительства «не выпускать бывших чинов белых армий из Польши»; во-вторых, применение амнистии не осенью или зимой 1921 г., а лишь весной 1922 г.; в-третьих, то, что амнистия не относилась к командному составу антисоветских формирований. Общее число амнистированных и эвакуированных из Польши солдат на июнь 1922 г. составило всего 3 тысячи человек (из них 2500 человек – граждане Советской России, 500 человек – украинские граждане)[925].
29 июня 1922 г. в «Известиях» было опубликовано сообщение НКИД «К возвращению белогвардейцев на Родину», в основе которого была информация, предоставленная РУД. До сведения читателей было доведено, что польская делегация «отказалась опубликовать текст амнистии полностью», вследствие чего к репатриации амнистированных РУД приступила без необходимой подготовки. «Лагеря интернированных в Польше, – подчеркивалось в сообщении, – были совсем не похожи на то, что по международным понятиям называется “лагерями интернированных”». В лагерях была сохранена военная организация частей, а в УНА – даже Генеральный штаб в лагере Калиш. В лагерях интернированных, как в регулярной военной части, проходили назначения, а также создавались новые военные формации.
После этой публикации, в конце июня 1922 г., МВД Польши издало распоряжение об увольнении из лагерей интернированных лиц, происходивших с территории Польши: в первую очередь оно касалось украинцев и белорусов – граждан страны[926]. Группа репатриантов в Россию была уплотнена в нескольких бараках лагеря Тухола, питание их существенно ухудшилось, увольнения из лагеря прекратились; группа была полностью изолирована. Агент РЭК сообщал в Прагу В. Савинкову, что среди этой «массы замечены антипольские настроения», репатрианты «симпатизируют советской власти, распевается интернационал, в обращениях друг к другу часто слышится слово “товарищ”, то и дело слышатся разговоры с упоминанием хорошей жизни в Совдепии»[927].
Наиболее обстоятельно лагерная жизнь была налажена в бараках у коммунистов, где действовала школа на 80 человек, которая снабжалась из средств Христианского союза американской молодежи (YMCA), с «секциями» грамоты, рисования, сельского хозяйства, бухгалтерии, добывания торфа. Функционировал собственный кооператив.
Агент отметил и новые настроения в среде интернированных казаков и «балаховцев». Если последние имели «страстное желание вырваться на работы, на каких угодно условиях», то казаки-кубанцы «особенно упали духом и некоторые определенно собираются в Совдепию». Группа казаков, решивших остаться в Польше, ждала приезда есаула Яковлева, который набирал 120–150 человек на лесные работы в Беловеже[928]. Для всех находившихся в тот момент в лагерях интернированных лиц YMCA начал оборудовать мастерские по изготовлению предметов кустарного производства[929].
Положение русских беженцев в Польше обсуждался с 3 по 5 июля 1922 г. в Женеве, где состоялось межправительственное совещание государств – членов Лиги Наций о «сертификатах»[930] (документ, удостоверяющий личность) для русских беженцев. Председатель совещания доктор Ван Хаммель, директор юридической секции секретариата Лиги Наций, выразил «глубокое сожаление» по поводу отсутствия польского представителя в Лиге Наций Т. Филипповича, «не успевшего прибыть» к началу работы совещания. Филиппович появился на совещании в последний день (5 июля); из информации, которую предоставила польская делегация, стало ясно, что введение «сертификатов» (паспортов) Лиги Наций для внутреннего использования в Польше не предполагается. Более того, Филиппович предложил разгрузить Польшу от огромного наплыва беженцев из России, с которыми она уже не может справляться, путем перераспределения их в другие государства[931].
Сложности репатриации из Польши в Россию военнопленных и беженцев (в их числе – интернированных антисоветских формирований) стал предметом обсуждения на третьей сессии Лиги Наций[932]. Верховный комиссар по делам русских беженцев Ф. Нансен констатировал возникшее движение русских беженцев на родину, в том числе из Польши (прежде всего, казаков). Нансен принял решение вступить в переговоры с представителем советского правительства для выяснения условий их репатриации.
По мнению Нансена, условия репатриации должны были сводиться к следующим требованиям: не возвращать беженцев против их воли, репатриацию проводить после амнистии со стороны советской власти; отбор желающих вернуться в Россию производить при участии советских представителей, под наблюдением сотрудников представительства Нансена[933]. Эти предложения были приняты советской стороной – между Нансеном и Чичериным (в лице их представителей) в июле 1922 г. в Берлине был заключен договор об условиях репатриации.
Несколько позже были согласованы дополнительные условия к этому договору. Нансен принял на себя обязательство по организации репатриации и по всем расходам, связанными с ней. При этом рядовые участники Гражданской войны (уроженцы Дона, Кубани и Терека) получали полную амнистию. Репатрианты и реэмигранты, перейдя границу Советской России, поступали в ведение представителя НКИД и уполномоченного Нансена. Визу на выезд в Россию выдавал представитель РОКК, он же составлял списки репатриантов. Нансен обязался принять «строжайшие меры к недопущению агентов-провокаторов, подосланных Врангелем»[934].
В Болгарию и Константинополь отправились реэвакуационные комиссии от Лиги Наций, в составе которых находились представители советского правительства с мандатами Красного Креста; пунктом приема репатриантов был назначен Новороссийск. Предварительную проверку (фильтрацию) предполагали организовать в Болгарии силами «закордонной агентуры», причем каждый эшелон (пароход) должен был сопровождаться специальным секретным уполномоченным этой агентуры. Работу по предварительной проверке и фильтрации в среде репатриантов по прибытии их на родину координировал ИНО ГПУ. Они должны были поступать под надзор местных отделов ГПУ с обязательной перерегистрацией в них каждые две недели[935].
Если из других государств русского рассеяния репатриация была налажена и проводилась под контролем аппарата Нансена и РОКК, то в Польше представитель Нансена Глоор не смог развернуть аналогичную работу. Фигура норвежского полярника, тесно сотрудничавшего с советскими структурами не только по вопросу репатриации беженцев, но и по вопросу борьбы с голодом в России, популярностью в Польше не пользовалась.
Необходимо отметить, что репатриация огромного количества беженцев с польской территории (включая поляков) из Советской России проходила в целом нормально и без тех проблем, которые сопровождали репатриацию россиян из Польши[936]. С января 1922 г. польские дипломатическая миссия и репатриационная комиссия в Москве по согласованию с правительством Франции стали «предпринимать все шаги» для репатриации во Францию из России желающих французских граждан «наравне с возвращаемыми на родину польскими гражданами»[937].
