Резкое ухудшение обстановки вынудило Кирпоноса поставить корпусам новые задачи. 8-й должен был теперь наступать прямо на Дубно, 15-й — на Берестечко. Повезли новый, третий по счету, приказ бригадный комиссар А. И. Михайлов и комбриг Н. С. Петухов. Туда же, проверить, выехал вскоре и член Военного совета фронта Н. Н. Вашугин. О нем еще речь впереди…
34-я танковая дивизия 8-го мехкорпуса, усиленная мотоциклетным полком, двинулась вперед и поначалу имела успех. 15-й наступать уже не мог, не осталось танков. С 9-м и 19-м корпусами, равно как и со штабом 5-й армии, связи не было.
В конце дня 27 июня генерал Д. И. Рябышев доложил, что передовые части его 8-го мехкорпуса с боями ворвались в Дубно. В штабе фронта повеселели. Казалось, складывается реальная возможность разгромить, наконец, танковую группировку противника. В самом деле, она оказывалась зажатой с трех сторон: с северо-востока ее атаковали 9-й и 19-й мехкорпуса; с юго-запада — 8-й и 15-й механизированные, 36-й и 37-й стрелковые корпуса и 14-я кавдивизия 5-го кавалерийского корпуса; с востока — группа Лукина.
Однако радость оказалась преждевременной. Реальная обстановка оставалась далекой от той, что была обозначена на штабных картах. 9-й и 19-й мехкорпуса не смогли прорвать оборону противника, подверглись массированным ударам авиации и, понеся катастрофические потери, откатывались к Ровно[553]. Подвижная группа 8-го мехкорпуса была окружена немцами в Дубно, и связь с ней потеряна. 15-й стрелковый и 22-й механизированный корпуса оставили Ковель и отошли за реку Стоход.
В сложившейся ситуации Кирпонос принял решение усилить удары по прорвавшимся в район Острога танковым соединениям Клейста, с тем чтобы если не разгромить их, то хотя бы вынудить приостановить продвижение на восток. Однако вскоре выяснилось, что 8-й мехкорпус, также понесший тяжелые потери, деблокировать свою 34-ю танковую дивизию был уже не в состоянии. Наступательные возможности Юго-Западного фронта были исчерпаны. И хотя в новом боевом приказе еще упоминалось о контрударе силами 5-й армии с целью отсечения прорвавшейся к Ровно группировки противника, весь он был пронизан духом обороны. Остатки 4-го, 8-го и 15-го мехкорпусов выводились в резерв.
В ходе тяжелых боев они, как и другие мехкорпуса фронта, участвовавшие в контрударе, понесли катастрофические потери. От более чем трех с половиной тысяч танков остались сотни. Вырвать инициативу из рук противника не удалось.
Бои шли уже неподалеку от Тарнополя. В ночь на 30 июня штаб Юго-Западного фронта переехал в Проскуров. Приграничное сражение было проиграно. 30 июня последовал приказ Ставки, в котором войскам Юго-Западного фронта предписывалось до 9 июля занять оборону на рубеже Коростенского, Новоград-Волынского, Шепетовского, Староконстантиновского и Проскуровского укрепленных районов. Фронт отходил на старую границу…
Причины поражения наших механизированных корпусов в приграничных сражениях противоречивы, сложны и многообразны. Негативно отразился на ходе боевых действий ввод их в сражение по мере подхода к рубежу сосредоточения, по частям. Сыграла свою роковую роль немецкая авиация, буквально висевшая над полем боя.
Но куда более значимо и отсутствие взаимодействия между нашими танковыми, стрелковыми и авиационными подразделениями. Нередко мехкорпуса действовали на свой страх и риск, в отрыве от стрелковых частей, практически без поддержки авиации.
Немцы воевали иначе. Когда надо, они рассыпались, перерезая наши коммуникации, давя тылы, но умели быстро собраться в кулак и нанести сокрушительный таранный удар[554]. Без авиационной поддержки немецкие танкисты вообще не наступали. Танковые дивизии Клейст старался не распылять и использовал лишь на решающем направлении, на острие главного удара. При этом фланги, как правило, прикрывала пехота, пробить которую без предварительной артиллерийской и авиационной подготовки наши танкисты в большинстве случаев не могли[555].
Когда же мы имели успех, немцы уступали поле боя и обходили выдвинувшиеся советские войска о флангов, стараясь окружить. Попытки продолжить наступление, а зачастую и пробиться обратно наталкивались на сильную противотанковую оборону. Постепенно под воздействием вражеской авиации уничтожалась техника, и в первую очередь бензовозы и транспорт. Лишившись горючего, а с ним и подвижности, попавшие в ловушку мехкорпуса, становились мишенью для немецких летчиков.
Не следует также забывать, что в большинстве случаев немцы могли эвакуировать (и эвакуировали) поврежденную технику, и после ремонта определенный процент подбитых машин возвращался в строй. Мы же такой возможности были лишены. В лучшем случае, материальная часть уничтожалась[556]. «Бэтушки» обливали бензином и сжигали, в корму «КВ» закладывали мощный заряд тола, замки артиллерийских орудий закапывали в землю или топили в болотах. Из окружения выходили уже без техники…
Вполне резонным выглядит предположение некоторых современных авторов, что советское командование просто не умело наладить надлежащим образом управление столь крупными бронетанковыми соединениями. Во всяком случае, распорядиться имевшимися огромными силами с должным эффектом оно не смогло[557].
Нелишне упомянуть, какие уродливые формы это управление зачастую принимало. Помните эпизод, когда после двух полученных один за другим, прямо противоположных друг другу приказов подразделения 8-го, в частности, мехкорпуса глубокой ночью вынуждены были сначала отойти с занимаемых позиций, а затем вернуться на них? О том, что произошло на следующее утро, рассказывает бывший заместитель командира корпуса по политической части генерал Н. К. Попель:
«…К девяти часам утра 27 июня корпус представлял собой три почти изолированные группы[558]. По прежнему держали занятые рубежи дивизии Герасимова[559] и Васильева. Между ними — пятнадцатикилометровый разрыв… Полкам Мишанина[560] нелегко дались и наступление, и ночной отход, и бомбежка. Роты разбрелись по лесу и лишь с рассветом собрались южнее Брод. Это и была третья группа нашего корпуса.
Дмитрий Иванович (командир 8-го мехкорпуса генерал-майор Д. И. Рябышев. — А. Б.) разложил на пеньке карту и склонился над ней, зажав в зубах карандаш. За спиной у нас… стоял Цинченко…[561] Цинченко-то и заметил кавалькаду легковых машин, ощупью едущих по лесной дороге.
— Товарищ генерал!
Рябышев обернулся, поднял с земли фуражку, одернул комбинезон и несколько торжественным шагом двинулся навстречу головной машине. Из нее выходил невысокий черноусый военный (речь идет о корпусном комиссаре Вашугине. —А.Б.). Рябышев вытянулся:
— Товарищ член Военного совета фронта…
Хлопали дверцы автомашин. Перед нами появлялись все новые и новые лица — полковники, подполковники[562]. Некоторых я узнавал — прокурор, председатель Военного трибунала… Из кузова полуторки, замыкавшей колонну, выскакивали бойцы…[563]
Тот, к кому обращался комкор, не стал слушать рапорт, не поднес ладонь к виску. Он шел, подминая начищенными сапогами кустарник, прямо на Рябышева. Когда приблизился, посмотрел снизу вверх в морщинистое скуластое лицо командира корпуса и сдавленным от ярости голосом спросил:
— За сколько продался, Иуда?
Рябышев стоял в струнку перед членом Военного совета, опешивший, не находивший, что сказать, да и все мы растерянно смотрели на невысокого, ладно скроенного корпусного комиссара.
Дмитрий Иванович заговорил первым:
— Вы бы выслушали, товарищ корпусной…
— Тебя, изменника, полевой суд слушать будет. Здесь под сосной выслушаем и у сосны расстреляем…
…Я не выдержал и выступил вперед:
— Можете обвинять нас в чем угодно. Однако потрудитесь прежде выслушать.
— А, это ты, штатный адвокат при изменнике…
Теперь поток ругательств обрушился на меня.
Все знали, что член Военного совета не выносит, когда его перебивают. Но мне нечего было терять. Я воспользовался его же оружием. То не был сознательный прием. Гнев подсказал.
— Еще неизвестно, какими соображениями руководствуются те, кто приказом заставляет отдавать врагу с боем взятую территорию.
Корпусной комиссар остановился… В голосе члена Военного совета едва уловимая растерянность:
— Кто вам приказал отдавать территорию? Что вы мелете? Генерал Рябышев, докладывайте.
Дмитрий Иванович докладывает. Член Военного совета вышагивает перед нами, заложив руки за спину… Он смотрит на часы и приказывает Дмитрию Ивановичу:
— Через двадцать минут доложите мне о своем решении.
Он быстро отходит к машине, а мы втроем: Рябышев, Цинченко и я — садимся у пня, на котором так и лежит придавленная двумя камнями карта. У Дмитрия Ивановича дрожат руки и влажно блестят глаза.
