Владислав Ельников - Рубежи Новороссии

Трудно, очень трудно думать, как привести в порядок боеприпасы и лекарства, во что их сложить, где укрыть от сырости и мышей вещи с продуктами. Для этого нет ни подходящей тары, ни сухого места. В голову так ничего путного и не приходит, поэтому беру лопату, кое-как выковыриваю с ее помощью небольшое углубление на дне землянки. Затем беру большую кружку, черпаю ей собирающуюся в сделанном углублении воду и выливаю её в пустой «цинк» из-под патронов. Прямоугольная невысокая банка быстро наполняется водой, и теперь надо встать, вынести ее наверх и вылить за насыпь, чтобы вода не стекла обратно в землянку. Подниматься очень не хочется, и опять приходится делать над собой усилие. К тому же на дне хода сообщения, что перед блиндажом, образовалась наледь, и на ней надо суметь не поскользнуться, держа при этом в руках полный «цинк» воды. С ведром было бы легче, его и нести удобнее, и воды в него вошло бы больше, но все наши вёдра давно прохудились. Ничего не поделаешь, надо собираться с силами и подниматься, хоть страсть как не хочется этого делать. Да и вообще ничего не хочется делать… Взгляд безучастно падает на хмурое небо, и тут на память приходит песня Александра Харчикова на стихи Николая Рачкова «От Любани до Мги»:[20]

http://www.youtube.com/watch?v=hJW_740avyI

Песня повествует о Великой Отечественной, бои которой гремели и в том месте, где расположено наше укрепление. Правда, Мга и Любань расположены в совсем другой, северной части нашей страны, я же нахожусь сейчас в её южной части, в Новороссии. Моё место не отметилось в истории, но фронт прошёл здесь дважды, если не считать предыущей гражданской войны.

Немцы брали Дебальцево зимой 1941/1942 годов. Легко ли было тогда нашим? Теплее ли была зима? Лучше ли питание и прочие условия? Меньше ли была опасность, слабее ли был враг?

Нет!

Всё был с точностью наоборот: и зима была намного суровее, и враг сильнее, и сама война была много злее нынешней, выпавшей на мою долю. Так что же я раскисаю-то?!

А мы-то хнычем о подмене, именуемой иностранным словом «ротация». Наши деды и прадеды стояли насмерть, мы же, пехота двадцать первого века, стонем в полном затишье. Сложившаяся обстановка придавила, видимо, и укронацистов-необандеровцев. Стихли обычные перестрелки, со стороны врага уже давно нет никаких шевелений. И в таких вот условиях мы падаем духом… позор!

Можно бы дать волю мыслям и чувствам, размечтаться о возвращении домой, в уют и тепло, в спокойную и мирную жизнь. Да и что меня, солдата девятой роты третьего батальона, здесь держит? Сказать честно, никаких сколь-нибудь серьёзных препятствий для бегства с боевого рубежа у меня нет. Но в сознании звучит голос Харчикова:

Молнией мелькнули в голове эти слова песни, и подлым мыслишкам нет хода в мою душу. «Я, рядовой третьего батальона девятой роты, стою на своем рубеже!» — так хочется сказать отошедшим в мир иной воинам-соотечественникам, моему родному деду, сложившему свою голову в боях под Харьковым.

Ой, как не хочется вставать! Как не хочется куда-либо идти в этом опротивевшем, мокром и грязном бушлате. Как не хочется выходить на этот злой ветер с его крупными хлопьями мокрого снега. Как не хочется нагибаться к «цинку» с намокшими патронами, брать его, доставать из наших расползающихся промокших матрасов ветошь для протирки. Но теперь становится хорошо видно, насколько кощунственна такая лень.

Кощунственна спустя без малого восемьдесят лет после войны, в которой каждый патрон был на счету. Да и в Первую германскую, именуемую Первой мировой, когда мой родной прадед стоял в 1917-м в окопах под Ригой, положение с патронами было не ахти какое, как бы даже не хуже, чем в Великую Отечественную…

Мысленно дав себе хорошего пинка, нагибаюсь за валяющимся на земле «цинком» с патронами. Внутри него вода и грязь. Сейчас затоплю нашу печку-буржуйку, сяду подле неё и стану протирать патроны.

Воду из блиндажа я к этому времени уже вычерпал, и тут мне вспомнились валявшиеся в беспорядке остальные «цинки». Они плоской формы, вытянуты в длину и своей высотой приходятся где-то на уровне щиколотки. Если их перевернуть дном вверх и уложить на впечатавшиеся в липкую грязь доски пола нашей землянки, то получится неплохое возвышение против возможного нового затопления. Принимаюсь, начинаю, и быстро оканчиваю это простое дело. Теперь мусора вокруг землянки стало поменьше, а железные банки хорошо и плотно уложились друг к другу на полу.

А с потолка нашего блиндажа продолжает капать вода. Звук мерно падающих капель совершенно выводит нас из себя, каждая капля не просто портит вещи, а долбит наши души.

— Кап! — твой автомат уже сырой,

— Кап! — мокнет твое одеяло,

— Кап! — я, капля, добираюсь до твоих документов в твоем рюкзаке,

— Кап! — я, капля, не перестану капать, и ты хорошо это знаешь

— Кап! — думай, как быть со мною, каплей. Я, капля, пока ты думаешь, ждать не буду, и…

— Кап! — ах, ты не знаешь? Получи -

— Кап! — ах, тебе холодно?

— Кап! — ах, тебе сыро?

— Кап! — ах, ты хочешь просушиться? Кап! Кап! Кап!

Эти капли отравили все наше и без того нелегкое существование. Известна древняя пытка, при которой на голову падала капля за каплей. Оказывается, убийственное действие капли проявляется и в случаях, когда капает пусть и мимо тебя, но в твоем жилище. Тут осознание наносимого тебе неотвратимого вреда и проистекающей от него опасности способно расстроить человека до глубины души, лишить его всякого покоя и настроения.

Как спастись от этого ужаса? Любой мало-мальски знакомый со строительным делом знает, как трудно преградить путь протечке, пусть даже самой небольшой. Мы напряженно думали, пытаясь изобрести здесь разные способы: то утоптать глину на крыше блиндажа, то досыпать на нее сверху холмик, чтобы она сделалась более покатая. Затем пробовали и утаптывать, и досыпать, но лишь вымазались в грязи не добившись ничего, бросили свои бесполезные попытки.

Дело было бы совсем плохо, но тут кто-то из нас наконец вспомнил о присланной движением «Новороссия» толстой белой двойной плёнке, кусок которой был аккуратно сложен и лежал под легким летним навесом для полевой кухни.

Мы быстро сообразили прибить её гвоздями к потолку блиндажа, к служащим в качестве потолочных перекрытий бревнам акации, а края плёнки пустили по глиняным стенам, отчего вода стала теперь собираться на ней и стекать к краям нашей землянки.

Плёнка спасла нас в прямом смысле этого слова! Пользуясь случаем, выражаю огромную благодарность всем, благодаря кому эта плёнка имеется на нашей позиции! Без неё я не представляю себе, что бы мы сейчас делали и что стало бы с нами в ближайшем будущем, за какие-нибудь считанные дни этого холода и сырости. Защита от капель дала нам первое, пока ещё не осознанное, основание для дальнейшей борьбы с тяжелыми природными условиями.

Заняться теперь патронами у горячей печки стало чуть ли не приятно. Растопив печурку, приготовив ветошь и прикрыв грязным холодным одеялом вход в блиндаж, принимаюсь за патроны. Некоторые из них уже тронуты ржавчиной, другие же после протирки выглядят совсем новенькими. Почему-то гильзы трассеров ржавеют гораздо быстрее гильз обычных патронов, но все они выглядят ещё вполне пригодными. Надо заметить, что этот «цинк» был лишь небольшой частью нашего боекомплекта, по небрежности брошенного на произвол судьбы. Основная же часть наших боеприпасов была во вполне в удовлетворительном состоянии, и на этот брошенный «цинк» можно было бы не обращать внимания, но раздумья и воспоминания о прошлом не оставляют места равнодушию к патронам. Кроме того, в их производство вложен чей-то труд, который надо учиться уважать. Учиться всем нам, и не потому, что здесь речь идёт о боеприпасах, а потому, что речь идёт о труде вообще.

Пулемёт? Вот он, стоит рядом. Рядом и наш пулемётчик Женя. Ну и как нам с тобой сейчас, Евгений? Тяжело?