Б. А. Фредерикс
Николай немедленно пригласил к себе Милорадовича и Голицына и ознакомил их с приложениями к депеше Дибича: «Писанные рукою генерал-адъютанта графа Чернышёва для большей тайны, в них заключалось изложение открытого обширного заговора. <…> Известно было, что заговор касается многих лиц в Петербурге и наиболее в Кавалергардском полку, но в особенности в Москве, в главной квартире 2-й армии, и в части войск, ей принадлежащих, а также в войсках 3-го корпуса. Показания были весьма неясны, неопределительны; но однако еще за несколько дней до кончины своей покойный император велел генералу Дибичу, по показаниям Шервуда, послать полковника лейб-гвардии Измайловского полка Николаева взять известного Вадковского, за год выписанного из Кавалергардского полка. Еще более ясны были подозрения на главную квартиру 2-й армии, и генерал Дибич уведомлял, что вслед за сим решился послать графа Чернышёва в Тульчин, дабы уведомить генерала Витгенштейна о происходящем и арестовать князя С. Волконского, командовавшего бригадой, и полковника Пестеля, в оной бригаде командовавшего Вятским полком.
Подобное извещение в столь затруднительное и важное время требовало величайшего внимания, и решено было узнать, кто из поименованных лиц в Петербурге, и не медля их арестовать; а как о капитане Майбороде ничего не упоминалось, но должно было полагать, что чрез него получатся еще важнейшие сведения, то решился граф Милорадович послать адъютанта своего генерала Мантейфеля к генералу Роту, дабы, приняв Майбороду, доставить в Петербург. Из петербургских заговорщиков по справке никого не оказалось налицо; все были в отпуску, а именно – Свистунов, Захар Чернышёв и Никита Муравьёв, что более еще утверждало справедливость подозрений, что они были в отсутствии для съезда, как в показаниях упоминалось. Граф Милорадович должен был верить столь ясным уликам в существовании заговора и в вероятном участии и других лиц, хотя об них не упоминалось; он обещал обратить все внимание полиции, но все осталось тщетным и в прежней беспечности»[349].
В распоряжении военного губернатора имелись следующие силы и средства. Кроме сотрудников общей полиции, в Петербурге находились подразделения Отдельного корпуса внутренней стражи: внутренний гарнизонный батальон и жандармский дивизион. Функции военной полиции исполнял лейб-гвардии Жандармский полуэскадрон. Гарнизонный батальон выполнял задачи по охране и конвоированию арестантов и нес полицейскую караульную службу. Жандармские части изначально создавались как подразделения быстрого реагирования. В дивизионе были конная и пешая команды. Конная состояла из 25 офицеров, 35 унтер-офицеров, 264 жандармов и 4 трубачей; пешая – из 1 офицера, 18 унтер-офицеров и 102 жандармов. В полуэскадроне, который был полностью кавалерийским, служили 4 офицера, 10 унтер-офицеров, 80 жандармов и 2 трубача. Все жандармы имели на вооружении драгунские ружья со штыками образца 1809 г. и драгунские палаши, кавалеристы дополнительно имели по два пистолета. Жандармы были обучены действовать небольшими командами и даже в одиночку. В умелых руках – это грозная сила, однако Милорадович был храбрый солдат, но посредственный полицейский.
В середине дня 12 декабря из Варшавы прибыл фельдъегерь Белоусов. «Вскрыв письмо брата, удостоверился я с первых строк, что участь моя решена, но что единому Богу известно, как воля Константина Павловича исполнится, ибо вопреки всем нашим убеждениям решительно отказывал в новом акте, упираясь на то, что, не признавая себя императором, отвергая присягу, ему данную, как такую, которая неправильно ему принесена была, не считает себя вправе и не хочет другого изречения непреклонной своей воли, как обнародование духовной императора Александра и приложенного к оному акта отречения своего от престола. Я предчувствовал, что, повинуясь воле братней, иду на гибель, но нельзя было иначе, и долг повелевал сообразить единственно, как исполнить сие с меньшею опасностию недоразумений и ложных наветов. <…> Изготовив вскорости проект манифеста, призвал я к себе М. М. Сперанского и ему поручил написать таковой, придерживаясь моих мыслей; положено было притом публиковать духовную императора Александра, письмо к нему Константина Павловича с отречением и два его же письма – к матушке и ко мне как к императору»[350], – писал об этом событии Николай.
К Михаилу Павловичу отправили курьера с предписанием прибыть в Петербург к восьми часам вечера 13 декабря. На это время было намечено заседание Государственного совета, на котором Николай намеревался объявить себя императором. О прибытии фельдъегеря от Константина Павловича Михаил не знал: тот добирался в столицу не по Рижскому тракту.
Тем временем известие о прибывшем фельдъегере распространилось по Петербургу и через некоторое время дошло до руководителей заговорщиков. Вечером 12 декабря в Зимний дворец прибыл подпоручик лейб-гвардии Егерского полка Я. И. Ростовцев и доложил, что в столице готовится вооруженное выступление против Николая. Он настоятельно просил не награждать его за сообщение о заговоре в гвардии, полагая это своим долгом верноподданного.
Получив новую информацию о намерениях заговорщиков, Николай Павлович решил форсировать события. 13 декабря он вызвал командующего Гвардейским корпусом генерала А. Л. Воинова, вступившего в командование гвардией в 1824 г. («…человек почтенный и храбрый, но ограниченных способностей и не успевший приобресть никакого весу в своем корпусе»[351]). Николай поставил его в известность о воле Константина и поручил собрать всех генералов и полковых командиров гвардии в Зимнем дворце в понедельник, в 6 часов утра. Он намеревался обратиться к высшему командному составу гвардии, «…дабы лично им объяснить весь ход происходившего <…> и поручить им растолковать сие ясным образом своим подчиненным, дабы не было предлога к беспорядку»[352]. К 8 часам вечера Госсовет был собран, но Михаил – личный свидетель волеизъявления Константина – отсутствовал: он получил сообщение о прибытии в Петербург только в 14 часов 13 декабря и прибыть к намеченному времени физически не мог. В это же время лидеры мятежников на своем последнем заседании приняли решение о начале восстания утром 14 декабря.
Николай позднее вспоминал: «Мы ждали Михаила Павловича до половины одиннадцатого ночи, и его не было. Между тем весь город знал, что Государственный совет собран, и всякий подозревал, что настала решительная минута, где томительная неизвестность должна кончиться. Нечего было делать, и я должен был следовать один. <…> Подойдя к столу, я сел на первое место, сказав: „Я выполняю волю брата Константина Павловича“. И вслед за тем начал манифест о моем восшествии на престол. Все встали, и я также. Все слушали в глубоком молчании и по окончании чтения глубоко мне поклонились, при чем отличился Н. С. Мордвинов, против меня бывший, всех первый вскочивший и ниже прочих отвесивший поклон, так что оно мне странным показалось. Засим должен был я прочесть отношение Константина Павловича к князю Лопухину, в котором он самым сильным образом выговаривал ему, что ослушался будто воли покойного императора Александра, отослав к нему духовную и акт отречения и принеся ему присягу, тогда как на сие права никто не имел. <…> Во внутреннем конногвардейском карауле стоял в то время князь Одоевский, самый бешеный заговорщик, но никто сего не знал; после только вспомнили, что он беспрестанно расспрашивал придворных служителей о происходящем»[353].
В 7 часов утра присягу Николаю принесли члены Сената, Синода и большая часть личного состава гвардейских полков, дислоцированных в столице. Из гвардейской кавалерии в самом Петербурге стояли только Кавалергардский и Конный полки и Черноморский эскадрон, на окраинах города – 2-я, 4-я и 6-я сотни Казачьего полка, другие три сотни были на льготе на Дону. Остальные полки – Гусарский, Драгунский, Кирасирский, Конно-егерский, Уланский и Лейб-кирасирский Ее Величества (не гвардейский) – дислоцировались вне пределов столицы. Все гвардейские пехотные полки – Преображенский, Московский, Семеновский, Гренадерский, Измайловский, Павловский, Егерский и Финляндский – имели в казармах 1-е и 2-е батальоны, 3-и батальоны находились в окрестностях столицы. Гвардейский экипаж, артиллерия, саперы, инвалидные роты, вспомогательные подразделения, учебные негвардейские части, а также жандармы дислоцировались в городе. Таким образом, большая часть гарнизона присягнула новому императору, что позволило создать достаточный кредит доверия в силовых подразделениях и рассчитывать на лояльность большинства войск.
14 декабря офицеры-мятежники затемно были в казармах и вели среди солдат своеобразную агитацию. Она основывалась не на идеях равенства граждан, сокращения срока службы или других демократических ценностях, знакомых современному российскому обществу, а на банальной лжи! Солдатам Московского полка А. А. Бестужев говорил, что их (солдат) обманывают: государь (Константин Павлович) не отказался от престола, а закован в цепи; шеф полка (Михаил Павлович) задержан под Петербургом и тоже в цепях. Солдатам Гренадерского полка он же говорил, что к ним (солдатам) его прислал Константин Павлович, поэтому второй раз присягать не следует. Лейтенант А. П. Арбузов уверял матросов Гвардейского экипажа, что в окрестностях столицы стоит армия, которая уничтожит всех присягнувших Николаю. Подобных свидетельств в материалах Следственного комитета по делу декабристов имеется множество.
