Ответ очевиден, Сталин на победу и не рассчитывал. Единственным выходом в создавшейся ситуации виделась ему демонстрация миролюбия и открытости западной границы. Почему-то он решил, что, если сумеет продемонстрировать Гитлеру небоеготовность частей прикрытия, тот не нападет. И, надо признать, Сталин сделал все возможное, чтобы части не просто выглядели небоеготовыми, но таковыми и являлись, чем значительно облегчил совершенно в этом не нуждавшемуся Вермахту жизнь.
«…он был парализован Гитлером, как кролик — удавом, боялся всякого внешне заметного решительного шага по укреплению границы, считая, что Гитлер может это расценить как нашу подготовку к нападению на него. Он так и сказал нам, когда мы с Кирпоносом предложили мобилизовать колхозников для рытья вдоль границы противотанковых рвов и прочих укреплений. Сталин заявил, что это будет провокацией, это делать нельзя… он понадеялся, что ему, может быть, удастся отвести удар от страны. Чем это кончилось, всем известно. И удар не отвел, и страну подставил»[78].
Что еще можно добавить к сказанному? Приведу аналогию. Молодой боксер из провинции, кровь с молоком, не без таланта и напористости, приезжает покорять столицу. Первый бой. Соперник — не из сильнейших, к тому же едва ли не вдвое легче. С огромным трудом, заработав лиловый, чрезвычайно болезненный синяк под глазом, побеждает новичок лишь по очкам. А в финале — рвущийся к пьедесталу безжалостный профессионал. Он вызвал на ринг сразу всех остальных претендентов, сумел стравить друг с другом и разделался с ними поодиночке, едва ли не шутя, а предыдущего чемпиона послал в нокаут в первом же раунде. Звучит гонг, противник смотрит новичку в глаза с холодной уверенной усмешкой, обнажающей клыки вампира. Играют стальные мускулы. Сейчас начнется избиение. Или кто-то все же сомневается?
Сталин не сомневался, и его поведение в первые дни войны лишь подтверждает: это. Привожу слова Хрущева:
«Я часто вспоминаю рассказ Берии о поведении Сталина 22 июня 1941 года, когда ему доложили о начале войны. Сначала он не хотел в это поверить и цеплялся за надежду, что это провокация, приказывал даже не открывать огня, надеялся на чудо, пытаясь спрятаться за собственные иллюзии. Затем военные доказали ему, что прятаться поздно, и ему пришлось поверить, что действительно началась война с Германией. Ему стали докладывать о победоносном продвижении гитлеровских войск. Тут-то открыто проявилось то, что он скрывал от всех, — его панический страх перед Гитлером. Сталин выглядел старым, пришибленным, растерянным. Членам Политбюро, собравшимся у него в кабинете, он сказал: «Все, чего добился Ленин, и что он нам оставил, мы про… Все погибло». И, ничего не добавив, вышел из кабинета, уехал к себе на дачу, а потом некоторое время никого не принимал»[79].
Пытаясь доказать, что Сталин предвидел быстрый разгром Франции и продолжал якобы владеть ситуацией, В. Суворов приводит еще и такой аргумент:
«До Второй мировой войны Германия не имела общих границ с Советским Союзом и потому не могла напасть, тем более — внезапно…
…Для того чтобы советско-германская война могла состояться, необходимо было создать соответствующие условия: сокрушить барьер нейтральных государств и установить общие советско-германские границы…
…Гитлер обратился к Сталину с предложением совместными усилиями сделать пролом в разделительной стене. Сталин с восторгом принял такое предложение и с огромным энтузиазмом ломал польскую стену, прорубая коридор навстречу Гитлеру…
Проломав коридор в разделительной стене, Гитлер посчитал это достаточным и занялся своими западноевропейскими, африканскими, средиземноморскими, атлантическими проблемами…
Гитлеру одного пролома в стене было достаточно. Сталину — нет. И Сталин своего добился. Всего через десять месяцев после подписания пакта «О ненападении» усилиями Сталина разделительный барьер был полностью сокрушен от Ледовитого океана до Черного моря. Нейтральных государств между Сталиным и Гитлером больше не осталось, и тем самым были созданы условия для нападения»[80].
Разберемся по порядку. Начнем с Польши, границу которой части Красной Армии перешли лишь 17 сентября. Сталин отнюдь не спешил «влезть в авантюру» и занял отведенную ему согласно секретным соглашениям территорию, когда судьба Польши была решена, Вермахт, по сути, покончил с организованным сопротивлением польских вооруженных сил. Одна только Варшава продолжала еще борьбу, да под Львовом передовые части немцев получили неожиданный отпор. Уверен, закрепись поляки на Висле, начни союзники продвижение в глубь Германии, Сталин не сдвинулся бы с места. Но Польша была разбита в две недели[81], французские дивизии сидели в своих бункерах и в бой не рвались.
Мог ли Сталин в создавшейся ситуации отказаться от «освободительного похода»? Нет, конечно. Любое приращение территории, тем более бескровное, работало на укрепление его авторитета и личной власти внутри страны. К тому же тогда он еще не боялся Гитлера. Молниеносный разгром Польши прозвучал первым тревожным звоночком, не более. «Прогнившее», как ему думалось, польское государство, вероятно, оказалось слишком слабым. К тому же Сталин не знал еще, чего по-настоящему стоит Красная Армия. Ему очень хотелось верить, что Вермахту она мало в чем уступает[82].
Очень скоро эти иллюзии развеяла крохотная Финляндия. Сталин получил отпор, разом изменивший его взгляды. И хотя, ценой страшных потерь, советским войскам удалось прогрызть линию Маннергейма и взять Выборг[83], дальше Сталин не пошел. Что его остановило? Резкое заявление Черчилля[84] и французского премьера Даладье о мнимом или реальном намерении оказать Финляндии военную помощь? Или очевидная готовность отошедшей, но не разбитой финской армии продолжать борьбу за независимость Родины до последнего? Или десятки, если не сотни тысяч погибших, пропавших без вести, обмороженных, не одна тысяча пленных красноармейцев? Или же все эти факторы, вместе взятые?
Важно другое. Там, где Гитлер шел напролом, Сталин — отступал. Ему «большая» Драка с большим, но весьма сомнительным успехом была не нужна. Он вполне довольствовался малым. Выход из столь неудачной войны с приобретением новых территорий, перемещение границы от пригородов Ленинграда западнее Выборга позволило ему спасти лицо.
Мог ли Сталин не занять Прибалтику? Если да, то каким образом? Что он должен был сказать Гитлеру? Извините, дорогой коллега, но, когда мы с вами подписывали эти в высшей степени легкомысленные соглашения, вы еще не успели разделаться с Францией. А теперь я вас, простите, опасаюсь, со своими экспансионистскими замашками порываю и от права первой ночи в отношении стран Балтии отказываюсь. По целому ряду причин этого произойти не могло.
Представим на секунду, что Сталин отказался от присоединения к СССР прибалтийских государств. И что, им удалось бы сохранить свою независимость? Да нет, конечно. Гарантом их суверенитета вольно или невольно выступали западные демократии[85]. С их поражением, но никак не раньше, участь Эстонии, Латвии и Литвы была решена. Не займи их Сталин, тут же в той или иной форме были бы включены они в сферу влияния рейха.
«28 июня после получения согласия румынского правительства Красная Армия начала Освободительный поход в Бессарабию и Северную Буковину»[86].
Вопрос был решен чуть раньше.
«Германия, еще 23 июня поставленная правительством СССР в известность о советских требованиях к Румынии, была вынуждена заявить, что она не заинтересована в Бессарабском вопросе»[87].
Не очень понравилось Гитлеру подобное требование. Но предпринять что-либо в защиту будущего союзника в условиях, когда большая часть Вермахта еще вела бои во Франции, он, конечно, не мог[88]. Видимо, тогда, в середине лета 40-го впервые всерьез задумался Гитлер о ставшем неизбежным столкновении с СССР…
Так что упоминаемый В. Суворовым барьер нейтральных государств не мог не быть разрушен. Два хищника не могли не идти навстречу друг другу и в движении своем не могли не встретиться. Вряд ли кто-то будет спорить, что Прибалтику поглотил Сталин, но также очевидно и то, что это стало возможным лишь благодаря непрерывным, коренным образом изменившим политическую карту Европы победам Гитлера.
Сталин, конечно же, не победил «заранее», в конце августа 1939 года. Он, как и все остальные, даже и не представлял, как оно все будет дальше и с каким противником в самом недалеком будущем придется иметь дело Европе. Возможно, смутное беспокойство посетило вождя, ведь чувство самосохранения развито было у Сталина в достаточной мере. Но еще не скоро сменится оно тревогой, а затем и обреченностью. Гитлер переиграл и его и лидеров Запада и добился главного, сумел избежать войны на два фронта. Переиграл, воспользовавшись их близорукостью, безответственностью, трусостью, в конце концов. Удалось это Гитлеру, конечно же, еще и потому, что воссозданный Вермахт оказался куда сильнее, чем кто-либо мог предугадать. Сталин в том числе, да разве один только Сталин?
