Сэмюэль Гоудсмит - Миссия "Алсос"

Письменный доклад Ричарда Куна показался мне недостаточно убедительным. Будучи президентом Германского химического общества, он весьма рьяно выполнял все обряды нацистского культа. Приступая к занятиям, он никогда не упускал случая, подобно истинно нацистскому лидеру, отдать гитлеровское приветствие и провозгласить «Зигхайль!» Те, кто его хорошо знал, говорили, что все это он проделывал для того, чтобы уберечь германскую химию. Он держался за свой президентский пост, чтобы не допустить перехода этой важной области в руки ортодоксального нациста и плохого химика. Однажды он сказал одному из своих коллег следующее: «Я не даю нацистам возможности выгнать меня».

Куну, может быть, и удавалось провести нацистов, но я чувствовал, что с нами он также очень хитрит. Я не мог поверить, что он не был знаком с важными военными разработками, хотя у меня и не было времени заглянуть в дело поглубже. Нам было изве стно, однако, что он являлся одним из административных «боссов» германской военной химии, а несколько позже Бауман обнаружил в Берлине ценные секретные доклады из области прикладной химии, которые, вне всякого сомнения, были известны Куну. Вернувшись в Гейдельберг, мы с помощью одного из наших офицеров арестовали Куна. Я показал ему эти секретные доклады и упрекнул в том, что он полгода назад, зная, чего мы хотим, ничего не сказал нам о них, хотя и прикидывался сотрудничающим с нами.

«Смотрите, — говорил я ему, — ваше имя значится здесь повсюду. Здесь вы один из редакторов. Тут вы упоминаетесь как участник совещания. А вот доклад о вашей вступительной речи на секретном совещании относительно синтетической резины. Вы произвели большое впечатление на слушателей словами о необходимости выиграть битву против блокады и выиграть будущее для германской химии после войны. Вы видите, герр Кун, что наш сборник докладов не полон. Вы, несомненно, можете дать нам недостающие экземпляры».

Кун был, видимо, приперт к стене и обещал доставить все полностью немедленно. Офицер на джипе отвез его домой, и вскоре они возвратились с полным комплектом секретных периодических изданий в области химии. Это было очень важно. В нем содержались статья о ценных промышленных достижениях, таких, как производство пластмасс, асбеста, использования каменноугольной смолы, алюминия, целлюлозы, серы и т. д. Этот редкостный сборник документов сейчас находится в распоряжении Американского химического общества, но я до сих пор досадую на то, что позволил герру Куну дурачить себя. Мы смогли овладеть этими документами лишь в апреле следующего года.

Физиков в Гейдельбергском университете возглавлял глубокий старец по имени Ленард. Он был одним из самых старейших и самых ярых нацистов и, если можно так выразиться, выдающимся нацистом среди ученых. Ленард был членом этой партии с 1918 года, когда еще никто и не думал о Гитлере. Он вел агитацию против Веймарской республики и однажды даже сидел в тюрьме за монархические речи. В течение долгого времени его лаборатория была «запретной территорией» для физиков США и союзных с нами в первую мировую войну стран. Однажды он выполнил какую‑то крупную работу по физике, за что получил в 1905 году Нобелевскую премию. Он утверждал, что рентгеновы лучи открыл именно он, а не Рентген, и огорчался по поводу непризнания его заслуг должным образом. Рост его политической деятельности после первой мировой войны сопровождался падением его квалификации как физика. Он все больше и больше становился политическим агитатором и все меньше и меньше физиком. И, наконец, он получил признание нацистов, включая самого Гитлера, получил то, о чем так страстно мечтал долгие годы.

Когда американские войска заняли Гейдельберг, Ленард из города исчез. Он, вероятно, опасался, что наши люди расстреляют на месте такую важную персону, как восьмидесятилетний нацист. Он скрывался где‑то в соседней деревне, но через две недели явился сам и отдался в руки американских военных властей. Они обратились к миссии Алсос за советом. Величайший из немецких ученых сдался нашим офицерам. Что с ним делать?

«Не придавать ему никакого значения. Игнорируйте его», — ответил, я. Для нациста это было большим наказанием, чем даже суд в Нюренберге.

Ленард непосредственно нес ответственность за смещение Боте. Преемником Боте в Гейдельбергском университете был первосортный болтун и второразрядный физик Веш. Этот человек был главой гейдельбергских нацистов, и американские военные власти немедленно же посадили его в тюрьму. Не в пример Боте, но подобно всем нацистам, в тюрьме он сразу же предложил союзникам свои услуги как физик. Он написал пространное и напыщенное письмо о своих секретных военных работах и давал обещания, имея в виду грядущие успехи. В действительности же его работы ничего особенного не представляли, и все остальные немцы, работавшие в этой обла сти, попросту не обращали на них внимания. Его письмо в типично нацистской манере сопровождалось письменным «оправданием». Будучи членом СС, он тем не менее утверждал, что не был настоящим нацистом. Его манера защиты была типичной для нацистской психологии, поэтому очень трудно удержаться, чтобы не привести некоторые выдержки из этого «документа». После обещания продолжать свои исследования для военных нужд США он обращал наше внимание на то, что тюремная камера не является наилучшим местом для таких работ.

«Гехеймрат Ленард, — писал он, — великий ученый, лауреат Нобелевской премии, друг Резерфорда, почетный член Института имени Франклина (США), научное суждение которого не подлежит сомнению, несмотря на его политические взгляды, всегда указывал на меня как на своего лучшего ученика…».

Далее он пускался в перечисления своих добродетелей, вроде следующих:

«I. Мои секретные вклады и т. п.

1. Рисковал жизнью для союзнических армий. Предлагал лояльное сотрудничество с ними.

2. Всегда поддерживал притесняемых соотечественшков — католиков.

3. Был помощником, другом и защитником соотечественников — евреев в течение двадцати лет.

4. Многократно помогал другим соотечественникам в изменчивой политической обстановке, а также иностранцам.

//. В области политики

1. Не произносил никаких политических речей и не проводил какой‑либо другой агитационной деятельности.

2. Давал ограниченную информацию только о своей научной работе в области прикладной физики и радио.

3. Против меня предпринимались действия, направленные на исключение меня из СС в связи с указанным в п. 1.

4. Мой брак не был признан в кругах СС; один из моих родственников был отправлен в концентрационный лагерь и там умер».

В июне, когда я вернулся в Париж, мне стало известно от наших работников в Гейдельберге, что местные органы контрразведки посадили Боте в тюрьму. Я приказал немедленно это расследовать. Оказалось, что павшие на него подозрения в связи с деятельностью «Вервольф» («Оборотень» — подпольная организация фанатиков — нацистов) были совершенно необоснованны. По нашему предложению его вскоре освободили. Боте вполне мог простить нам это недоразумение: при нацистах такие вещи случались с людьми гораздо чаще. Но совершенно непереносимым для него было то, что работники контрразведки, не располагая достаточным помещением для заключенных, посадили в одну камеру с ним его заклятого врага Веша.

Захваченная в Гейдельберге документация лишь подтвердила то, что мы уже и так знали. Теперь необходима была не разведка вообще, а настоящие технические данные, и ради этого мы должны были двигаться дальше в глубь Германии.

Мы ожидали следующего продвижения наших войск. Нам было известно о секретной лаборатории по разработке котла, организованной ранее военным ведомством и размещавшейся в одной из деревень в Тюрингене. Известно было также и о секретной лаборатории в Южной Германии, к югу от Штуттгарта, где работала группа Гейзенберга. Но мы не могли знать, какое из этих двух мест будет первым занято нашими войсками, а, сидя в Гейдельберге, выяснить это было невозможно.

В Париже мы узнали, что армия генерала Паттона очень быстро продвигается в центральной Германии и что деревня в Тюрингене может в любой день быть занята. Нельзя было терять время. Телефонная связь была ненадежной и для совершенно се кретноЙ информации считалась небезопасной. К счастью, Дэйв Григгс, один из гражданских советников генерала Спаатса из ВВС, был не только нашим братом — физиком, но и пилотом. Дэйв, вероятно, был единственным гражданским человеком, которому во время войны разрешалось летать в Европе на военном самолете. Он еще раньше обещал помочь мне, когда бы ни возникла в этом необходимость. Сейчас как раз наступил такой момент. Сначала он слетал в Гейдельберг, предупредил полковника Паша и его людей и последовал за ними в тюрингенскую деревню, которая на следующий же день оказалась в наших руках. Затем он прилетел за мною в Париж и доставил меня в секретную лабораторию.