Сэмюэль Гоудсмит - Миссия "Алсос"

Гартека привели ко мне в кабинет. До этого мне не приходилось встречаться с ним. Сначала он не обнаружил желания разговаривать. Он не представлял себе, как много мы уже знаем о нем и его работе.

— Расскажите мне о ваших попытках получить газообразные урановые соединения, — сказал я, зная о том, что он предпринял такие исследования в надежде получить газообразную смесь, из которой было бы удобно выделять нужный изотоп методами газовой диффузии. Гартек признался, что он руководил этой работой.

— Но она была безуспешной, — сказал он. — Последнее, к чему мы пришли, была несколько усложненная органическая смесь из атомов урана, окру женных атомами водорода и углерода. Конечно, это очень сложные молекулы, чтобы о них можно было просто рассказать. Я попытаюсь показать вам.

Указав на лежавший на моем столе кубик, игравший роль пресс — папье, он продолжал:

— Предположим, этот кубик представляет собой уран.

Он сделал движение, чтобы взять его, и вес этого кубика поразил его:

— Но это же и есть уран на самом деле! — вскричал он.

Этот инцидент положил конец его колебаниям. Он сразу понял, что кубик урана был из числа тех, которые предназначались для немецких экспериментов с котлом и рассказал мне все, что знал.

На этом и закончилась наша погоня за немецкими физиками — ядерщиками. Мы нашли всех ведущих работников проекта, все документы и материалы. Четырнадцать человек из них мы интернировали, четверо были уже в Соединенных Штатах Америки. Те десять, которые оставались в Европе, содержались под охраной в Версале в так называемом «Дастбине» (dustbin — по — английски «мусорный ящик») — лагере для интернированных гражданских лиц. Оставалось всего несколько физиков — ядерщиков в Берлине или в русской зоне оккупации, но мы уже опросили двух из них в Лейпциге, когда этот город был открыт для доступа американского персонала.

* * *

Лишь в конце июля небольшая группа сотрудников миссии Алсос получила доступ в Берлин. Как мы и предполагали, ничего нового там не нашлось, но то, что мы узнали, нас вполне удовлетворило. Это было подобно недостающим кусочкам в мозаичной картине. Собранные нами обрывки случайных сведений дополнили общую, уже известную нам картину.

Мы нашли, например, главного химика химического концерна «Ауэр», которого разыскивали еще с момента вступления в Бельгию. Но он не сообщил нам ничего нового. Так же было и с остававшимися в Берлине немногими физиками, работавшими в промышленности. Ученые, работавшие в гестапо, были уже выявлены до нашего прибытия. Некоторые из них оставили в своих опустевших домах кое — какие следы для нас, чтобы мы позднее могли проследить за ними. Нашлась и секретарша Рудольфа Ментцеля. Она жила одиноко в большой выгоревшей и разбитой бомбами вилле и ютилась в уцелевшей каморке швейцара. В этой вилле некогда помещалась собственная научная академия Гиммлера, так называемая «Аненэрбе», или Академия родовой наследственности. Цокольный этаж, единственное не полностью разрушенное место, еще сохранил остатки странной тевтонской символики и обрядности; виднелись какие‑то непонятные идолы, казавшиеся при первом взгляде телами жертв. В углу находилась яма с пеплом, в котором я нашел череп ребенка.

Египетский музей вряд ли можно считать подходящим местом для поисков следов уранового предприятия, но прежде я бывал в нем; тогда это был один из лучших музеев в своем роде и я полюбопытствовал взглянуть, во что он превратился теперь. Музей был полностью превращен в развалины. Почти единственным уцелевшим экспонатом была поврежденная взрывом печально выглядевшая мумия птолемеевской эры. Бедный старик — сторож, работавший в музее и раньше, был очень тронут моим интересом к музею и упорно хотел подарить мне эту уцелевшую мумию. На мгновенье я соблазнился возможностью послать ее в Вашингтон с указанием «Проверьте на радиоактивность». Но мумия оказалась чересчур большой для нашего джипа, и мне пришлось удовлетвориться несколькими клочками ее раскрашенной одежды.

Но главным образом мы хотели посетить ныне опустевшие помещения Физического института кайзера Вильгельма, где исследования урана начались еще в 1939 году. Это было одно из немногих уцелевших зданий. Крупный знак над дверью означал, что здесь находится штаб — квартира начальника разведывательной службы Контрольной комиссии США. Вокруг, казалось, все было пусто. Мы вошли в комнату с двумя столами. Встретивший нас офицер никак не мог понять нашего интереса к этому зданию.

Подземная урановая лаборатория Физического института кайзера Вильгельма в Берлине в том виде, как она была найдена миссией Алсос.

«Здесь все пусто, — сказал он. — Все, даже выключатели и провода, вывезено. Мы нашли какой‑то хлам и выбросили его на задний двор. Подвальное помещение выглядит довольно странно. Похоже, там был плавательный бассейн. Пройдите и посмотрите».

Мы тщательно все проверили. «Хлам» на заднем дворе состоял из обломков лабораторного оборудования для исследований по ядерной физике и блоков прессованного оксида урана. Валялось также несколько записных книжек, по которым можно было судить о характере проводившихся там исследований. Подвальное помещение представляло собой защищенный от бомб бункер — лабораторию, которой немцы так гордились. Создавалось впечатление, что в прошлом она была превосходно оборудована. За «бассейн для плавания» приняли яму, в которой предполагалось соорудить котел. Металлические контейнеры и рамы для размещения кубиков урана стояли рядом.

Я вспомнил примитивную установку, с которой начинал Энрико Ферми в подвалах Колумбийского университета. По сравнению с ней эта берлинская лаборатория, даже пустая, производила впечатление большого достижения. Я остался там ненадолго один и в тусклом свете обратился к богу с благодарностью, что он дал мне великое счастье понять на языке физики, который был мне особенно близок, крушение нацизма.

Однажды в начале августа 1945 года я разбирался в руинах гиммлеровской штаб — квартиры. Я хотел найти что‑нибудь конкретное, характеризующее интерес Гиммлера к научным исследованиям. Внезапно я услышал зовущий меня голос:

— Эй, Сэм! Сэм, где вы?

Звал меня один из офицеров нашей миссий. Он очень запыхался. По его словам, ему пришлось облазить весь Берлин, пока он наконец не заметил мой джип с эмблемой Алсос на номере среди развалин того, что прежде называлось Принц Альбрехт — штрассе. Он бросил торопливый взгляд на свои наручные часы.

— У вас осталось ровно пятнадцать минут, чтобы успеть на самолет во Франкфурт! — выпалил он.

— С какой стати я должен лететь во Франкфурт? — спросил я. — Я как раз назначил многим прийти сюда и помочь мне. Здесь в Берлине еще столько дел!

— Приказано, — ответил он. — Вас ждет специальный самолет.

— Что же, я не могу взять даже свою пижаму и зубную щетку?

— Времени нет абсолютно. Мы и так потеряли больше часа, разыскивая вас.

Все это производило впечатление чего‑то важного. Грязный, — а я действительно перепачкался, роясь в гиммлеровских пожитках, — я забрался в джип, и мы, завывая сиреной, помчались по Берлину на темпельгофский аэродром через ворота, минуя всякие формальности, прямо к самолету. Пропеллеры уже вращались, у распахнутой двери стоял солдат, выразительно взглянувший на меня. Я прямо из джипа перебрался в самолет, дверь захлопнулась, взревели моторы, и мы взлетели. Все происходило прямо, как в кино!

Я не имел ни малейшего представления, зачем меня вызывали во Франкфурт, где находился штаб нашей разведки, и для чего нужна вся эта спешка. Экипаж самолета был мне незнаком. Было бесполезно расспрашивать их: похоже, что они знали не больше меня. Возможно, думал я, меня кто‑нибудь встретит на аэродроме.

Когда через несколько часов мы приземлились во Франкфурте, там не было ни военного оркестра для моей встречи, ни джипа нашей миссии. Я сел в армейский автобус, на котором и добрался до штаба.

— Ну — с, я здесь, — произнес я. — Что дальше?

Все были удивительно уклончивы.

— Это связано с парнями, которых вы посылали в Мюнхен, — сказали мне. — Их ждут обратно, и мы думали, что вы хотели бы их проинструктировать перед отправкой в Вену. С ними также два офицера, прибывших из Лондона, а может быть, и из Вашингтона.

Никто не мог толком объяснить мне причин моего столь мелодраматического отбытия из Берлина. Даже полковник Паш сделал бесстрастное лицо, когда я обратился к нему с вопросами. Я был ужасно разозлен и с нетерпением ожидал очередного самолета, чтобы вернуться обратно к моим берлинским руинам.

Однако нашлась и крупица утешения. По пути из Парижа ко мне в Берлин прибыли Карл Бауман, Дик Бете и наш секретарь Мэри Бохан и привезли двухнедельный запас чистого белья. Продовольствие не было проблемой для миссии Алсос — еды всегда было достаточно. Но вследствие наших постоянных разъездов из города в город мы зачастую страдали от недостатка чистого белья. Одно время в Геттингене дело дошло до того, что Аллан Бейтс, наш металлург из фирмы «Вестингауз», обыскал весь немецкий дом, в котором мы остановились. Все, что он нашел, — это длинные розовые дамские рубашки. В течение нескольких дней он был вынужден носить эти рубашки.