Сэмюэль Гоудсмит - Миссия "Алсос"

Не сумев этого понять, они начали придираться ко всяким мелким деталям. Почему никто не хочет верить, что Отто Ган открыл явление деления урана? Почему в газетах ошибочно утверждается, что делеление открыла Лиза Мейтнер? И, в конце концов и прежде всего, почему Германия не смогла изготовить бомбу? Они выискивали всяческие объяснения и оправдания. Утверждалось, например, что нацистское правительство никогда не поддерживало науку в таких масштабах, как правительства союзных стран.

По — видимому, им удобно было в это время забыть об активном интересе гестапо и других правительственных органов, проявленном к урановой проблеме. Они сейчас забыли о том, что сами‑то они были не очень уверены тогда в своих шансах на успех; будь у них такая уверенность, они, вероятно, имели бы больше правительственной поддержки. А некоторые прибегали к такой аргументации, что, дескать, если бы мы и располагали большей правительственной помощью, то мы все равно не дали бы в руки Гитлера такого ужасного оружия. Несомненно, это звучало бы правдой в устах таких людей, как фон Лауэ и Ган, но весьма сомнительно, чтобы это было так же верно для всех остальных.

Но почему, удивлялись германские ученые, газеты и радио уделяли такое внимание разрушению союзниками завода по изготовлению тяжелой воды в Норвегии? Ведь тяжелая вода не имеет ничего общего с изготовлением атомной бомбы? Ее можно использовать для изготовления «урановой машины», но никак не бомбы! И что такое говорят о плутонии? Что такое плутоний? Немецкие физики были смущены более, чем когда‑либо. Должно быть, говорили они, эти глупые газетные репортеры и радиокомментаторы опять путают: нет такого вещества — плутония. Может быть, под плутонием они подразумевают полоний или протактиний — давно уже известные радиоактивные элементы? Но какую роль могут они играть в изготовлении атомной бомбы?

Прошло более суток с момента первого сообщения о Хиросиме, и лишь тогда Гейзенберг начал осознавать, как глубоко он и его коллеги ошибались в понимании основного принципа атомной бомбы. Только теперь он наконец понял, что атомный котел мы использовали лишь для получения нового вещества — плутония, — который и применили в бомбе. Котел сам по себе никогда и не предназначался для того, чтобы служить бомбой.

Гейзенберг собрал своих коллег и объяснил им все. Они были поражены и удручены. Все это было так просто! Как же они могли так промахнуться? И как им дальше жить после такого удара по германскому научному престижу?

Это было более чем академическим вопросом. Если бы было решено послать их обратно в Германию, то их жизнь могла бы оказаться в опасности: фанатики-нацисты возложили бы на них всю тяжесть ответственности. Стремление интернированных немецких ученых вернуться домой заметно поостыло, и они сразу же оценили по достоинству английское гостеприимство.

Среди более молодых немецких физиков нашлись и такие, кто оправдал свои неудачи. Они повернули дело таким образом, что сама неудача стала для них достоинством: стали отрицать вообще свои намерения изготовить атомное взрывчатое вещество, подчеркивая работу только над «урановой машиной» и забывая, что все их замыслы были направлены прямо на создание атомной бомбы. Они хотели уверить мир, что немецкие ученые никогда не согласились бы работать над такой отталкивающей и ужасной вещью, как атомная бомба!

Так в песне о германской науке появился новый лейтмотив: Германия работала над урановой проблемой только для мерных целей, а союзники — для целей разрушения. Поэтому для нас не было сюрпризом, по крайней мере для членов миссии Алсос, когда через два года после Хиросимы Гейзенберг сообщил репортеру «Ассошиэйтед Пресс» о германском урановом котле, который он построил, чтобы получать электрическую энергию для машин, а не бомбу.

Как мир теперь знает, в таком урановом котле производится взрывчатое вещество — плутоний.

Заявление Гейзенберга — прекрасный пример того, как можно использовать полуправду. Это правда, что немецкие ученые работали над «урановой машиной», а не над бомбой, но правда также и то, что они делали это, не сумев понять и увидеть разницы между «машиной» и бомбой. Хотели‑то они иметь именно бомбу! То, что всему миру теперь известно о плутонии, немецкие ученые тогда не знали, не знали до тех пор, пока им не рассказали об этом после Хиросимы,

Миф о германском организационном гении умирал медленно. Те, кто верил, что по крайней мере в военных науках немцы обладали поразительной способностью к хладнокровному, дальновидному и эффективному планированию и к выполнению своих планов, испытывали глубокое разочарование. Не будем спорить: у немцев действительно была масса всяких картотек, бланков, классификаций, бюро, департаментов и титулов, но когда доходило до дела, то они вовсе не являлись первоклассными исполнителями.

В Соединенных Штатах Америки все научные работы военного времени осуществлялись под контролем Управления научных исследований и разработок, возглавляемого доктором Ванневаром Бушем. Эта организация охватывала всех исследовательских работников, инженеров и ученых страны. Она состояла из ряда подразделений по признаку специализации — радары, ракеты и т. п. Внутри каждого такого подразделения осуществлялась полная кооперация между исследовательскими работами вооруженных сил, промышленности и университетов. Более того, ученым исследователям предоставлялась возможность наблюдать на фронтах за действием разработанных ими средств. Специальные научные группы совместно с армией и флотом вырабатывали рекомендации для правильного использования новых видов оружия и оценки его эффективности. Единственное, в чем упрекали Управление, так это в недостаточном обмене идеями между его подразделениями. В целом же это была большая организация, действовавшая бесперебойно и эффективно. В ней, между прочим, находился и отдел полевой службы, подбиравший гражданских ученых для миссии Алсос.

В Германии не было такой всеохватывающей организации, а ученые — исследователи не были связаны с действующей армией.

Проведенное по полученным нашей миссией документам изучение организации (точнее, плохой органи зации) немецких научно — исследовательских работ дало интересные данные, несомненно заслуживающие внимания.

Перед войной нацисты не скрывали своего пренебрежительного отношения к ученым и науке, причем они не стеснялись заявлять это на весь мир. Бесстрастная логика науки не очень‑то гармонировала с мистическим культом крови и земли или верой в интуицию. Вступая в войну, нацисты были убеждены в своей способности выиграть ее в молниеносном темпе, и они считали, что не нуждаются в военных научных исследованиях. Все ученые без всякого разбора были призваны в армию, некоторые лучшие представители научной молодежи погибли. Только немногих из самых выдающихся освободили после недолгой службы в армии. Призыва в армию избежали только избранные, занесенные в «список Гитлера». В этот список, насчитывавший около тысячи имен, входили артисты, танцоры, киноактеры и, вероятно, астрологи, но только не ученые.

Вначале в нацистской Германии существовало несколько независимых исследовательских организаций. Координация их деятельности практически отсутствовала. Более того, немцы проводили резкое пагубное различие между «исследованиями» и «разработками». Последние относились главным образом к промышленности и находились поэтому в ведении министра вооружения и боеприпасов Альберта Шпеера. Ученые, работавшие на военное ведомство, почти ничего не знали о том, что делали ученые в военно — морских силах, а инженеры, занятые в промышленности, никогда не имели возможности видеть плоды своих трудов в действии.

Военные исследовательские работы находились в ведении Управления вооружений и возглавлялись посредственным физиком Эрихом Шуманом. Правой рукой Шумана был Дибнер. Эти два человека в начале 1939 f — ода начали секретные исследования, связанные с проблемой создания атомной бомбы для германской армии, не прибегая к помощи авторитетных немецких ученых — ядерщиков. Именно они явились

8 С. Гоуде МИТ

113

к Жолио — Кюри немедленно после оккупации Парижа с намерением конфисковать и вывезти все оборудование для ядерных исследований. Как сообщалось, они же приезжали в известный русский институт по ядерной физике в Харькове, когда этот город захватили немцы.

Шуман был профессором военной физики в Берлинском университете, хотя его немногочисленные труды были посвящены колебаниям струны. Возможно, это объясняется тем фактом, что он был родствен* ником композитора Шумана. Коллеги несколько презрительно называли его профессором военной музыки.