Сэмюэль Гоудсмит - Миссия "Алсос"

Но эту битву я проиграл. Мне пришлось послать одного из наших физиков, майора Фишера, на десятидневную «охоту» за радиоактивным вином. К счастью, нам было известно, откуда поступило это вино. Это была бутылка превосходного руссильона. Майор Фишер участвовал в освобождении Руссильона, когда он прибыл во Францию вслед за войсками вторжения с юга. Теперь я был вынужден послать его обратно в район Марселя.

«…Выполните всю работу полностью, — сказал я ему_ Не скупитесь в отношении конфиденциальных фондов. И, кроме того, имейте в виду, что на каждую отобранную вами бутылку вина вы должны обеспечить ее полноценную копию для нашей миссии в Париже».

Майор Фишер и сопровождавший его капитан Уоллес Райян прекрасно провели время. Они были свободны от забот, и им совсем не приходилось беспокоиться о получении вина и любой нужной им информации. Французские виноделы решили, что эти офицеры — американские бизнесмены, использующие свое положение военных для того, чтобы возобновить коммерческие отношения с французскими экспортерами. Всюду их встречали с распростертыми объятиями и навязывали им в качестве образцов восхитительную жидкость в количествах, значительно превышающих те, которые они могли осилить. Но все закончилось благополучно. Они вернулись в Париж с широчайшим ассортиментом вин из бассейна Роны, образцами гроздьев винограда, почвы, на которой они росли, воды из местных речек и ручьев, образцов для оптовой и розничной торговли и т. д. Все это, за исключением предназначавшихся для нас «копий» вин, было отослано в Вашингтон вместе с рапортом майора Фишера. Вероятно, такое необычное задание и связанные с ним тяжелые «питейные» испытания повлияли на майора, что явно отразилось на его рапорте.

С течением времени «дистанционное управление» из Вашингтона ослабело и дошло до минимума, но когда возникала необходимость, мы всякий раз хватались за эту «винную операцию» как за мощный аргумент в пользу нашей самостоятельности. Мы так никогда и не узнали, что же случилось с тем вином, которое мы послали в Вашингтон. Надеюсь, что получатели использовали его так, как предначертала для вина сама природа, а не растратили его в колбах и ретортах.

Произошло еще одно событие, которое помогло внести ясность в проблему самостоятельности миссии Алсос. Трудно было убедить наших коллег из военной разведки, что розыски ученых совсем непохожи на розыски шпионов или уголовных преступников. У нас был перечень «подозреваемых». На военном жаргоне они именовались «объектами», и в соответствии с обычной полицейской процедурой наша работа заключалась в расследовании всех обстоятельств, связанных с каждым из этих объектов в отдельности. Трудно было убедить военных, что далеко не все эти «объекты» стоили того, чтобы их разыскивать, так как одни из этих ученых представляли определенный интерес, а другие — никакого. Они никак не могли понять, как мы могли знать это наперед.

Однажды мы получили из Вашингтона официальный документ относительно таинственного немецкого ученого, который еще до войны приезжал в Соединенные Штаты. Вместо того чтобы привести нам данные о его научных работах, из которых все сразу стало бы ясно, в секретном документе сообщалось, какое пиво он любит, каково его мнение об американских женщинах, далее говорилось о том, что у него в 1938 году были глисты, в правой ноздре полип и что левое яичко у него атрофировано! После ознакомления со столь достопамятным досье даже военные работники нашей миссии стали скептически относиться к подобным вашингтонским документам.

«Винный инцидент» имел, однако, некоторые последствия. Научный консультант генерала Гровса позднее сделал мне строгий и справедливый выговор за то, что я не сумел разглядеть опасности разыгрывания шуток в военное время, находясь за три тысячи миль за океаном, шуток, связанных с таким серьезнейшим предметом, как проект атомной бомбы. Вашингтон не мог рисковать.

Секретность, как это было внушено нам в самом начале, была категорически необходима, несмотря даже на тот факт, что наше кодовое наименование, Алсос, казалось, невольно разоблачало тайну, так как оно было переводом на греческий язык слова «гровс». Генерал же Гровс возглавлял всю деятельность военного ведомства, относившуюся к атомной бомбе, поэтому не требовалось слишком большой догадливости, чтобы сделать соответствующий вывод. Кроме того, автомашины нашей миссии были снабжены номерными знаками с греческой буквой «альфа».

Очевидно, немцы даже и не собирались узнавать от нас что‑либо о нашей бомбе. Узнать эти секреты от членов миссии они не могли никоим образом. Но наши люди также находились в неведении. Миссия Алсос должна была действовать, ничего и никому не говоря о том, что нас интересовало. Лишь немногие высшие американские и британские должностные лица были информированы о целях нашей миссии. Как я уже говорил, к нашей миссии были прикомандированы офицеры и гражданские лица, в отношении которых предполагалось, что они не должны знать ничего о наших главнейших задачах. Более того, в армии, флоте и в промышленных кругах уже существовали разведывательные группы, пытавшиеся собирать материал относительно немецких научных разработок. Это обстоятельство привело к тому, что одна из наиболее трудных задач нашей миссии заключалась в том, чтобы сдерживать усилия этих неправомочных сыщиков, не раскрывая им наших целей.

Так, в ноябре 1944 года мне позвонил из нашей парижской штаб — квартиры Жолио — Кюри и сказал, что какой‑то офицер позвонил по телефону из Вашингтона и потребовал сведений об исследованиях, связанных с атомной бомбой. Жолио — Кюри ответил, что он уже рассказал все.

«Разве вам не известно, что здесь у вас имеется специальная группа для этой цели, миссия Алсос?» — спросил Жолио и хотел даже дать наш адрес. К счастью, благодаря принятым мерам удалось внимание этих людей отвлечь на другое направление и они ничего не узнали. Но после этого случая я сказал своим коллегам, что нам, пожалуй, стоит обзавестись вывеской — «Миссия Алсос. Особое подразделение по атомной бомбе».

В сентябре 1945 года в миссии раздался телефонный звонок из Главного управления военной разведки США в Германии. Они обнаружили лабораторию

Отто Гана, первооткрывателя деления урана — явления, на котором основано действие атомной бомбы, и собирались арестовать его для нас. Велико же было их изумление, когда я сказал им, что мы Ганом не интересуемся. Они, наверное, были бы еще более поражены, если бы узнали, что уже пять месяцев назад я разговаривал по телефону с д — ром Ганом и с тех пор он был интернирован.

Но если о том, что мы делали, знали очень немногие, то почти всем была известна цель нашего пребывания в Европе и уж, конечно, совершенно секретный характер наших работ. Это придавало нам незаслуженную значительность, весьма облегчавшую работу и обеспечивавшую нам неслыханные и временами совершенно ненужные привилегии. Когда бы ни понадобилась нам какая‑либо особая помощь или любезность, нам достаточно было шепнуть на ухо соответствующему сержанту или генералу два слова — «атомная бомба» — и неизменно это творило чудеса и оказывалось более эффективным, чем любые официальные предписания из Лондона или Вашингтона. Важность и секретность пленяли воображение непосвященных, и они сразу же загорались желанием помогать нам.

Подобная впечатлительность приводила иногда к забавным последствиям. Например, мы получили несколько кубиков немецкого металлического урана. Они нам превосходно служили в качестве пресс — папье. Один из посетивших нас высокопоставленных офицеров был настолько взволнован выставлением напоказ совершенно секретного вещества, что не мог удержаться от разговоров об этом. Вскоре мы получили строгий приказ из штаба генерала Гровса держать эти урановые кубики в наших столах, а не на них. Это было очень досадно — они были такими великолепными пресс — папье!

Было естественно предположить, что отступающие немцы могли оставлять шпионов и информаторов; нас предупредили об этом, чтобы мы были настороже. И совершенно напрасно: их не было нигде, по крайней мере, мы не встречали никого, кто стал бы себя беспокоить по поводу наших дел. Нам советовали также быть осторожными с местным персоналом, чьими услугами мы пользовались, — с шоферами, с прислугой в отелях и т. п. Единственным, кого мы заподозрили, был портье в отеле, который благодарил меня за чаевые словами «данке зёр» (нем. — «большое спасибо»). Но оказалось, что это было только делом привычки. Он ведь говорил эти слова в течение четырех лет оккупации, а немцы ушли отсюда всего лишь пару дней назад!

Фактически же немцы никогда не интересовались нами, за исключением нескольких самых выдающихся их ученых, и то это было лишь, когда они находились уже под стражей и с них был снят допрос. Но даже и тогда у них оставалось впечатление, что они знают больше нас и владеют атомными секретами, которые нам еще неизвестны, а это именно и является причиной их ареста и допросов. Для всех них Хиросима оказалась в полном смысле слова сюрпризом. Только однажды, когда мы в ноябре 1944 года захватили четырех ученых — ядерщиков в Страсбурге, какой‑то слух о нас просочился в Германию через лаборантку. Но она не знала ни наших имен, ни того, чем мы в действительности занимаемся, и ее информация для немцев оказалась практически бесполезной.