– Жопу рвать.
– И не просто рвать! Нужно, чтобы рванье этой самой жопы приносило тебе адекватный заработок. А если человек будет жопу рвать напрасно, если ему от этих стараний обломится к его тремстам долларам лишь лишняя сотка, которая ничего в его жизни не решит… Бесполезно уговаривать! Лучше с друзьями пивка попить, поругать правительство. Поэтому государство должно создать такую реальность, чтобы можно было простого человека позвать и сказать ему: будешь получать две тыщи долларов и существенно улучшишь свое социальное положение. И тогда есть шанс, что человек задумается: „Может, мне бросить пить? Может, моя жизнь не такая уж пропащая?“ Человек начинает считать: множит свои тыщи на количество месяцев и понимает, что через несколько лет его жизнь и жизнь его детей улучшится кардинально. Тогда и не пить можно! Вернее, можно и пить, но только вечером в пятницу и в субботу, а в воскресенье ни-ни, поскольку в понедельник на работу. Тогда есть смысл работать!Комментарий Александра Борисовича Градского (успевшего в режиме курортного цейтнота прочитать по диагонали рукопись настоящей книги летом 2012 года в Крыму):
– Прямо Микоян какой-то!
– Я ведь тоже не родился состоятельным. Вот мы переехали в новую квартиру. Мама умерла, и в новой квартире жили я, бабушка, папа, его новая жена и ее ребенок. Сестра бабушки сломала ногу, ей нужен был уход, поэтому она тоже переселилась к нам. Вшестером жили. Затем папа с женой и ребенком уехали в другую квартиру, тетя вылечила ногу, и мы остались вдвоем с бабушкой, стало полегче. А вскоре я женился и оказался с женой и детьми в двадцати шести метрах. Через несколько лет, когда я уже был я, нам удалось переехать в квартиру побольше, и там мы обитали впятером вместе с сестрой бабушки на 80 метрах. И так мы жили до 1997 года. Потому что в 1991 году я купил вот это помещение, где раньше была контора какая-то советская, и семь лет делал тут ремонт.
– Когда же наступил такой момент жизни, когда вы сказали себе: «Все, я обеспеченный человек!»?
– После 1995–1997 годов. Именно тогда качественно возросла оплата за концерты и появилась возможность что-то приобретать. Ведь до 1995 года даже дверей на строительном рынке купить было нельзя! Вот эти двери, которые вы тут видите, они все отреставрированные, мы принесли их с помойки, потому что заказать нестандартные двери тогда было нельзя. Вы, похоже, запамятовали – все то изобилие, которое мы сейчас наблюдаем вокруг, появилось совсем недавно. Да, забываем, что Россия совсем молодая страна. Я про то вам и говорю! Мы очень быстро пошли вверх. Если бы еще человеческую инициативу не подавляли так, как ее подавляют сейчас. Если бы проводили правильную политику… Ну, если не выдерживает конкуренции Волжский автомобильный завод, разгоняй его на хрен, коль они производят говно, а не машины! Снимите пошлины! Пусть люди ездят на хороших и недорогих иномарках! А лучше – отнять у чиновников и депутатов гособеспечение, пусть живут, как все, на зарплату, даже и высокую, глядишь, и законов драконовских никто бы не предлагал, ведь тогда им за все пришлось бы платить самим.
– А правда, что вы „самый лучший певец России“?
– Да, была у меня такая фраза, я ее когда-то ляпнул по молодости журналистам. И, быть может, не зря: я должен был сказать себе что-то в этом роде, чтобы чего-то достигнуть… В спорте легко определить, кто лучший: прыгнул выше всех – чемпион. Но для того, чтобы это сделать, этому спортсмену в начале пути надо сказать себе: я стану чемпионом. В искусстве это сложнее, особенно в таких жанрах, как живопись или поэзия. В певческом деле чуть полегче – там можно судить по технике владения голосом. Если певец владеет техникой филирования: громкая нота, а за ней очень тихая, – молодец. Если эта нота предельно высокая для тенора: си или до, – значит, ты самый крутой! Есть возможность сравнивать. Скажем, Паваротти пел арию Неморино из „Любовного напитка“ быстрее, чем она написана, потому что у него не хватало дыхания. А он Паваротти! Первый тенор мира! А ты сидишь где-то в России, и тебя в мире знать никто не знает. Хотя поешь ты эту арию в том темпе, в котором она была написана и в котором ее не мог петь Паваротти, потому что ему дыхания не хватало… Парадокс в том, что никого не интересует, хватает Паваротти дыхания или не хватает, потому что он публике нравится, и хоть тресни! Он – великий певец, а ты – какой-то Саша Градский, который живет в Козицком переулке. И всем плевать, что у тебя дыхание длиннее и легче подход к верхним нотам.
– А прожить долго собираетесь?
– Моему отцу под девяносто.
– А вы ему подкидываете денег?
– Он человек гордый, и, даже если бы я ему попытался „посодействовать“, он бы меня послал. Но если ему что-то будет нужно, то я буду рядом, само собой. У меня бабушка получала маленькую пенсию, при этом она дожила до ста одного года, и, когда я пытался ей что-то вкусненькое купить, она ничего из этого не ела. Никогда. Диета. Конечно, и отец, и я давали ей денег, приносили какие-то нужные продукты. Но после восьмидесяти лет ей уже ничего не стало нужно. Она даже на улицу перестала выходить. Читала. Смотрела телевизор. Мне было это удивительно, а потом я и в себе заметил это самоограничение. Причем у меня это началось лет с тридцати. Вот есть у меня три свитера и пара штанов, и больше мне не надо.
– А машин у вас сколько?
– У меня их пять штук. Но три из них настолько старые, что не ездят. Стоят, гниют. А две остальные тоже немолоденькие, поэтому на ходу две: если одна сломается, на другой поеду. „Мерседесу“ дизельному лет двенадцать, а „лексусу“ шестой год.
– Они стареют вместе с вами… А как бы вы хотели умереть?
– Поскорее. Бздынь – и все. Я теперь понимаю, почему римские патриции так умирали – ложились в ванну с горячей водой, резали вены и тихо, спокойно засыпали. Мне такая смерть очень нравится. Но я бы так не смог». * * *
В том же году «Вечерка» опубликовала более традиционное, но не менее интересное интервью «Москва полна энергии творчества», где тоже было про Стоящую-За-Левым-Плечом:
«– Боитесь ли вы смерти? И в чем, на ваш взгляд, смысл жизни?
– Да, боюсь. Объясню почему. Я так привык к тому, что не существует проблем, с которыми нельзя справиться. Или, по крайней мере, пригнуть ситуацию так, чтобы она не нарушила моего пути и не давала большого негатива. И есть только одно, с чем невозможно смириться и справиться. Это смерть твоя собственная, смерть близких и вообще смерть, как таковая. Вот недавно поехали люди на пароходе кататься, всех детей увели в музыкальный салон, откуда выхода нет, и тут корабль тонет. Произошло стечение каких-то безумных случайностей. Как можно с этим смириться, как можно с этим бороться? Ответить невозможно.
На вопрос о смысле жизни ответ я придумал лет восемь назад. Смысл жизни – в постоянном поиске этого смысла, а если этого поиска не происходит и никакая энергия не выделяется, считай, ты просто помер. Если ты ищешь смысл жизни, никогда его не находя, то выделяешь при этом некую человеческую энергию, которая может кому-то пригодиться. А если кто-то скажет мне, что нашел смысл жизни, то я этого человека направил бы в больницу Ганнушкина или в Кащенко, потому что на следующем этапе он начнет этим найденным смыслом делиться с окружающими.
– У вас очень мужественный облик. А есть ли что-либо, что может заставить вас заплакать?
– Довольно странно, но, когда происходит настоящая трагедия, я никогда не плачу. Помню, мы с отцом на похоронах матери оба стояли с белыми лицами, но не плакали. Мы до такой степени заморозились оба, что нас можно было ткнуть палкой, и мы ничего бы не заметили. Но у меня бывают ситуации, когда я не плачу, но слезы текут. И ничего с этим сделать не могу, причем совершенно точно знаю, что вот сейчас, через 30 секунд, у меня потекут слезы, и вот я сижу как дурак, жду, что это произойдет.
Во-первых, плачу, когда поет Мария Каллас, и ничего с собой сделать не могу. Я, хорошо обученный, профессиональный музыкант, умею петь достаточно свободно, но я не понимаю, как у нее получается так петь. Но, может быть, мне и не надо этого понимать.
Также я не понимаю, почему в течение очень многих лет, когда смотрю фильм „Судьба человека“, в том месте, где мальчик кричит: „Я знал, что ты меня найдешь“, начинаю плакать. Даже сейчас, вспоминая этот момент, не могу спокойно говорить. Когда я как-то рассказал об этом самому Сергею Федоровичу Бондарчуку, то он признался, что тоже в этот момент плачет. Хотя, по его словам, во время съемок он думал о чем угодно, но только не о высоком и значительном. Есть еще пара музыкальных произведений, не буду их называть, вызывающих у меня слезы.
– Когда-то ваша песня „Как молоды мы были“ стала гимном целого поколения. А сегодня есть ли такая, которую можно назвать гимном 20–30-летних?
