Еще через четверть века певчих станет вдвое больше, зато в четыре с лишним раза увеличится число музыкантов. А ведь это действительно поразительно! Если даже придерживаться привычной точки зрения, что певчие связаны только со строем церковной службы, это никак не позволяет делать вывод о некоем росте религиозности. Ведь перепись приводит огромное число и тех музыкантов, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не связывались с православным богослужением. Значит, можно сделать предположение о резком росте светских, «мирских» настроений и потребностей.
Загадки возникали одна за другой. В какие только стороны, в какие приказные дела и архивные хранения не уводили размышления над переписями!
Шаху Персидскому — Государь Московский
В который раз московский государь отправлял послов в Персию с заманчивыми предложениями и богатейшими подарками. До сих пор предложения выслушивались, подарки принимались — шах и сам не оставался в долгу, — но договора, к которому стремились москвичи, по-прежнему не было. Теперь сокольничий Ф. Я. Милославский вез Аббасу II среди других подношений «для соблазну» и вовсе необыкновенную вещь — орган. И не какой-нибудь маленький, портативный, а настоящий, большой, с редкой тщательностью и искусством отделанный инструмент. В описании имущества посольства сказано следующее:
«...Органы большие в дереве черном немецком с резью, о трех голосах, четвертый голос заводной, самоигральной; а в них 18 ящиков, а на ящиках и на органах 38 травок позолоченых...»
Идея подарка принадлежала самому Алексею Михайловичу. Но главное осложнение заключалось не в условиях отправки, хотя везти инструмент можно было только в разобранном виде на особой барже — путь посольства на Исфагань лежал по Москве-реке, Оке, Волге и Каспию. Все упиралось в мастера, который не мог его не сопровождать, чтобы на месте собрать и «действие показать». По случаю особенной ответственности дела пришлось поступиться лучшим из мастеров, к тому же музыкантом Симоном Гутовским, и царь беспокоился: не будет ли из-за его отъезда задержки в «строении» других инструментов — как-никак путь в одну только сторону занимал без малого год.
Документы не оставляют ни малейших сомнений: орган был «построен» именно в Москве, в мастерской, которая располагалась в Кремле, имела много мастеров и была завалена заказами. «Строились» здесь и органы, и клавесины для царского обихода — каждому из царских детей клавесины, например, делались по возрасту: от самых маленьких, полуигрушечных, до обычных инструментов. Делались они и для заказчиков со стороны. Нередко служили подарками.
Царевна Софья заказала для своего любимца Василия Голицына сложнейшее по конструкции бюро-«кабинет», в одном крыле которого помещался маленький клавесин, в другом — такой же небольшой орган. Но здесь уже была дань моде.
Успех посольства Ф. Я. Милославского превзошел все ожидания. Осенью 1664 года, через два с лишним года по выезде из Москвы, оно возвращается с полной победой: шах Аббас разрешил русским купцам беспошлинно торговать на всех принадлежащих ему землях. Какую роль сыграл в этом неожиданном решении московский орган — неизвестно. Но известно, что особой просьбой шаха было прислать ему второй такой же инструмент. Больше того — Аббас готов был заплатить за него любую цену. Немедленно последовавшим указом Алексей Михайлович распорядился начать «строить» новый орган на этот раз на 500 труб и 12 регистров. Шах не удовлетворился и этим. Спустя несколько лет персидские послы разыскивали в Москве уже для покупки частным порядком еще один орган.
Был ли московский орган первым в азиатских странах? Вполне возможно. И во всяком случае он принес московской мастерской громкую славу на Востоке. В ожидании посольства от русского царя бухарский хан в нарушение принятого дипломатического этикета заранее заказывает себе подарок: ему нужен орган и органист. В 1675 году русские послы увозят в Среднюю Азию и инструмент, и «игреца». На этот раз выбор пал на «Кормового двора подключника» Федора Текутьева.
Федор Текутьев не был городским музыкантом. Против его имени никогда не встречалось пометки об этой профессии. А ведь игра на органе требовала не только специального обучения — она предполагала возможность упражнения на инструменте. И если сегодня органами располагают только крупнейшие концертные залы страны (да и так ли их много всего!), то на что же мог рассчитывать рядовой чиновник триста лет назад?
И вот в промежутке между посольствами в Персию и Бухару, в 1671 году, московская городская хроника отмечает ничем не выдающийся случай. Сторожа остановили несколько подвод, на которых ехали из Немецкой слободы музыканты со своими инструментами — органом и клавесином. Музыканты назвались холопами Воротынских и Долгоруких, которые с разрешения своих господ играют по разным домам «в арганы, и в цимбалы, и в скрипки и тем кормятся». Объяснение было принято без возражений...
Составлявшиеся в тот же период описи имущества боярских домов — иногда в связи с наследованием, иногда из-за конфискации «мения» по царскому указу — говорят что орган был обычной частью обстановки столовых палат, по примеру Грановитой палаты Кремля, где происходили все торжественные «государевы столы».
Средняя стоимость органа колебалась от 100 до 200 рублей (столько же стоил и двор с надворными постройками зажиточного московского ремесленника) — цена вполне доступная для бояр и служилого дворянства.
И тем не менее дорогими и сложными инструментами располагала не только московская аристократия. Органы составляли собственность многих городских музыкантов, не связанных ни с царским двором, ни с боярскими домами, находивших слушателей-заказчиков среди гораздо менее состоятельных горожан.
Органист — частая профессия для московских переписей. Были среди них иностранцы, но гораздо больше русских, вроде проживавшего на Ильинской улице Китай-города Юрья, он же «цынбальник» — клавесинист.
Но вот использовался орган совсем не так, как в наши дни. Случалось, звучал он и один, но гораздо чаще несколько органов составляли своеобразный оркестр. На одной только свадьбе шута Шанского в первые годы XVIII века играл двадцать один органист, из них четырнадцать русских и семь иностранцев, и все со своими органами. Так же часто с органом выступали литаврщики и трубники, но только трубниками открывалась совсем особая страница московской жизни.
От рожка до фагота
В том, что гусельник Богдашка и рожечник Ивашка с Драчовой улицы так и не отстроили своих дворов, не было ничего удивительного: мало ли как складывались у людей судьбы. Но вот почему не восстанавливали своих домов другие московские гусляры и рожечники? К середине века становится их в городе совсем немного. Может, решили уехать из Москвы, может, не сумели заработать нужных денег и из хозяев дворов превратились в «соседей», «подсоседников», а то и вовсе «захребетников», как назывались те, кто пользовался домом на чужой земле, частью снятого дома или жил в одном помещении с хозяйской семьей. К тому же бессемейных — бобылей — было в то время в русских городах множество, иногда больше половины мужчин.
Как бы там ни было, верно одно — спрос на такого рода музыку в Москве явно падал. Зато все больше становится среди городских музыкантов трубников, которые играли не на каких-нибудь примитивных инструментах, но на... гобое и валторне. Иначе говоря, Московия одновременно разделила с Европой увлечение музыкальными новинками.
Независимые, достаточно зажиточные — у каждого свой двор — некоторые на военной службе («трубники рейтарского строю» имелись в каждом полку задолго до появления музыкантов Преображенского и Семеновского полков при Петре I), трубники чаще всего «кормились от горожан». Были среди них и признанные виртуозы — трубные мастера. Были специалисты-педагоги, у которых жили ученики. Для духовиков была создана и первая государственная музыкальная школа — «государев съезжий двор трубного учения», памятью о котором осталось название переулка у нынешней площади Восстания — Трубниковский.
Переписи сохранили еще одну, казалось бы, несущественную подробность, которая тем не менее ярче любых примеров говорит, каким уважением пользовались среди остальных музыкантов именно трубники. Гусельников и рожечников называли всегда уничижительными именами без отчеств и тем более фамилий. Органисты заслуживали полного имени, но и только. Зато трубников величали обязательно по имени-отчеству, а нередко и фамилии. Такую честь в XVII веке надо было заслужить.
Как раз трубников охотно приглашали из-за рубежа — способ познакомиться и с новой музыкой, и с совершенствовавшимися инструментами, и с модной манерой исполнения. Ради этого не скупились на плату, чтобы задержать хоть ненадолго и тех музыкантов, которые приезжали в составе самых пышных посольств.
