Двигаясь по древнему торговому пути вдоль Амударьи, на 18-й день путешествия мы добрались до Хорезма. Когда-то здесь встречались караваны со всего света. Не выезжая из Хорезма, можно было выучить десятки чужих языков, в том числе и греческий. В древнем Хорезме торговые караваны, перед тем как отправиться через пустынные степи, делали большую остановку. Вот несколько свидетельств Ибн-Фадлана: «Мы запаслись хлебом, просом, сушеным мясом на три месяца». Эти продукты питания характерны и для современных кочевников Центральной Азии. За время путешествия мы не раз видели, как сушатся на воздухе куски мелко нарезанной баранины. «Мы купили тюркских верблюдов и велели сделать дорожные мешки из верблюжьих кож для переправы через степные реки». Подобные круглые лодки, сделанные из кожи, использовались еще жителями древнего Вавилона и подробно описаны Геродотом. Назывались они—«гуфы». В гуфах и по сей день плавают по Тигру и Евфрату жители Ирака. «Снаряжение каравана было хорошо налажено, мы наняли проводника по имени Фанус из жителей Джурджании». Хотя караванная торговля в Средней Азии стала историческим преданием, и сегодня можно встретить «ишчи» — проводника караванов. Так на наших глазах оживала история...
На вездеходе мы обследовали крепости, сигнальные башни и пещеры Устюрта. Вечер провели в гостях у туркмен, которые угостили нас верблюжьим молоком и традиционным чаем. Наше внимание привлекало все: и глиняный очаг, где почти мгновенно закипал чайник; и яркие краски женских одежд, и детские украшения, и устройство юрты. С разрешения хозяина мы вошли в сумрачное пространство юрты и попали в мир вещей, практичность и красота которых оценена десятками поколений кочевников. Это и кожаные бурдюки, и цветные кошмы, и знаменитые туркменские ковры. Точно такие же вещи мог видеть Ибн-Фадлан.
За вечерним чаем зашел разговор о тамгах. В степи каждый хозяин метит верблюдов тамгой, ставя раскаленным тавро знак на шее животного. История тамги как родового клейма владельца уходит в глубину времен. Хозяин юрты без труда зарисовал в мой дневник восемь знаков — тамг своих степных соседей. Но вот как быть с совхозными верблюдами? По логике, им нужна «общественная» тамга. Но большинство совхозов в нашей стране носят имена Маркса и Ленина... Вы догадываетесь, чьи имена были написаны синей краской на боках «коллективных» верблюдов? Я уверен, что здесь нет и намека на кощунство. Это пример так называемого «бытового» марксизма, и он стоит в одном ряду с фактами, имевшими место в России в 20-е годы, когда комсомольские работники в «борьбе за массы» на место поверженных икон в красном углу избы помещали портрет К. Маркса...
Изменения названий в 30-е и последующие годы носили массовый характер, и в результате в некоторых районах топонимическая ситуация выглядит сегодня трагикомически. Взгляните на карту Туркмении, где земледельческое население в силу природных условий живет оазисами,— вы увидите сплошные «Коммунизмы» и «Социализмы». Представьте себе, что происходит на уровне бытового общения: «Ты где живешь?»—«В «Коммунизме».— «А ты где?»—«А я в «Социализме». Конечно, можно предположить, что подобные названия совхозов и каналов говорят о приверженности людей труда лучшим идеалам человечества. Но путешествовать по такой карте в поисках поселений курдов, белуджей, фарси и арабов было практически невозможно. Этнографические краски традиционной топонимики стерты, их заменили обезличенные «измы». Возвращение традиционной топонимики, и не только в Средней Азии и Казахстане,— это восстановление народной памяти.
Первый этап экспедиции завершился в Куня-Ургенче, древней столице
Хорезма. Мы прощались с земледельцами и вступали в страну кочевников. За спиной остались покрытые зеленью кишлаки; на горизонте сверкали белоснежные солончаки. Редкие юрты и одинокие верблюды скрашивали безмолвное желтое пространство. Впереди, на многие сотни километров, простиралась Великая Степь.
На наших лицах лежала печать усталости. Была пройдена только треть пути, но мне казалось, что мы путешествуем вечность. Это впечатление усиливалось от созерцания древних мертвых городов, в которых царили вечность и покой. Я заметил, что движения наши стали медленными, а общение — отрывочным. Вереница городов, вокзалов, базаров; ночи под открытым небом; неопределенность завтрашнего дня и непрерывное общение с незнакомыми людьми, чужие боли и радости, ставшие нашими,— все это переполнило чашу впечатлений.
В группе возникла критическая ситуация, которую психологи назвали бы конфликтом целей. Было предложено большую часть степного маршрута проехать поездом, минуя при этом средневековые караван-сараи Устюрта. Напомню, наша группа была неформальной (денег за путешествия нам не платят), нас объединял совместный интерес к истории. Как и следовало ожидать, глубина интересов у каждого участника оказалась различной, и с неизбежностью наступил момент, когда желания перестали совпадать. Это типичная ситуация в истории путешествий, и выход из нее был простой: разделиться на две группы. Интересно, что разделение произошло в зоне сменяющихся ландшафтов — на границе оазисов и пустыни. Психологические потрясения при переходе из одной природной зоны в другую, как известно, испытывали в свое время викинги, а из арабского посольства 921 года именно в этом месте маршрута два человека отказались двигаться дальше. Думается, что и наш опыт может пригодиться тем, кто решится отправиться в большое путешествие с исследовательской целью.
В глубине степей, на пересечении древних караванных дорог и кочевых троп, хранились мавзолеи, испещренные таинственными рисунками и знаками; кладбища кочевников и колодцы, вырытые в незапамятные времена. Обнаружить и исследовать эти объекты было нашей задачей.
Ибн-Фадлан описывает погребения кочевников-огузов с глиняными куполами. Такие мавзолеи мы видели и на современных степных кладбищах Казахстана. А неподалеку от станции Бейнеу мы посетили древнее кладбище. Издалека силуэты белых мавзолеев казались волшебными городами, возникшими как мираж. Словно из-под земли поднялись сотни каменных столбов, по форме близких к человеческим фигурам. Поверхность каменных богатырей покрыта ажурным орнаментом и надписями на арабском языке. Один столб с поминальной надписью был обтянут в верхней части резинкой, за которую кто-то из родственников или друзей умершего вложил три рубля. По местному обычаю — любой человек, прочитавший три раза молитву из Корана, мог взять эти деньги.
Рядом с кладбищем сохранилась подземная мечеть Бекет-Ата. При мечети находятся два служителя, почтенные старики. Они разрешили нам войти внутрь подземелья, при условии, что мы не будем пользоваться фотоаппаратами. В темной глубине мечети на циновке спал молодой человек. Старик сказал, что это «святое место» обладает целительными свойствами. Молодой человек оказался нервнобольным и по принятому обычаю должен был провести несколько дней и ночей внутри мечети. Впоследствии в казахских селениях к нам относились с подчеркнутым уважением, когда узнавали, что мы побывали в мечети Бекет-Ата.
На степном горизонте пылали миражи, они манили и тревожили. Второй раз в жизни я пересекал степи автостопом, но в этот раз целью поисков были следы — отметки, которыми древние караваны отмечали свой путь. Лик земли покрыт знаками, оставленными рукой человека. Во времена римлян торговый путь через Сахару был отмечен наскальными рисунками колесниц. Экспедиция «Нево» по пути из варяг в греки доказала, что древняя речная дорога из Ладоги в Киев усеяна курганами, словно путеводными звездами. Путь, по которому мы шли, не был загадкой: он лежал почти прямой линией, и развалины караван-сараев встречались через каждые 30—40 километров. Меня интересовало другое: какой знак является универсальным для этой древней дороги? Скажу сразу, я его не нашел.
Мне казалось, что степь не принимает нас. Углубившись в нее километров на десять от станции Бейнеу, мы сидели на обочине пыльной трассы, словно на краю мира. На тысячу километров вперед раскинулся желто-зеленый океан песка. И мы не знали, сколько времени понадобится нам, чтобы пересечь его. Прошли еще немного, по пути встретился загон, над изгородью которого на высоком шесте покоился череп верблюда. Усевшись поудобнее на рюкзаки, мы погрузились в ожидание. Раньше в подобных ситуациях происходил следующий разговор: «Сэр, куда вы меня заманили?» — «Это трудно объяснить, сэр, давайте лучше пить чай». В этот раз мы молчали. Нас разделял вопрос: продолжать путь или вернуться на станцию? За нас решил некто третий — водитель грузовика, направлявшегося в Бейнеу, уговорил вернуться, и я покорился судьбе. На краю поселка, прислонившись к колесу трубовоза, отдыхал молодой человек, наш сверстник, как оказалось, из советских немцев. Обветренные, кровоточащие губы выдавали его неуемную жажду, но вместо чая он пил воду. Мы предложили ему чаю, разговорились. Он милостиво распахнул двери КрАЗа, и степь медленно поплыла под колеса. Вскоре мы проехали мимо шеста с черепом верблюда — верного стража на границе человеческого и пустынного миров.
