— Трудно было, много пришлось выдержать боев и в горах, и в кабинетах,— говорил Бахтияр, поправляя огонь в костре.— Малахова браконьеры однажды чуть было не прикончили, подвели к пропасти: один шаг до смерти оставался. Ничего тогда народ понимать не хотел, лишь теперь понял маленько... Мы, сотрудники, старались помогать директору. Пока местные браконьеры нас в лицо не знали, ходили в обходы, будто сами охотники — только так могли познакомиться, узнать, где лошадей пасут, где палатки и юрты ставят. Всяко приходилось хитрить, рисковать. Правда, браконьер что снежный барс: хочет броситься, да боится...
— С барсами в горах встречались?
— Позапрошлый год в декабре ехали с лесником. Ущелье узкое, снег уже глубокий лежал. И вот конь упирается, не идет, хоть что ты с ним делай. Глядим, ирбисов двое, ближний метрах в двадцати пяти, не больше, весь напрягся... Ну, думаю, сейчас прыгнет! Нет, смотрю, подался вверх, и второй за ним. Прямо на глазах растворились: их шкуры не видны на фоне заснеженных камней. Потом уже мы нашли внизу растерзанного козерога.
— А если бы бросился?
— Пришлось бы драться с краснокнижником, что поделаешь...
Тридцатилетний Бахтияр Аронов родился недалеко отсюда, в Яккабаге, где живет и сейчас, окончил Самаркандский университет, изучает в заповеднике самых редких и скрытных животных — туркестанскую рысь, выдру, снежных барсов.
— Недавно снимали у нас фильм о заповеднике,— прервал долгое молчание Бахреддин.— Спорили про пещеру. Одни говорят — надо сюда дорогу сделать, освещение цветное, и пусть, дескать, люди любуются этой красотой. Другие против — раз это заповедник, пускай все останется как есть.
— А вы сами как думаете? — спросил я.
— Думаем, ничего не нужно делать, только охранять...
Наверное, это крайние точки зрения. Но, по-моему, только цивилизованные варвары могут испортить первозданную красоту этих мест дорогами и цветным освещением. Ведь пещера — часть общего природного комплекса и немыслима без него.
Рано утром, оседлав лошадей и осликов, мы двинулись вверх по Каласаю, сопровождаемые мелодичными посвистами уларов. Мне все было внове — и силуэты парящих грифов, и резкий свист сурков, оповещавший округу о нашем приближении, и густые заросли шиповника Федченко с необычными желтыми цветами, да и сам нелегкий путь по каменистым россыпям с частыми переходами через бурный ручей. Мы видели водопад Хукыз-Бурун («Бычий нос»), затем место, где речка уходит под гору и вновь вырывается из нее стремительным потоком. Кое-где приходилось вести лошадей в поводу, настолько трудны были каменистые подъемы и спуски. Как-то неожиданно каньон кончился, снежные вершины приблизились вплотную, распахнулись просторы горных лугов и степей. Пора цветения высокотравья здесь еще не наступила, но уже цвели кустарники, крупные адонисы, горечавки и яркие маки. Затем пейзаж опять разом преобразился: мы оказались на высокогорном плато, где волнами расстилались выжженные солнцем пространства с подушками акантолимона и сухими стеблями колючих кузиний.
На перевале у границы заповедника, где кончалась охранная зона, стоял неброский щиток с надписью: «Хиссар курисхонаси» (Гиссарский заповедник). Как только мы миновали границу, увидели стоянку пастухов, показалась овечья отара, сопровождаемая собаками. Чабаны встретили нас радушно. Бахтияр и лесничий Бахреддин долго и оживленно разговаривали с ними по-узбекски. Потом Бахтияр обернулся ко мне:
— Вот и чабаны говорят, что зверей и птиц стало в округе больше. Только на моих глазах выросла численность сурков, горных козлов, уларов, кекликов, кабанов... Медведей уже больше двадцати, бородачей было пять гнезд, стало двенадцать. Да две семьи снежных барсов постоянно живут здесь. Животные словно чувствуют, что их под охрану взяли...
Мы возвращались той же волнистой степью, но здесь она была вся в язвах от карстовых воронок — недаром это место называют «тысяча ям». Жаль было, что наше путешествие заканчивается: впереди уже возникла долина Кызылсу, за которой можно было разглядеть Ташкурган. Я смотрел на приближающийся кишлак и думал о тех людях, которые когда-то здесь жили. Каково-то им, вольным горцам, живется в Каршинской степи, пусть даже в благоустроенных домах... Да, все непросто. Или заповедник — или кишлак.
Пусть отдохнет природа. Заповедные Гиссары достойны этого: и пещера Амир-Тимур, и урочище «Крепость львов», и светлые струи Каласая...
Заповедник по-узбекски — «курисхона», то есть «охраняемый дом». Точное определение.
Ф. Штильмарк, кандидат биологических наук.
Узбекская ССР
В редакции популярного американского еженедельника «Тайм», где наша журналистская группа осмотрела буквально все закоулки, мы воспользовались терминалом ЭВМ, стоявшим в редакционной библиотеке. Только что дисплей выдал информацию на тему «Гласность и перестройка в СССР», и теперь экран был временно свободен.
— Можно попросить вас вывести на дисплей все имеющиеся у вас источники по новой и новейшей истории Нью-Йорка? — обратился я к дежурной по библиотеке.
— Штата или города? — последовал вопрос.
— Города. Нью-Йорк-сити.
Пальцы пробежались по клавиатуре, весь экран заполнили зеленые строчки — библиографические сведения.
— Это только то, что есть сейчас в наличии,— ответила дежурная.— Выбирайте.
Я выписал несколько наиболее привлекательных названий и не преминул впоследствии воспользоваться ими. Вся работа заняла считанные минуты...
Американцы говорят: в сравнении с остальными великими городами мира Нью-Йорк молод, нахален и приятно оживлен, но в сравнении с другими городами США он стар, потрепан и вызывающ.
Он был стар уже в 1776 году и был тогда просто одним из поселений, имевших за плечами 150 лет трудного взросления. Отрочество провел при голландцах, юность — под присмотром сменявших друг друга английских гувернеров.
Растущая антипатия к стране-метрополии, обиравшей колонии, нашла здесь много сторонников. Однако с самого начала космополитичный Нью-Йорк мирился с разными людьми, обычаями и образами жизни. В нем всегда было много привлекательного для искателей приключений со всего мира, он притягивал желавших начать новую жизнь. В итоге «Новый Йорк» стал обиталищем разноплеменного люда с крепкими мускулами и твердой верой в судьбу.
Еще американцы говорят: не судите о США по Нью-Йорку, он нетипичен, не похож ни на какой город страны. Иногда это произносят с гордостью, чаще — с горечью и отчаянием...
Группа советских журналистов, работающих в различных молодежных изданиях, приехала в США, чтобы участвовать в Третьей конференции советской и американской общественности, проходившей в местечке Чатокуа, на юго-западе штата Нью-Йорк. Работа в Чатокуа заняла неделю, а в остальное время мы имели возможность обойти и объехать сегодняшний Нью-Йорк-сити, заглянуть в его прошлое.
«Место, где вода»
Нью-Йорк — город приморский. Пятнадцать миль его южной окраины омывает открытый океан, а длинную и прямую береговую линию острова Статен и изогнутый мол бухты Грейвзенд ласкают более спокойные воды. Вся история города так или иначе была связана с гаванью.
Как и многие приморские города, Нью-Йорк расположен на островах. Сегодняшние его жители считают это вполне нормальным, даже удобным, когда прямо в городе шумит накатистый прибой и совсем близко — целые мили широких пляжей. И вовсе не странно уже, что прямо рядом с жилыми домами раздаются зычные гудки лайнеров и танкеров, заглушающие порой шум транспорта в центре. Но большинство горожан, напротив, в суете будней даже и не задумываются о роли моря в своей жизни, хотя ежедневно ездят в метро глубоко под руслами рек от острова к острову.
Лишь сев на паром и отправившись к острову Статен, обитатели четырех других районов неожиданно вспоминают: да мы же островитяне!
Сопровождавший нашу группу советских журналистов представитель молодежной туристской организации США «Эниверсери турс» Сэт Годфри учился в Советском Союзе, хорошо говорит по-русски, побывал в Москве на XII Всемирном фестивале молодежи и студентов в составе американской делегации. Сэт выручал нас в метро и кафе «Макдональд», снабжал справочной литературой, всегда подсказывал (ненавязчиво!) нужное словечко в разговорах с американцами.
Мы смотрим на город со стороны бухты Аппер-бей. Хорошо видно, как он раздался во все стороны. Остров Статен лежит на юго-западе. Дальше к северу — Манхэттен — узкий остров между Ист-Ривером и Гудзоном. Бронкс — единственный материковый район, находится за Манхэттеном, но слишком далеко, чтобы его можно было увидеть из гавани. На восток уходит Лонг-Айленд, на котором расположены Бруклин и Куинс. Бруклин образует восточный берег бухты. Куинс — самый большой район, протянувшийся через весь Лонг-Айленд от Бруклина до самой Атлантики.
