Но теперь доски-весла у него. Он слегка приподнялся на локтях и вгляделся в темноту за пятнадцатифутовым забором из колючей проволоки. Ночь скрыла прибрежные скалы, о которые с гулом разбивались сердитые волны, и восьмимильный простор бухты. Лишь неясный горб Столовой горы, чуть освещенный далеким заревом огней Кейпа, выделялся на фоне ночного неба. «Пора», — подумал он и тут же прижался к земле. Донесся звук автомобильного мотора: по дороге, окольцевавшей остров, шла патрульная машина. В свете фар жемчужными нитями засверкала натянутая между бетонных столбов проволока. Потом лучи пробежали по ржаво-желтым стенам барака на берегу, где сортировали и сушили морские водоросли, ушли в сторону коттеджей надзирателей, осветили подножие маяка на мысу.
...За шестнадцать лет, проведенных на острове, он изучил его до последнего кустика. Ведь он и его товарищи-заключенные сами строили эту тюрьму. И многие из тех, с кем он впервые ступил на землю Роббена, теперь лежат в ней.
...Первый день и сейчас свеж в памяти, как будто это было только вчера. Стояла такая же холодная, промозглая погода. Новичков встречали начальник тюрьмы полковник Штейн и его помощник капитан Геррике. «Запомните, кафры, — торжественно заявил- Штейн, — отсюда еще никогда никто не убегал. И не убежит. А теперь марш по клеткам!» Едва цепочка заключенных двинулась к старому бараку, как на изможденных, с трудом державшихся на ногах людей набросились десятка три дюжих тюремщиков. В воздухе мелькали приклады и дубинки, на головы, плечи, спины сыпались удары. «Быстрей! Быстрей, черные лодыри!» — с хохотом кричали белые парни в форме. Потом была бесконечная ночь на сизалевой циновке в ледяной камере, наполненной неумолкающими стонами истерзанных людей.
Человек, лежавший у дороги, осторожно привстал и начал вслушиваться в ночную тьму. Ничего подозрительного. Лишь пронизывающий ветер шарил по его худому телу.
...Обыскивали их каждый день, зимой даже утром и вечером. Только чтобы лишний раз поиздеваться. В шесть — подъем. Через пять минут каждый должен был стоять у двери своей камеры с поднятыми руками. После обыска брали миски с остывшей похлебкой из нешелушеного ячменя с песком и камешками — баки с едой приносили ночью, часа в три-четыре. Столов не существовало: в любую погоду ели во дворе, сидя на корточках. Если надзирателю что-нибудь не нравилось, оставлял голодным. Тех, кто пытался протестовать, «отправляли на остров» — ставили босиком в нарисованный на цементном полу маленький круг на сутки, а то и двое. Стоило переступить черту, и заключенного жестоко избивали, бросали в карцер. Еще хуже было, когда по приказу полковника Штейна «в целях воспитания терпения и дисциплинированности» вечерний обыск зимой проводили во дворе. Тогда всех заключенных заставляли раздеться донага и выстраивали в длинную очередь.
...Прежде чем метнуться через дорогу, он оглянулся. Залитая ярким светом, на невысоком холмике распласталась серая глыба закрытого сектора, где в тридцати крошечных камерах-мешках толпились в полной изоляции «особые заключенные»: Нельсон Мандела, Уолтер Сисулу, Гован Мбеки, индиец Ахмед Катрада, Герман Яа Тойво из Намибии, один из основателей СВАПО.
Их привезли на Роббен в строжайшей тайне, но узники все равно узнали о них. Вечером из камер остальных блоков понеслись революционные песни, приветственные крики «Инкулулеко» — «Свобода!», «Амандла нгавету!» — «Власть народу!». Тюремщики устроили такое побоище, что со стен потом долго не отмывалась кровь.
«Но мы все-таки одержали тогда победу: показали, что сдаваться не намерены, что нас не запугать!» — с гордостью подумал он, осторожно растирая занывшее плечо. В ту ночь его подвесили за руки в карцере и порвали мышцы.
Пригнувшись и припадая на простреленную еще в первый год заключения ногу, он перебежал дорогу и притаился у столба. Потрогал проволоку: она держалась крепко. Значит, перелезать лучше всего здесь, меньше риска сорваться, да и столб прикроет со стороны сторожевой вышки.
Он просунул под забор весла и, нащупывая промежутки между колючками, цепляясь за столб, медленно полез вверх. Если бы не холод, сковывающий тело, и не больная нога...
Но наверху он замер — в привычный глухой гул прибоя врезались новые звуки. Резкие, громкие, они напоминали удары бичей, доносившиеся со двора тюрьмы, когда там подвергали экзекуции товарищей. Сильные порывы ветра больно прижимали тело к острым шипам, казалось, сама стихия хочет наказать узника, осмелившегося бежать с «Острова смерти». На лбу выступил холодный пот, ладони стали липкими. Однако он прикрикнул мысленно на себя: ведь это просто волны разбиваются о мол! Пока он лежал на земле, они не были слышны.
...На Роббене он сначала попал в команду, строившую мол. На работу их гнали в наручниках. Конные надзиратели норовили направить лошадь на строй, чтобы отдавить кому-нибудь ногу лошадиными копытами. А надсмотрщик на молу «прописывал симулянту грязевые ванны» — отправлял работать по колено в холодном иле.
Таких «шутников» среди надзирателей было немало. Кляйнханс из «ландбау» — команды, которая занималась сельскохозяйственными работами и расчисткой территории, не признавал никаких инструментов. Приказывал заключенным корчевать пень голыми руками, валить дерево без топора и пилы. И несколько человек раскачивали дерево, пока оно не падало.
Капитан Геррике тоже умел «шутить». Как-то приказал выстроить политических и спросил: «Кто умеет водить машину?» К тем, кто вызвался, присоединили учителей и адвокатов. Им дали тачки для щебня. В первый же день на ладонях появились кровавые мозоли, к концу второго с них слезла кожа. Тачки полагалось везти цепочкой — одну за другой. Если, по мнению надсмотрщика, кто-то тормозил движение, били и его, и следующего, и третьего, чтобы «прибавить скорости».
В каменоломне ему приходилось целый день махать кувалдой, вытесывая плиты для строительства и дробя щебенку. Главное здесь было не зазеваться — придавит глыбой. Но если бы его не перевели в каменоломню, разве представилась бы возможность бежать?
Ухватившись за проволоку, он метнул тело вверх. Острая боль полоснула по плечам — зацепился за колючки. Хотя по рукам, текли теплые струйки, на земле он первым делом нашарил весла-доски и пополз к берегу.
Соскользнув с невысокого откоса к прибрежным валунам, он оглянулся: за колючей оградой все было спокойно. До полуночного обхода старшего надзирателя он в безопасности. Теперь побыстрее отыскать затопленный в камнях рыбацкий ялик. Его, видимо, принес осенний шторм. Ялик обнаружил Мдинга, когда собирал прибрежные водоросли, и шепнул ему об этой невероятной удаче.
Потом был совет. Выбор пал на него. Он сначала отказывался, но не из страха, а потому, что считал других товарищей более достойными. Да и на острове они не так давно, а значит, у них больше сил и больше шансов на успех. Но выбор пал на него.
Его — исхудавшего и маленького — легче спрятать под щебенкой в каменоломне. Да и надзиратели не так внимательно следят за ним, считая, что дни его сочтены.
Он медленно брел вдоль берега по пояс в воде. Острые камни и раковины резали босые ступни: сандалии он оставил в лагере, и товарищи выставили их во дворе, возле стены блока. Надзиратель Хорн, дежурящий сегодня, ленив и пересчитывает вернувшихся из каменоломни по выставленной обуви.
...Если он не найдет в кромешной тьме заливчика, где затоплена лодка, все равно не вернется в тюрьму. Лучше утонуть в проливе или быть съеденным акулами, чем отнять надежду у других. Ледяная волна захлестнула его до плеч, чуть не повалив на дно. Шли мучительные минуты, но челнока все не было. Неужели находку Мдинги разбило о скалы или унесло обратно в океан?
Споткнувшись, падая, он выставил руки вперед, и в футе от поверхности они уперлись в округлую корму ялика. Еще не веря в удачу, он ухватился за борт и подтащил лодчонку к берегу. Потом с трудом перевернул набок, чтобы вылить воду. Корпус был еще крепким, сохранились даже колышки-уключины. Волна пребольно ударила его по ногам веслами, словно напоминая, что нельзя терять времени.
...Осторожно выведя ялик за буруны у подводных камней, он отыскал на горизонте знакомый силуэт Столовой горы и принялся лихорадочно грести по направлению мыса Доброй Надежды.
Он доказал, что с Роббена, «Острова смерти», можно бежать.
С. Агеров
Этот очерк — своеобразное продолжение очерков «Красная птичья потеха» и «Мунишкеры», напечатанных в журнале «Вокруг света» в № 3 за 1974 год и в № 5 за 1975 год.
