И в то же время строится колоссальное здание Арсенала в Кремле, а на Красной площади, напротив Никольских ворот, закончен городской театр — Комедийная хоромина. За актерами дело не станет. Труппа уже прибыла из Гданьска и начала давать спектакли на первых порах в доме Лефорта.
Но все это для де Брюина как бы частности. Очень скоро предметом подлинного его интереса станет повседневная жизнь, начиная от обычая оставлять в доме, из которого уезжаешь, хлеб и сено — пожелание благополучия новым жильцам, вплоть до манеры шить, надевая наперсток на указательный палец и придерживая полотнище ткани не коленями, а большими пальцами ног, или красить пасхальные яйца в самый любимый «цвет голубой сливы»...
На огородах и торгах
Конечно, можно было сказать о Московии и так, как безымянный автор рукописной Космографии XVII века: большой здесь «достаток и много родится яблок, грушей, вишен, дынь, огурцов, тыков, арбузов и иных всяких ягод». Но разве де Брюину этого достаточно. Он без устали колесит по подмосковным дорогам, заглядывает в огороды и сады, приценивается на торгах — сколько, почем, как на вкус. Он не прочь побывать и в погребах — что запасают, как и надолго ли хватает. В чем-то он даже не путешественник — обстоятельный и хозяйственный голландский бюргер.
Ягоды? Больше всего в подмосковных лесах костяники. Едят ее с медом, едят и с сахаром. Готовят из нее похожее на лимонад питье, которое особенно полезно при горячке: снижает жар. Много под Москвой земляники, но куда больше привозят на торги брусники. Эту ягоду готовят только впрок — заливают водой, подмешивают сахар или мед и употребляют как питье. Пожалуй, это основное, что приносят к столу московские леса, остальное — огороды.
Впрочем, под огородом понимался и плодовый сад. Садом же назывался только цветочный, а было таких слишком мало и у слишком богатых людей. Вспоминает де Брюин сад в голландском стиле в Сетуни у Данилы Черкасского. У других он не видел хитро нарисованных клумб, ни стриженых деревьев, ни фонтанов. Зато любовь к цветам у всех очень велика: «Для русских нет большего удовольствия, как подарить им пук цветов, который они с наслаждением несут домой».
Но это как бы для души, а вот для жизни самое главное капуста. Хотя бы потому, что ели ее все русские самое меньшее два раза в день. Так же много потребляли они, пожалуй, только яблок и огурцов. Огурцы ели и свежими, и солеными — круглый год. Весь год не исчезали из московских домов и яблоки.
«Яблоки там разного рода хороши, — поясняет де Брюин, — красивы на вид, кислые, ровно как и сладкие, и я видел такие прозрачные, что насквозь видны были семечки». Вот эти «наливные» и закладывались на хранение в погреба и вылеживали до нового урожая.
Плодовые деревья в московских дворах — когда они появились? Де Брюин видит Москву цветущим садом, но ведь заботились о них еще в XVI веке. Знаменитый Домострой устанавливал особо дорогое наказание за воровство и поломку в садах и огородах. Куда еще дороже, если за каждое испорченное — не то что сломанное! — дерево полагался штраф в три рубля.
Превосходны дыни, пусть чуть водянистые, зато душистые и огромные. Средний их вес достигал полпуда, и ценились они от 1 до 4 алтын за штуку. Восторги де Брюина разделяли и другие иностранцы. Москва, именно Москва, славилась своими дынями. Первые из них вызревали к началу (по-нашему, к середине) августа, поздние встречались со снегом.
Секретарь Австрийского посольства Адольф Лизек, побывавший в Московии 20 годами раньше де Брюина, умудрился разузнать их секрет: «Посадивши дыни, русские ухаживают за ними следующим образом: каждый садовник имеет две верхние одежды для себя и две покрышки для дынь. В огород он выходит в одном исподнем платье. Если чувствует холод, то надевает на себя верхнюю одежду, а покрышкою прикрывает дыни. Если стужа увеличивается, то надевает и другую одежду, и в то же время дыни прикрывает другой покрышкой. А с наступлением тепла, снимая с себя верхние одежды, поступает так же и с дынями...»
И словно предвидя недоуменные вопросы людей XX столетия, де Брюин успевает отметить особенности московского климата — так ли уж он разнится от нашего сегодняшнего?!
«Месяц Апрель начался такою теплотою резкою, что лед и снег быстро исчезли. Река от такой внезапной перемены, продолжавшейся сутки, поднялась так высоко... Немецкая слобода затоплена была до того, что грязь доходила тут по брюхо лошадям...» Летом особой жары не случалось, а в конце сентября выпадал первый снег. В начале октября наступали морозы, вскоре и надолго сменявшиеся дождями, так что, когда в середине ноября Яуза стала и на ней начали кататься на коньках, снега еще не было. И снова «под исход года время настало дождливое... Но в начале Генваря, с Новым годом, погода вдруг переменилась: сделалось ясно и настали жестокие морозы». И так повторялось из года в год.
Измайловские царевны
Первое московское жилье де Брюина — в доме одного из прижившихся в Москве голландских купцов. Нахлынувшая толпа гостей — хозяину приходится выставлять столы на триста человек. И среди них — сам Петр.
Другой купеческий дом. Те же столы на несколько сот человек. Де Брюин ждет случая быть официально представленным царю. Случайно зашедший в комнату человек завязывает с ним беседу по-итальянски: князю Трубецкому достаточно знаком этот язык. Появляется Петр, и разговор переходит на голландский. Петру ничего не стоит служить переводчиком для остальных. И голландцу остается удивляться, с какой свободой и совершенством Петр это делает. Расспросы о Египте, Каире, разливах Нила, о портах Александрия и Александретта — спутники Петра достаточно сильны в географии.
День за днем де Брюин втягивается в круг придворной жизни. И спустя несколько недель — первый царский заказ. Петру срочно нужны портреты трех племянниц — дочерей его старшего брата и соправителя Иоанна.
Иоанна давно нет в живых, но царевны при случае могут превратиться в дипломатический капитал. Их будущими браками Петр рассчитывал укрепить политические союзы России. Слов нет, хватало и своих живописцев. Но от де Брюина ждали иного — полного соответствия европейским вкусам и модам. Русские невесты ни в чем не должны были напоминать провинциалок.
4 февраля 1702 года Меншиков везет де Брюинг в Измайлово к матери царевен, вдовой царице Прасковье. Хоть и поглощенный придворным церемониалом, де Брюин успевает заметить, что дворец здесь совсем обветшал, что царица Прасковья была когда-то хороша собой, а из дочерей красивей всех средняя, Анна Иоанновна, белокурая девочка с тонким румянцем на очень белом лице. Две другие сестры — черноглазые смуглянки. Отличаются «все три вообще обходительностью и приветливостью очаровательной». Подобной простоты обращения в монаршьем доме объездивший много стран путешественник и представить себе не мог.
Да, радушие и приветливость царицы и царевен поразительны. Да, простота обращения с художником Петра невозможна для других коронованных особ в Европе. И все же ничто не может скрыть от де Брюина смысла существующей в Московии государственной системы. «Что касается величия Русского двора, — приходит он к выводу, — то следует заметить, что Государь, правящий сим Государством, есть монарх неограниченный над всеми своими народами; что он все делает по своему усмотрению, может располагать имуществом и жизнью всех своих подданных, с низших до самых высших; и наконец, что всего удивительнее, его власть простирается даже на дела духовные, устроение и изменение богослужения по своей воле».
И родилась книга
Де Брюин не торопился покидать Россию. Только 15 апреля 1703 года он решает тронуться в дальнейший путь. За Коломенским, у села Мячкова, он садится на судно армянских купцов, чтобы по Оке и Волге спуститься к Астрахани. И мелькают названия — Белоомут, Щапово, Дединово, Рязань, Касимов — одни отмеченные дорожными происшествиями, другие запомнившиеся постройками, пейзажами, иные просто отсчетом верст.
Прошло четыре года. Позади Персия, Индия, Ява, Борнео. Летом 1707 года де Брюин снова в Астрахани, чтобы пройти теперь уже вверх по Волге. Но сейчас уже не исследователь — добрый знакомый радуется произошедшим переменам в облике Москвы. На Курьем торгу выросло здание аптеки, которая должна снабжать лекарствами всю русскую армию. Работают здесь 8 аптекарей, 5 подмастерьев, 40 работников. Лечебные растения разводятся в двух садах и к тому же собираются по всей стране вплоть до Сибири, куда готовится за ними специальная экспедиция.
На Яузе появилась городская больница, иначе странноприимный дом для больных и увечных, с двумя отделениями на 86 человек. Есть здесь своя большая аптека и соответственно один аптекарь, один медик и один хирург.
