Она открыла глаза, увидела мужа. Он стоял в дверях спальни с перепачканными глиной руками, в синей рубашке, покрытой пятнами белой пыли, и с улыбкой смотрел на нее:
— Илона, я жду тебя в мастерской...
— Но ты же говорил, что я тебе больше не понадоблюсь,— сонно пролепетала Илона.— Ты говорил, что вчера был последний день.
Ей совершенно не хотелось вставать, тем более она отлично понимала, что ожидает ее сидение на одном месте в течение нескольких часов.
Муж ушел, оставив дверь открытой.
Так было каждый год, начиная с их свадьбы, уже восемнадцать лет. Каждую весну Бори делал новую скульптуру жены, стараясь приурочить окончание работы ко дню ее рождения.
Восемнадцать скульптур из белого камня стояли в саду, в комнатах недостроенного замка, на лестницах. А самая первая, та, что изображала восемнадцатилетнюю Илону, находилась здесь, в их спальне, и была, по мнению Илоны, самой лучшей.
Она посмотрела на эту скульптуру, застывшую у зеркала, и — в который раз — удивилась плавности линий поднятых рук, гибкости камня, который передавал гибкость ее тела.
И снова Илона подумала, что любит мужа так, как может любить только счастливая женщина.
Она встала и подошла к зеркалу, но опять увидела отразившуюся в зеркале скульптуру. На камне косо лежал луч солнца. Илона оглянулась, ее увлекла игра света и тени на белом мраморе. Улыбнувшись, она перевела взгляд на собственное отражение.
У припухших глаз — резкие, не расправившиеся после сна морщинки, из-за которых глаза выглядели потускневшими и усталыми. Губы показались ей сухими и неподвижными, а их строгая очерченность словно иссушала контуры лица. «Боже, я начинаю стареть!» — она услышала свой голос. И снова посмотрела на скульптуру.
Она вдруг с необъяснимой ясностью вспомнила день, который начался восемнадцать лет назад. Фаэтон катился по желтой дороге, и ноздри лошадей вздрагивали от быстрого бега. Илона будто слышала поскрипывание колес фаэтона и видела неподвижную спину молчаливого кучера, так и не обронившего за всю поездку ни слова.
Тогда еще не было замка и недостроенных стен. Не было строительных лесов, не было статуй.
Илона видела лицо Ене, который поворачивался к ней и спрашивал:«А хочешь, я построю для тебя замок? И назову его замком Илоны... Хочешь?»
В том, что муж говорил о замке всерьез, она убедилась буквально через неделю, когда Бори начал узнавать цены на материалы и подыскивать место для строительства. И когда на оголенной горе, куда начали свозить камни, архитектор соорудил небольшой домик, чтобы здесь же жить и строить, Илона с восторгом переехала туда и принялась за обустройство их нового, временного жилища.
И Бори приступил к строительству замка по своему проекту.
— Прошло восемнадцать лет с тех пор... Неужели восемнадцать?! — прошептала Илона и взглянула на открытую дверь комнаты. Она почувствовала себя усталой. Посмотрела на скульптуру, но теперь уже с чувством глухого, сильного раздражения: «Зачем он их делает? Зачем...»
В коридоре послышались твердые шаги Бори.
— Я не буду позировать, Ене,— тихо сказала Илона.
Бори молчал. В глазах его появилось напряжение. Он как можно мягче спросил:
— Что случилось, Илона?
Она глубоко вздохнула и, подавляя желание разрыдаться, ответила почти шепотом:
— Я стала старой и некрасивой, Ене. Он хотел что-то сказать, но она заговорила снова:
— Почему тебе нравится делать эти скульптуры? Ты разминаешь пальцы?
— Послушай меня.— Бори заговорил медленно, раздумывая над каждой фразой.— Красота, твоя красота, остается для меня прежней. Но особенно прекрасна красота в движении... полуденное небо ничуть не хуже утреннего, а лето не хуже весны. И все это движение красоты, Илона.
Через час она сидела в мастерской, и глаза ее восторженно блестели, когда Бори всматривался в нее перед тем, как нанести на камень очередной резкий штрих.
...Желтые грязные листья понеслись по земле. Илона видела, как листья прилипали к лужам, к стволам деревьев. Статуя вдруг покачнулась и рухнула на землю. Отломилась белая мраморная кисть, отлетела в сторону, перевернулась, как бы цепляясь за жухлую траву, и застыла вверх ладонью. Все стихло. Белые неподвижные глаза статуи уставились в небо, а к каменной щеке прилип желтый листок.
Илона вздрогнула и проснулась.
За окнами лил дождь, посвистывал ветер. Распахнулись ставни и с глухими ударами бились о стену.
...Бори вернулся из города в полдень. Едва он вошел в дом, сказал:
— Беда, Илона. Началась война.
Немцы обосновались в Секешфехерваре крепко, город сдавать не собирались.
Однажды Илона, услышав гул моторов, подошла к окну. Она увидела, как в сад входят немецкие солдаты, а несколько офицеров в темных плащах, остановившись у большой гранитной вазы, о чем-то громко разговаривают.
— Ене! Ене! — она вышла в коридор и торопливо пошла к мастерской, в которой с раннего утра находился муж.— Ене, солдаты!
Бори подошел к окну на секунду:
— Пойду вниз, узнаю, что они хотят...
— Только...— Она умоляюще посмотрела на мужа.— Только будь с ними поспокойней.
Внизу послышались голоса и топот ног. Бори торопливо пошел к лестнице, ведущей в холл.
Илона вернулась к окну и в прорезь штор стала наблюдать за тем, что происходило в саду.
Она увидела, как солдаты втаскивают и складывают на землю какие-то ящики и бревна. Двое совсем еще молоденьких остановились у ее скульптуры и, о чем-то переговариваясь, весело засмеялись. Потом один из них подошел к скульптуре, обнял ее за плечи и положил руку на грудь. «Мальчишки,— раздраженно подумала Илона.— Невоспитанные мальчишки...» И тут она увидела, как второй солдат, расстегнув штаны, подошел к статуе с другой стороны и начал мочиться на пьедестал, на котором, преклонив колени, стояла каменная Илона.
Илона отшатнулась от окна.
Когда в комнату вошел Бори, она резко повернулась к нему:
— Что?
— Завтра мы должны уйти отсюда,— растерянно проговорил муж.— Они так и сказали: «Вы должны уйти отсюда». Им нужна гора, на которой стоит замок, и сам замок. Кажется, отсюда хорошо стрелять или что-то там еще, я не понял. Они сказали, что идут русские...— Он прислушался к шуму, доносившемуся из окна.— Все, Илона, это конец...
В саду гудели моторы машин. Потом грузовики, подвывая и буксуя, начали отъезжать.
...Подступила ночь. Гул и грохот, доносившийся в тишине, усилился, и уже казалось, что эти звуки войны владеют целым миром. Но всякий раз, когда орудийные раскаты приближались новой волной, Илона испуганно смотрела на мужа:
— Ене, это совсем уже близко...
Спать они легли поздно, но сон не шел, и Илона неожиданно для себя, вспомнив слова старой молитвы, беззвучно зашептала ее, повернув голову в сторону окна, за которым, раскачивая сумерки, тяжело бились ветви близких деревьев.
Стук услышали оба.
— Это в окно.— Илона резко поднялась и села на край кровати.
Стук повторился.
Бори торопливо оделся.
— Я открою. Если это солдаты, они все равно войдут,— сказал он.
И вновь снизу донеслись удары.
Бори спустился в гостиную, зажег фонарь и, отодвинув засов, толкнул дверь. В желтоватом свете он разглядел две фигуры в темных длинных плащах-накидках.
Ночные гости всматривались в лицо архитектора. Потом один из них, пожилой, показал на автомат глазами и демонстративно опустил его дулом вниз. «Переведи,— повернулся он к своему молодому спутнику.— Мы не сделаем ему ничего плохого...»
И тут только, услышав незнакомую речь, разглядев вошедших, их одежду, мерцающие на пилотках красные звездочки, Бори отчетливо осознал: «Да это же русские, те самые русские солдаты...»
Мысль эта настолько потрясла архитектора, что он опустил фонарь и пробормотал:
— О боже, помоги!..
Молодой солдат чуть отошел от своего спутника и приглушенным голосом по-немецки сказал:
— Не бойтесь. Мы не сделаем вам ничего плохого. Пройдемте в дом.
Бори раскрыл дверь в комнату.
Он подошел к столу и, поставив на него фонарь, остановился, не зная, что делать дальше. Русские подошли к столу с другой стороны и тоже остановились. Пожилой медленно оглянулся и с удовлетворением произнес:
— Слышь, Жорка, да тут раи летают!
Жорка быстро кивнул и тоже прошелся глазами по комнате, заполненной статуями.
— Слышь, хозяин.— Бори увидел, что обращаются к нему.— Переведи ему,— снова повернулся пожилой к своему спутнику.— Скажи, что ты — радист, что останешься здесь по заданию, что так надо, что немцу капут и чтоб он...— солдат кивнул на Бори,— сидел тихо и не мешал, а не то...— И пожилой, шумно вздохнув, придвинул стул и опустился на него, зажав автомат между коленями. Молоденький солдат начал переводить, тщательно подбирая немецкие слова, и Бори, вслушиваюсь в его речь, закивал головой, и непонятно было, он соглашался или кивал от страха.
