Когда начался артобстрел, Бори с женой спустились в подвал. Архитектор, поджав губы и привалившись прямой спиной к стене, сосредоточенно смотрел на входную дверь, сквозь щели которой пробивались пыльные солнечные струи. Илона тоже молчала, и, только когда вой пролетевших снарядов становился невыносимо близким, она сжималась всем телом, и ей хотелось лечь на землю вниз лицом.
Сколько продолжался этот грохот, этот обстрел — час? два? три?..
И вдруг все смолкло.
— Кажется, все? — негромко сказал Бори и взглянул на Илону.
— Не знаю, Ене...
Бори медленно поднялся и пошел к двери.
— Подожди. А вдруг снова?..
Бори остановился и так стоял какое-то время, стараясь понять, что же происходит там, наверху. Наконец он не выдержал:
— Я все-таки выйду посмотрю. Может быть, этому мальчику что-нибудь нужно?
— Я хочу пить, Ене...
Бори вернулся через несколько минут с ведром, наполовину наполненным водой.
— Пей, Илона, и я отнесу ему воды в башню...
Бори вышел во двор, решив обогнуть замок и тем самым сократить путь, не кружась по внутренним лестницам и коридорам.
Солнце поднялось высоко и зализало все вокруг сочным ленивым светом, в котором тишина после воя и грохота ощущалась особенно остро. Легкий ветер перебирал молодую листву.
Бори уже подошел к башне, когда со стороны города послышалось несколько хлопков, и вслед за ними нарастающие, пронзительные звуки.
Архитектор нутром почувствовал надвигающуюся опасность, которую несли эти звуки, и, повинуясь окатившему его страху, поставил ведро на землю и кинулся бежать к стене.
Взрыв отшвырнул его.
Когда Бори очнулся, услышал сухое потрескивание, будто где-то горело дерево. Он встал и оглянулся на башню.
Архитектор сразу все понял. Он увидел свое ведро и почему-то снова взял его.
Постепенно он убыстрял и убыстрял шаг...
Радист лежал кверху лицом, вытянув вдоль туловища руки. Из-под спины вился обрывок черного провода. Глаза смотрели в небо открыто, неподвижно и, казалось, застыли в удивлении.
Бори поставил ведро, наклонился и осторожно, словно боясь причинить боль мертвому, стряхнул с груди радиста пыль и каменную крошку, сложил его руки, а сам сел рядом.
На следующий день по дорогам мимо замка заскрежетала техника и двинулись в сторону города войска. Солдаты устало, тяжело тянулись долгой лентой, но нет-нет и врывалась в гул моторов и топот ног шальная трель трофейного аккордеона и веселый, хрипловатый голос.
В замок пришел старшина, который ночью привел радиста. Бори как мог рассказал ему о гибели Жорки, но, когда старшина собрался забрать тело, архитектор, жестикулируя, бросился к нему, стал о чем-то говорить на своем языке.
Старшина догадывался, о чем он просил. Он помялся, потом подошел к телу радиста и достал из кармана гимнастерки документы. Раскрыл небольшую помятую книжечку и долго стоял, вглядываясь в ее странички. Тяжело вздохнул и взглянул на притихшего архитектора:
— Ладно, товарищ венгр, хорони нашего Жорку. Ты только вот что...— Он снял с себя пилотку и открутил звездочку. Повертел ее в пальцах и показал Бори. Потом, раскинув руки, прочертил в воздухе очертания звезды.— Это памятник должен быть. Понимаешь, памятник. Ну... скульптура на могиле, понял?
Бори смотрел на звездочку, на старшину и ничего не понимал.
Тогда старшина подошел к статуе Илоны, которая стояла поблизости, показал на звездочку, потом на статую и снова отчертил руками большую звезду, заново объясняя архитектору, что от него хотят.
Бори быстро-быстро закивал старшине.
В тот же вечер он заперся у себя в мастерской и не выходил из нее до утра.
Утром вдвоем с Илоной они хоронили радиста.
Рядом с вырытой могилой стояла на тележке каменная звезда — копия той, маленькой, с потрескавшейся эмалью. И только в самой середине камня, почти незаметный, был выбит небольшой аккуратный крест.
См. «Вокруг света» № 9, 10 за 1984 год.
Ровно через год после первой экспедиции я снова плыл по Сегаме. Новый сампан резво бежал вверх по течению, влекомый новеньким мотором.
Дома, в Оксфорде, я получил ученую степень по зоологии и начал подготовку к этой экспедиции. Мне здорово повезло — я получил от Королевского общества стипендию, которая обеспечила мне целый год наблюдений за орангами в Улу Сегама.
Целый год в джунглях — это совсем не то, что первый выезд на три месяца. Я решил, что лагерь должен больше походить на дом, чем на обитель отшельника, изнуряющего себя лишениями. К тому же начинался сезон зимних муссонов, и лагерь должен быть прочным, недоступным тропическим ливням. Я даже подумывал о таких предметах роскоши, как раскладушка, противомоскитная сетка и радиоприемник, чтобы получать вести из внешнего мира. Удалось выделить средства на подвесной мотор — это значительно облегчит и ускорит плавание по рекам, вздувшимся от зимних ливней.
...Ликад и Тулонг не могли меня сопровождать, у меня новые спутники: холостяк Пингас и Бахат, опытный «речной волк» и отец семерых детей.
Я узнал галечную отмель в устье реки Боле, хотя лагерь зарос высокой травой и густым кустарником.
Бахат и Пингас принялись вырубать деревья на опушке леса, расчищая небольшой участок для трех хижин. Бахат собирался перевезти свое семейство. Тогда наш лагерь станет мини-кампонгом в дебрях Улу. Жена Бахата Шереван займется стиркой, будет готовить пищу, следить за порядком в лагере, когда мужчины уйдут на рыбалку или на охоту, а я — в лес, к своим орангам. Новые палатки, однако, пропускали воду, а у меня теперь было довольно много дорогих и хрупких приборов. Пришлось послать Бахата обратно в поселок за рифленым железом. Через несколько дней он вернулся вместе со своей женой Шереван и пятью детьми. Они пригнали и свою собственную лодку.
Старший его сын, Дейнал, слепой от рождения, оказался могучим гребцом и мастером на все руки. Он охотно собирал топливо, разводил костер, стирал, плел корзины и вырезал из дерева ручки для ножей. Младшие — Шингит и Латиг — помогли Бахату соорудить крышу. Двое малышей, едва научившиеся ходить, помогали матери на кухне или плескались и резвились в реке.
Как я и ожидал, в первый месяц орангов было маловато. Я обнаружил трех на северном берегу с и вторую тройку — на другом берегу. Бурная радость охватила меня, когда я узнал старых друзей Маргарет и Миджа! Мидж подрос, но оставался тем же клоуном с пуговичными глазками. Маргарет встретила меня знакомыми руладами: «лорк-лорк-лорк...»
Сезон созревания плодов был совсем не похож на прошлогодний. Плодов мангустанов, рамбутанов, лансиума и мата кучинга,— излюбленной пищи орангов в прошлом году,— не было и в помине. Проложенные мной тропы не заросли, надломленные деревца и ветви так и болтались с совершенно зелеными листьями.
От нашего лагеря не осталось никаких следов, но я разглядел почерневшие, еще покрытые листьями остатки гнезд орангов, которые они делали год назад. Больше всего меня поразил толстый ствол сваленного железного дерева, на котором сохранились шрамы в тех местах, откуда дусуны вырубали широкие лопасти для весел.
В начале ноября орангутаны, как по сигналу, возвратились в низины. Предводителем первого отряда был великолепный мощный незнакомец, которого я назвал Королем Людовиком. Я шел следом за ним четыре дня, и оба мы то и дело укрывались от дождя: он — под нагромождениями сучьев, а я — под брезентовым плащом.
Людовик меня явно невзлюбил. В первый день он еще стеснялся, а на второй с шумом и треском направился ко мне, спускаясь ниже по мере того, как я подходил ближе. Я позорно отступил, а он и вовсе обнаглел: слез на землю и пустился за мной в погоню. Теперь он знал, что я его боюсь, и бросался на меня, не раздумывая.
Такие отношения с объектом наблюдений никуда не годились, пора было что-то предпринимать. Я выбрал момент, когда Людовик устроился на отдых на нижней ветви. Самым устрашающим оружием у меня был телефотообъектив, и, размахивая им, я с максимальным шумом и треском устремился на оранга. Добежав до подножия дерева, я нацелил сверкающий объектив ему в лицо.
Напуганный моей отвагой, Людовик с достоинством вскарабкался повыше, подозрительно озираясь на мой громадный «глаз». Чтобы закрепить полученное преимущество, я сделал вид, что лезу вслед за ним. Людовик, не на шутку встревоженный, вскарабкался на самый верхний сук. Примерно час после этого Людовик дулся, как школьник, получивший нахлобучку. А я тем временем оглядывался, притворяясь, что мне совершенно неинтересно знаться с таким ничтожеством, как струсивший оранг. Таким образом мы пришли к соглашению: если он не будет слезать на землю и пугать меня, я, со своей стороны, перестану докучать ему, карабкаясь на деревья. И мне стало очень обидно, когда я понял, что он — только временный гость в этих местах: на следующий день Людовик отправился странствовать. И мне никогда не пришлось больше встретиться с ним. Наблюдения шли неплохо, хотя сезон муссонных дождей вступил в силу. Вряд ли найдется что-нибудь страшнее грозы в джунглях. Яростные порывы ветра немилосердно раскачивают деревья. С ужасающей частотой, как бомбы при массированном налете, с грохотом ударяются о землю сучья. Подчас целые деревья с оглушительным треском низвергаются на землю. Орангов падающие сучья и деревья приводили в состояние злобной агрессии. И я тихонько сидел в лесу и ждал, пока рухнет дерево, а, услышав возмущенные вопли, знал, где искать затихших орангов. Вокальными упражнениями занимаются большие старые самцы, животные самого высокого ранга. Их чины подтверждаются внешними атрибутами — длинной шерстью, бородой, высоким шлемообразным черепом, необъятными раздувающимися горловыми мешками, разросшимися жировыми щечными валиками. Самцы громогласно оповещают и предупреждают соперников. Временами тишину сотрясают вопли самцов, старающихся перекричать и устрашить друг друга.
