Доктор Гайдусек пытался решить проблему тем, что составил «человеческий календарь». Делаюсь это так. Все население деревни собирали на деревенской площади и выстраивали в ряд. Потом задавали вопрос, например: «Когда вы последний раз воевали с людьми из деревни Воиепа?» Об этой войне вспоминали все граждане старше десяти лет. Как же! Тогда еще погибло два человека, а в плен взяли четырех женщин, вот они — счастливо выданы замуж и часто ходят в гости к своим в Воиепу...
Значит, война была лет восемь-десять назад. Это уже какая-то зацепка. Теперь, если какая-нибудь женщина вспомнит, что во время войны она еще кормила дочь грудью, а у сына начали выпадать молочные зубы, можно примерно установить возраст детей. При этом еще кто-нибудь вспомнит, что, когда началась война, посадили бананы, а когда их убрали, пришел в деревню человек из-за гор...
В этот момент и надо спрашивать о куру: кто умер, когда посадили бананы, когда убирали урожай, когда пришел чужой? Зная имена больных, доктор допытывается: не болели ли куру матери больных?
Все это занимает очень много времени, но, к сожалению, других возможностей нет. Гайдусек пришел к выводу, что лет тридцать пять назад куру появлялась очень редко.
Болезнь, без сомнения, наследственная, ибо в некоторых семьях погибали от куру женщины в нескольких поколениях и в одном и том же возрасте.
Причины болезни установить пока не удалось. Но, во всяком случае, болезнь эта не внесена извне: она распространилась за несколько лет перед тем, как сюда попал первый белый.
Пища «морщинистых» тоже ни при чем: она не отличается от пищи остальных племен этого района. А у них куру не бывает; в тех же нескольких случаях, которые зарегистрированы, матери больных были из племени «морщинистых».
Если средства борьбы с куру не будут найдены, племя «морщинистых» исчезнет. Многие ученые предполагают, что в истории Новой Гвинеи были уже племена, вымершие от подобных загадочных болезней. Причем племена, культурный уровень которых значительно превосходил уровень нынешних папуасов. На плоскогорье в районе Чимбу археологи обнаружили каменные зернотерки, а нынешние папуасы не знают зерновых культур. Археолог Сесил Эйбел обнаружил на побережье залива Милна следы оросительной системы. Границы отдельных полей обозначены были камнями, покрытыми рисунками, которые сильно напоминают древнеегипетские иероглифы. Не вымер ли создавший их народ от болезни, такой же, как куру?
Мешанина культур, разобщенность, бездорожье, болезни — мы рассказали лишь о нескольких из целой обоймы проблем, что стоят перед совсем юным государством. И наверное, потребуется много лет упорной, кропотливой, безумно сложной работы, чтобы наполнились реальным содержанием слова «Юми ван-пела пипал!» — «Мы один народ!».
Л. Мартынов
Клиффорд Д. Саймак. Дурной пример
Тобиас, сильно пошатываясь, брел по улице и размышлял о своей нелегкой жизни.
У него не было ни гроша, и бармен Джо выдворил его из кабачка «Веселое ущелье», не дав как следует промочить горло, и теперь ему некуда было податься, кроме пустой холодной лачуги, которую он называл своим домом, а случись с ним что-нибудь, ни у кого даже не дрогнет сердце. И все потому, думал он, охваченный хмельной жалостью к себе, что он бездельник и горький пьяница; просто диву даешься, как его вообще терпит город.
Смеркалось, но на улице еще было людно, и Тобиас про себя отметил, как старательно обходят его взглядом прохожие.
«Так и должно быть, — сказал он себе. — Пусть отворачиваются, если им так спокойнее».
Тобиас был позором города. Постыдным пятнам на его репутации. Тяжким крестом его жителей. Социальным злом. Тобиас был дурным примером. И таких, как он, здесь больше не было, потому что на маленькие городки всегда приходилось только по одному отщепенцу — даже двоим уже негде было развернуться.
Выписывая вензеля, Тобиас в унылом одиночестве плелся по тротуару. Вдруг он увидел, что впереди, на углу, стоит Илмер Кларк, городской полицейский, и ровно ничего не делает. Просто смотрит в его сторону. Но Тобиас не заподозрил в этом никакого подвоха. Илмер славный парень. Илмер соображает, что к чему. Тобиас приостановился, нацелился на угол, где его поджидал Илмер, и без особых отклонений от курса поплыл в ту сторону.
— Тоуб, — сказал ему Илмер, — не подвезти ли тебя?
Тобиас выпрямился с жалким достоинством забулдыги.
— Ни боже мой, — запротестовал он, джентльмен с головы до пят. — Не по мне это доставлять вам столько хлопот. Премного благодарен.
Илмер улыбнулся.
— Ладно, не шебуршись. А ты уверен, что доберешься до дома на своих двоих?
— О чем речь, — ответил Тобиас и припустил дальше.
Поначалу ему везло. Он благополучно протопал несколько кварталов.
Но на углу Третьей и Кленовой с ним приключилась беда. Споткнувшись, он растянулся во весь рост на тротуаре под самым носом у миссис Фробшпер, которая СТОЯЛИ на крыльце своего дома, откуда ей было отлично видно как он шлепнулся. Он не сомневался, что завтра же она не преминет расписать это позорное зрелище всем членам дамского благотворительного общества. А те, презрительно поджав губы, будут потихоньку кудахтать между собой, мня себя святей святых. Ведь миссис Фробишер была для них образцом добродетели. Муж ее — банкир, а сын — лучший игрок милвиллской футбольной команды, которая рассчитывала занять, первое место в чемпионате, организованном Спортивной ассоциацией. Неудивительно, что этот факт воспринимался всеми со смешанным чувством изумления и гордости: прошло много лет с тех пор, как милвиллская футбольная команда в последний раз завоевала кубок ассоциации.
Тобиас поднялся на ноги, суетливо и неловко стряхнул с себя пыль и вырулил на угол Третьей и Дубовой, где уселся на низкую каменную ограду баптистской церкви. Он знал, что пастор, выйдя из своего кабинета в полуподвале, непременно его увидит. А пастору это очень даже на пользу. Может, такая картина выведет его наконец из себя.
Тобиаса беспокоило, что в последнее время пастор относится к нему чересчур благодушно. Слишком уж гладко идут сейчас у пастора дела, и похоже, что он начинает обрастать жирком самодовольства; жена у него — председатель местного отделения женской организации «Дочери американской революции», а у этой его длинноногой дочки обнаружились недюжинные музыкальные способности.
Тобиас терпеливо сидел на ограде в ожидании пастора, как вдруг услышал шарканье чьих-то ног. Уже порядком стемнело, и, только когда прохожий приблизился, он разглядел, что это школьный уборщик Энди Донновэн.
Тобиас мысленно пристыдил себя. По такому характерному шарканью он должен был сразу догадаться, кто идет.
— Добрый вечер, Энди, — сказал он. — Что новенького?
Энди остановился и взглянул на него в упор. Пригладил свои поникшие усы и сплюнул на тротуар с таким видом, что, окажись поблизости посторонний наблюдатель, он расценил бы это как выражение глубочайшего отвращения.
— Если ты поджидаешь мистера Хэлворсена, — сказал Энди, — то зря тратишь время. Его нет в городе.
— А я и не знал, — смутился Тобиас.
— Ты уже достаточно сегодня накуролесил, — ядовито сказал Энди. — Отправляйся-ка домой. Меня тут миссис Фробишер остановила, когда я давеча проходил мимо их коттеджа. Так вот, она считает, что нам необходимо взяться за тебя всерьез.
— Миссис Фробишер старая сплетница, ей бы только в чужих делах копаться, — проворчал Тобиас, с трудом утверждаясь на ногах.
— Этого у нее не отнимешь, — согласился Энди. — Но женщина она порядочная.
Он внезапно повернулся и зашаркал прочь, и казалось, будто передвигается он чуть быстрей, чем обычно.
Тобиас, покачиваясь, но вроде бы несколько умеренней, заковылял в ту же сторону, что и Энди, мучимый сомнениями и горьким чувством обиды.
Ну разве справедливо, что ему выпало быть таким вот пропойцей, когда из него могло бы получиться нечто совершенно иное?
Не для него быть совестью этого городка, думал Тобиас. Он достоин лучшей участи, — мрачно икая, убеждал он себя.
Дома попадались все реже; тротуар кончился, и Тобиас, спотыкаясь, потащился по неасфальтированной дороге к своей лачуге, которая приютилась на самом краю города.
Она стояла на холмике над болотом, вблизи того места, где дорогу пересекало 49-е шоссе, и Тобиас подумал, что жить там — сущая благодать. Частенько он сиживал перед домиком, наблюдая за проносящимися мимо машинами.
Но в этот час на дороге было пустынно, над далекой рощицей всходила луна, и ее свет постепенно превращал сельский пейзаж в серебристо-черную гравюру.
Он продолжал свой путь, бесшумно погружая ноги в дорожную пыль, и порой до него доносился вскрик растревоженной птицы, а в воздухе тянуло дымком сжигаемых осенних листьев.
