class="p1">— Ан. Де. Труа…
Я вздрогнула, вдруг испугавшись, что это не он.
Но это был он.
— Привет, Сверчок! — улыбнулся Захар.
— Привет! — встала я.
— Не спрашиваю, что ты будешь на обед. У тебя сегодня особое меню.
Он стал подавать тарелки: салат, ещё салат, ещё. Я таскала их на стол: свёкла с майонезом, свежие овощи, морковка с сыром. Что-то запечённое в железной тарелке, как в ресторане.
— Осторожно, горячо, — предупредил он.
И я натянула на пальцы рукава, чтобы взять тарелку.
— Мясо? По-французски? — нагнулась я, чтобы понюхать божественный запах, что исходил от блюда.
— Ну вроде того, — кивнул Захар.
Хлеб. Большая кружка морса. У меня сегодня был настоящий пир.
— И вот ещё, — он протянул розу. — С днём рождения, Сверчок!
— Но как ты узнал? — я сглотнула ком в горле.
— Как-то узнал, — улыбнулся он.
Я взяла розу. Вдохнула запах. Закрыла глаза.
Кожи коснулись нежные лепестки, но по спине пополз холод.
Господи, его же накажут. Его тоже накажут. Изобьют до полусмерти и бросят в какой-нибудь запертой камере вроде моей. Урод ему не позволит. И не простит , — уронила я руку. Цветок упал на пол. — И это я буду виновата. Я буду виновата и в его страданиях тоже. Только я.
— Эй, Сверчок, ты чего?
— Захар, нет. Я не могу, — покачала я головой, подняла и вернула подарок. Потом горячее. Потом салаты. Сглотнув голодный спазм в желудке, поставила обратно в окошко. — Спасибо, но я не могу, — сказала я.
Захар не произнёс ни слова. Я попыталась объяснить, как могла:
— Он тебя накажет. И накажет жестоко. Прости, но я не могу.
— Я приготовил для тебя, — смотрел он, не сводя глаз.
— Это очень важно и дорого для меня. И я бесконечно тебе благодарна, но нет.
— Он не узнает, — ответил Захар.
— Он узнает, — покачала я головой. — Обязательно узнает. Поэтому дай мне, пожалуйста, то же, что для всех.
— Хорошо, — составил он куда-то вниз, всё, что принёс. И подал миску с супом.
— Спасибо. А на второе что?
— Капуста или… капуста, — улыбнулся он.
— Замечательно. Тогда мне… капусту?
— Ваша капуста, — подал он мне на жёсткой столовской пластиковой тарелке все мои салаты и горячее. — Ешь, Сверчок, пожалуйста, — смотрел он одновременно непреклонно и умоляюще. — Ешь. Меня не накажет. Не сможет. А если накажет, пусть. Оно того стоит. Только пусть накажет не зря.
Я смотрела на него. Он — на меня. И я сдалась.
Наверно, от недостатка солнца цвет лица у меня был серый, и под глазами синяки. Наверно, я выглядела как настоящая узница, измождённая, исхудавшая. Ела я точно, словно меня год не кормили. Ложкой, жадно, давясь и почти не жуя. Не потому, что торопилась. Потому, что это было так вкусно, что я только мычала от удовольствия и тут же засовывала в рот следующий кусок.
Я и забыла какой вкусной может быть еда, забыла, что две недели сижу здесь впроголодь, и как это важно, что в твой день рождения кто-то о тебе вспомнил и просто накормил.
Я ела, а Захар смотрел, положив подбородок на руки, словно он не в окошке тюремной камеры, а лежит на берегу, на песке и щурится, глядя на меня, как от яркого солнца.
Как бы я хотела оказаться с ним где-нибудь на берегу.
Он подарил мне шапку. Он меня кормил. Он обо мне заботился.
У меня просто не было шансов не влюбиться. И я влюбилась. По уши.
Оказалось, без веры прошлому, без надежды в будущее, без права на настоящее тоже можно любить. Вопреки всему.
— Ничего не говори, — легла я щекой на его руку, когда Захар пришёл вечером.
Он провёл пальцем по моим губам и сунул мне в ладонь пакетик.
— Если захочешь забыться и ничего не чувствовать, — шепнул он. — Спрячь.
Окошко закрылось. Стоя у двери, я слышала, как он уходит. Как грохочет его тележка с едой. Как стихают шаги. И как в открытое окно задувает ветер.
Тюрьма засыпает… Просыпается Урод.
Пришло его время.
Сегодня он опоздал.
Пришёл поздно. Очень поздно.
Я стояла у окна, не смея лечь. Зная, что он всё равно придёт. Но даже по тому, как он открыл дверь, поняла: что-то не так.
Засов громыхнул. Урод вошёл в камеру. Но так и остался стоять на пороге.
В квадрате света, что падал из коридора, он казался тенью. Незнакомой тенью.
Я даже не сразу поняла, что не так, но потом разглядела — он в костюме.
В сером костюме, чёрной рубашке. Высокий, подтянутый, строгий. Красивый. И… пьяный.
— Привет, Блондиночка, — закрыл он дверь изнутри.
Стало темно. Но в свете тусклой лампы он выглядел даже лучше. Блестели начищенные ботинки, правда, забрызганные грязью, словно он шёл пешком. Блестели его глаза, больные, шальные. Незнакомые.
— Или как тебя лучше называть? Сверчок? — засунул он руки в карманы и пошатнулся.
Сердце оборвалось и ушло в пятки… Он знает. Он всё знает.
— Ну-ну, не надо так пугаться, — шагнул он ко мне.
Я вжалась в стену, отпрянув к окну, но это было скорее инстинктивно — деваться мне всё равно некуда.
Он наклонился, обдав меня запахом алкоголя. Снял с моей головы шапку, небрежно отшвырнул. Положил руку на шею. Подтянул к себе. И упёрся лбом в лоб, глядя мне в глаза.
— С днём рождения, — сказал он, не шевелясь, не моргая, гипнотизируя стеклянным замершим взглядом.
— Спасибо, — сглотнула я.
— Слава, — ответил он. И добавил, когда я не поняла: — Спасибо, Слава. Это моё имя. Или ты предпочитаешь Урод?
Я промолчала. А он и не ждал ответа.
— Знаешь, — неожиданно отпустил он. Задрав голову, уставился в окно, засунув руки в
